нокомандующий французской армии сердечно поприветствовал певца и очень вежливо попросил его спеть арию, то певец ответил на просьбу первого консула, прибегнув к плохой игре слов [на французском языке слова «ария» и «воздух» произносятся примерно одинаково], причем ответил достаточно наглым тоном, грубость которого усиливалась его итальянским акцентом: «Синьор генерал, если вам нужен хороший воздух, то вам следует немного прогуляться в саду». Синьор Маркези за эту прекрасную речь был немедленно выставлен за дверь, и в тот же вечер последовал приказ о заключении певца в тюрьму. Во время нашего второго визита в Милан первый консул, чье возмущение поведением Маркези было, несомненно, смягчено победной пушечной канонадой, посчитал, что наказание певцу за неудачную шутку длилось достаточно долго, и вновь послал за ним, еще раз попросив Маркези спеть ему. На этот раз Маркези вел себя скромно и вежливо, замечательно спев арию. После концерта первый консул подошел к певцу, тепло пожал ему руку и высказал комплименты в самой любезной форме. С этого момента мир между двумя державами был заключен, а Маркези отныне пел в адрес первого консула только хвалебные песни.
На этом же концерте первый консул был поражен красотой знаменитой певицы госпожи Грассини. Она оказалась далеко не бессердечной, и в конце нескольких проведенных вместе часов покоритель Италии мог внести в свой актив еще одну победу. На следующий день она завтракала с первым консулом и генералом Бертье в апартаментах первого консула. Генералу Бертье было приказано Обеспечить поездку госпожи Грассини в Париж, где она выступала в концертном зале Люксембургского дворца.
Победа при Маренго, несомненно, обеспечила завоевание Италии. Поэтому первый консул, считая, что его Присутствие в Париже более необходимо, передал командование французскими войсками в Италии генералу Массена, а сам подготовился к повторному пересечению гор.
Между Вильнев-ле-Руа и Сен, при спуске к мосту Монтеро, в тот момент, когда экипаж, запряженный восемью лошадями (первый консул уже путешествовал По-королевски), быстро мчался вниз, а лошади рванулись в галоп, неожиданно втулка в одном из передних колес выскочила из обоймы. Местные жители, стоявшие вдоль дороги и все видевшие, наверняка, сделали все возможное, чтобы остановить форейторов, но у них ничего не получилось. Экипаж с грохотом опрокинулся. Первый консул совершенно не пострадал. Он был вытащен наружу через одну из дверей. Это происшествие не помешало первому консулу, он немедленно пересел в другую карету и добрался до Парижа без каких-либо других приключений. Ночью 2 июля он вышел из кареты у входа в Тюильри.
Как только весть о возвращении первого консула разнеслась по Парижу, все население города вышло на улицы, заполонив дворы и сады. Некоторые скопились вокруг окон павильона «Флора» Люксембургского дворца в надежде хотя бы мельком увидеть спасителя Франции и освободителя Италии.
В тот вечер не было ни одного человека, ни богатого, ни бедного, кто бы отказал себе в удовольствии разукрасить и иллюминировать свой дом или свою мансарду. Сразу же по прибытии в Париж первый консул узнал о смерти генерала Клебера. Кривой кинжал араба нанес смертельный удар этому великому военачальнику в тот самый день, когда под обстрелом пушек в Маренго пал другой герой египетской кампании. Это вероломное убийство было для первого консула большим горем, чему стали свидетелями мои собственные глаза. И тем не менее клеветники посмели утверждать, что он радовался этому печальному событию, которое, даже если рассматривать его вне политического резонанса, стало причиной потери завоеваний, обошедшихся ему столь дорого, а Франции стоивших массы пролитой крови и громадных расходов. Другие жалкие негодяи, еще более глупые и пакостные, дошли до того, что сфабриковали и распространили за границей фальшивку о том, что первый консул самолично организовал убийство своего товарища по оружию, которого он оставил вместо себя во главе армии в Египте. Для этих негодяев у меня есть только один ответ (если вообще нужно им отвечать), а именно: они никогда не знали императора.
Однажды я был в спальне первого консула в тот обычный для него час, когда он занимался утренним туалетом. Я осуществлял обязанности главного камердинера вместо Гамбара, который временно отсутствовал в замке или чувствовал недомогание. В этот момент первому Консулу доложили о приходе Жерома Бонапарта, которому тогда едва исполнилось семнадцать лет. На этого Молодого человека часто поступали жалобы. Жером никого не боялся, за исключением своего брата Наполеона, который всегда делал ему замечания, воспитывал его и журил, словно тот был его собственным сыном. Время от времени в семье возникал вопрос о направлении Жерома на морскую службу — не для того, чтобы Обеспечить ему карьеру моряка, а скорее для того, чтобы оградить от соблазнов и искушений, которые постоянно Появлялись на его пути благодаря высокому положению его брата и которым он был не в силах противостоять. Можно было себе представить, чего стоило Жерому отказаться от удовольствий, столь доступных и столь восхитительных для молодого человека. Он не упускал случая демонстрировать свою негодность для морской службы и, как говорят, зашел так далеко, что был отвергнут за некомпетентность экзаменационной комиссией морс-:ого флота, хотя мог легко подготовиться к экзаменам. Однако воле первого консула следовало подчиниться, и Жером был вынужден ступить на борт корабля.
