После ужина император приказал вице-королю Евгению зачитать двадцать девятый бюллетень и откровенно высказался о своем плане, заявив, что его отъезд необходим для того, чтобы обеспечить помощь армии. Он отдал приказ каждому маршалу. У них у всех был печальный и расстроенный вид. В десять часов вечера император, заявив, что настало время для отдыха, обнял поочередно всех маршалов и удалился. Он ощущал необходимость остаться одному, поскольку на него произвела тяжелое впечатление атмосфера скованности во время беседы с маршалами.
Через полчаса император вызвал меня в свою комнату и сказал: «Констан, я собираюсь уезжать. Я думал, что смогу забрать тебя со мной, но учел тот факт, что несколько карет привлекут излишнее внимание. Необходимо, чтобы меня ничто не задерживало, и я распорядился, чтобы ты отправился в путь, как только вернутся мои лошади, и ты, соответственно, последуешь за мной, отстав на небольшое расстояние».
Моя старая болезнь доставляла сильные мучения, поэтому император никак не хотел разрешить мне ехать с ним в багажном отделении кареты, как я сам просил его об этом, чтобы, как обычно, обслуживать его в качестве камердинера. Он уехал с генералом де Коленкуром и Рустамом, а я остался со своими переживаниями. Император уехал ночью.
С рассветом вся армия узнала об этой новости, и впечатление, которое она произвела, не поддается описанию. Уныние и разочарование достигли крайнего предела, многие солдаты проклинали императора и ругали его за то, что он бросил их. Негодование было всеобщим. Маршал Бертье чувствовал себя страшно неловко и у каждого старался узнать что-нибудь, хотя, естественно, именно он должен был быть тем человеком, который первым получает любую информацию.
Меневаль
Император продолжал свой путь через Эрфурт и Майнц, задержавшись в Эрфурте, чтобы направить письма своим послам при дворах царствующих особ Рейнской Конфедерации и отдать приказы командующим нашими вооруженными силами на территории Германии. Затем он продолжал свой путь из Майнца в Париж, нигде не останавливаясь по пути.
В Тюильри император прибыл поздно вечером 18 декабря. Императрица только что улеглась спать. Напуганная шумом, доносившимся из соседней гостиной, Мария Луиза встала с постели и тут же увидела входившего в спальную комнату императора, который поспешил подойти к ней и заключить ее в объятия. Шум снаружи, который напугал императрицу, был вызван спором на повышенных тонах между двумя мужчинами, закутанными в плащи на меховой подкладке, и фрейлиной. Эта дама — поскольку такова была ее святая обязанность — мужественно защищала вход в спальную комнату императрицы, пока один из мужчин, сбросив с себя плащ, не предстал перед ее ошеломленным взором, оказавшись самим императором.
Кометам
Двадцать девятый бюллетень великой армии не был опубликован в Париже вплоть до 16 декабря; и император прибыл в столицу спустя несколько часов, словно стремился аннулировать своим присутствием неблагоприятные последствия, которые мог бы вызвать этот документ. 18 декабря, в половине двенадцатого вечера, его величество появился во дворце Тюильри. Впервые со времен вхождения императора в состав руководства Консулата Париж стал свидетелем его возвращения с военной кампании без объявления о новом мирном соглашении, завоеванном славой нашего оружия.
В этих обстоятельствах многочисленные люди, которые из-за привязанности к императрице Жозефине всегда видели в ней — или воображали, что видят, — некий талисман, предопределявший успех императора, не упустили случая заметить, что кампания в России была первой, предпринятой с тех пор, как состоялся брак императора с Марией Луизой. Не поддаваясь суеверию, нельзя не отрицать тот факт, что, хотя император всегда оставался великим человеком, даже когда фортуна отворачивалась от него, существовала заметная разница между правлением двух императриц. Одна была свидетельницей только побед, за которыми следовал мир. А другая была свидетельницей только войн, не лишенных славы, но не имевших результатов, пока отречением в Фонтенбло не наступило завершение всего.
XIII. «Лук натянут до предела»
Меневаль
Наполеон был прав, когда говорил, что не хотел войны с Россией в 1812 году, и делал все, что мог, чтобы избежать ее. Для него первой задачей было завершение войны в Испании. Совещания и выяснение положения в России, которые император проводил со своими министрами и лицами, хорошо осведомленными о русской империи, представляют достаточные доказательства его тревожного состояния. Когда он был уверен в необходимости принятия мер, когда твердо приходил к однозначному выводу и целиком принимал на себя всю ответственность за принятое решение, то считал излишним вступать в полемику по данному вопросу. Когда же, наоборот, у него были основания для колебаний, то он обычно прямо или косвенно прислушивался к мнению компетентных лиц.
Он тогда взвешивал все «за» и «против» и никогда не принимал решения, не обдумав его самым тщательным образом в течение продолжительного времени.
В самый разгар его раздумий я часто слышал, как он характеризовал занятую им позицию по рассматриваемому вопросу следующей фразой, которой давал выход своим чувствам в тишине кабинета: «Лук натянут до предела». Но кто создавал эту ситуацию? Только ли от него одного зависело ослабление этого натянутого лука?
Выражалось мнение, что диктатура Наполеона продолжалась слишком долго… Не доказывают ли те вопросы, которые я привел выше, что Наполеон более, чем кто-либо другой, понимал опасность, которую таила в себе эта ситуация?
Самой насущной заботой императора была реорганизация армии, и он работал не покладая рук, чтобы возместить понесенные потери. Трех месяцев оказалось достаточно для того, чтобы добиться желаемых результатов.
Император получил самые удручающие новости из армии, находившейся в России. После его отъезда из Сморгони армия продолжала движение к Вильно под командованием неаполитанского короля.
Вильно находился в самом центре ужасающего хаоса. В конце концов остатки этой доблестной и героической армии заново, теперь уже в обратном направлении, осуществили переправу через Неман. Страдавшая от жестокой суровости морозной погоды армия сохранила непоколебимыми чувства чести и верности. Маршал Ней, герой этого отступления, возглавлявший группу солдат, замыкавших тыл армии, был последним, кто покинул эту негостеприимную землю.
Констан
Я прибыл в Париж через шесть или восемь дней после императора.
Едва я вышел из кареты, как император, которому сообщили о моем прибытии, сразу же вызвал меня к себе. Я обратил внимание посыльного на то, что нахожусь не в том состоянии, которое бы позволило мне предстать перед его величеством. «Это не имеет никакого значения, — заявил посыльный, — император хочет, чтобы вы немедленно пришли к нему, независимо от того, в каком вы виде». Я тут же подчинился приказу и пошел, скорее побежал, в кабинет императора, где увидел его вместе с императрицей, королевой Гортензией и еще с кем-то, чье имя не помню. Император соизволил оказать мне самый сердечный прием; и поскольку императрица, казалось, полностью проигнорировала мое присутствие, то император обратился к ней, весь преисполненный добротой, которую я никогда не забуду: «Луиза, разве ты не узнаешь Констана?» — «Я заметила его». Это все, что ответила ее величество императрица. Но совершенно по-другому поступила королева Гортензия, которая приветствовала меня так же тепло, как это делала обожаемая мною ее мать.
Император находился в хорошем настроении и, казалось, забыл о своей усталости. Я уже собирался почтительно удалиться, но его величество сказал: «Нет, Констан, задержись еще на минуту и расскажи мне, что тебе пришлось повидать по пути».
Даже если бы у меня возникло намерение скрыть от императора часть правды, то, застигнутый врасплох, я все равно должен был бы поведать истину, не имея времени для того, чтобы придумать приемлемую ложь. Поэтому я сообщил ему, что повсюду, даже в Силезии, я был поражен одним и тем же ужасающим зрелищем, так как везде я видел мертвых и умиравших, а оставшиеся в живых безнадежно боролись с холодом и голодом. «Это верно, это верно, — согласился император, — иди и отдыхай, мой бедный мальчик, ты нуждаешься в отдыхе. Завтра возвращайся к своим обязанностям».
И действительно, на следующий день я возобновил свои обязанности, обслуживая императора, и они были точно такими же, как и до начала военной кампании. То же спокойствие было свойственно выражению его лица. Можно было сказать, что прошлое более для него не существует, и, всецело находясь в будущем, он уже видел свою победу, а врагов — униженными и поверженными.
В течение всей русской кампании император почти всегда плохо устраивался с жильем. Однако необходимо было приспосабливаться к существовавшим условиям, хотя это была непростая задача для тех, кто привык жить во дворцах. Император мужественно воспринимал возникавшие трудности, и все лица, сопровождавшие его, соответственно, следовали его примеру.
В результате тактики поджогов, принятой на вооружение русскими, зажиточная часть населения покидала города, уезжая в сельские местности и оставляя врагу свои уже разрушенные дома. И в самом деле, на всей дороге, ведущей к Москве, за исключением нескольких маленьких городков, жилища были очень плохими. После продолжительного и утомительного похода мы чувствовали себя просто счастливыми, если нам удавалось найти хижину в том месте, которое император определял своей штаб-квартирой.
Владельцы этих нищенских халуп, покидая их, оставляли в них два, иногда три стула и деревянные кровати, которые в избытке были заселены клопами. Никакое вторжение извне не было в состоянии вынудить этих насекомых покинуть сво