В то утро, после нескольких минут беседы по поводу морской службы, во время которой первый консул не переставал журить младшего брата, тот заявил: «Вместо того, чтобы отсылать меня в море, чтобы я погиб там от скуки, ты должен был сделать меня своим адъютантом». — «Ну что ж, малыш, — с теплотой в голосе ответил первый консул, — подожди, когда пушечные ядра испещрят морщинами твое лицо, вот тогда я подумаю о твоем предложении».
На 24 декабря 1800 года была назначена премьера оратории Гайдна «Сотворение мира», и первый консул объявил, что он вместе со своими домашними будет присутствовать на премьере этой великолепной оратории. В этот день он обедал с госпожой Бонапарт, ее дочерью и генералами Раппом, Лористоном, Ланном и Бертье. В это время я был дежурным камердинером; но поскольку первый консул собирался в оперу, то я знал, что мое пребывание в замке не потребуется, и решил в свою очередь пойти в театр «Фейдо», в котором госпожа Бонапарт разрешила нам занимать ложу, находившуюся под ее ложей. После обеда, во время которого первый консул, как обычно, не жуя проглотил еду, он поднялся из-за стола, а вслед за ним его офицеры, за исключением генерала Раппа, оставшегося с госпожой Жозефиной и Гортензией.
Около семи часов вечера первый консул уселся в свою карету вместе с Ланном, Бертье и Лористоном, чтобы следовать в оперу. Когда они доехали до середины улицы Никез, охрана, ехавшая впереди кареты первого консула, обнаружила, что дорогу преграждает кем-то оставленная повозка, к которой веревками крепко привязана бочка. Начальник охраны приказал оттащить повозку к обочине дороги; кучер первого консула, которого эта задержка вывела из терпения, резко стеганул лошадей, и они рванулись вперед подобно молнии. Не прошло и трех секунд, как бочка, находившаяся на повозке, взорвалась со страшной силой. Никто из охраны или из лиц, сопровождавших первого консула, не был убит, но несколько человек получили ранения; зато потери среди жителей близлежащих домов и среди прохожих были значительными. Более двадцати человек были убиты и более шестидесяти серьезно ранены. Все оконные стекла в Тюильри были разбиты, и многие соседние дома разрушены. Сильно пострадали все дома на улице Никез и даже дома на улицах, примыкавших к ней. Оконные стекла кареты первого консула были разбиты вдребезги.
По счастливой случайности, кареты со свитой, которые должны были следовать сразу же за каретой первого консула, оказались позади на некотором расстоянии. Причиной этого было следующее обстоятельство: госпожа Бонапарт после обеда приказала принести ей шаль, которую она хотела набросить на себя в опере; и когда ей принесли шаль, генерал Рапп в шутку забраковал цвет и попросил госпожу Бонапарт взять другую. Госпожа Бонапарт защищала свой выбор и заявила генералу, что он так же понимает в подобных вещах, как она разбирается в том, каким способом следует атаковать форт. Это дружеское подшучивание друг над другом продолжалось некоторое время, и первый консул, не дождавшись его окончания, вышел и раньше всех уселся в карету, а жалкие убийцы уже подожгли шнур, ведущий к адской машине. Если бы кучер кареты первого консула гнал лошадей помедленнее, тем самым отстав на две секунды, то с его главным пассажиром было бы покончено; с другой стороны, если бы госпожа Бонапарт сразу же поспешила к своей карете за каретой первого консула, то она и ее свита несомненно бы погибли. Небольшая задержка спасла ей жизнь, так же, как и жизни ее дочери, ее невестки, госпожи Мюрат и всех тех, кто сопровождал их. Окна кареты были разбиты; и хотя госпожа Бонапарт физически совсем не пострадала, но она испытала сильнейший испуг. Гортензия была легко ранена в лицо осколком оконного стекла, а госпожа Каролина Мюрат, бывшая на последних месяцах беременности, так напугана, что пришлось ее везти обратно в Тюильри. Первый консул отправился в оперу, где был встречен бурной овацией. Его самообладание и спокойствие, подчеркнутые застывшим выражением лица, сильно контрастировали со смертельной бледностью щек и возбужденностью госпожи Бонапарт, которая беспокоилась не столько о себе, сколько о своем муже.
В то время, когда осуществлялся адский заговорщицкий план, стоивший многим невинным гражданам жизни, я находился, как уже сказал ранее, в театре «Фейдо». Едва только я уселся поудобнее в кресле, как в ложу вошел капельдинер и возбужденно крикнул мне: «Господин Констан, говорят, что первый консул только что был взорван в карете». Эти ужасные слова прозвучали для меня подобно удару грома. Не понимая, что делаю, я стремительно бросился вниз по лестнице и, забыв о шляпе, помчался как сумасшедший в замок. У входного турникета я бросился к калитке, но двое часовых сразу же скрестили штыки у моей груди. Было совершенно бесполезно протестовать и заявлять, что я являюсь камердинером первого консула.