Я приступил к исполнению своих обязанностей на службе у императрицы за несколько дней до того, как она была объявлена регентом. У меня было много возможностей, чтобы оценить любезность и доброту, свойственные этой императрице; мое частое общение с ней помогло мне еще лучше узнать эти ее обаятельные качества. Она делала все, чтобы исполнение моих обязанностей стало наименее обременительным и в то же время весьма приятным для меня. В итоге эти обязанности превратились в настоящую синекуру.
Порядок решения проблем, установленный в государстве, был настолько хорошо организован, что вмешательство императрицы в государственные дела практически не ощущалось. Ее функции главы государства держались в запасе на случай чрезвычайных обстоятельств, которые, к счастью, не происходили (например, смерть императора). Моим главным занятием стала переписка с императором, когда он отсутствовал в Париже, а также работа в Государственном совете, где у меня были постоянные обязанности.
После того как император обеспечил выполнение всех дел, требовавших его заблаговременных и дальновидных распоряжений, то есть тех самых дел, которые я только что частично перечислил, он немедленно стал готовиться к выезду в армию. Почти накануне его отъезда князь Шварценберг, известный по прежним временам как вестник хороших новостей, прибыл в Париж. Император довольствовался тем, что направил его к герцогу Бассано, настолько он стремился поскорее оказаться на месте военных действий. Русские переправились через Эльбу и приступили к оккупации Дрездена.
Император выехал в Майнц из Сен-Клу 15 апреля в четыре часа утра.
Утром того же дня я получил следующую записку от императрицы: «Вы, конечно, знаете, что император уехал. Мне хочется думать, что и вы также очень огорчены этим. Прошу вас, если г-н Фэн еще не уехал, передать ему, что я очень хочу получить новости об императоре. У меня не было времени самой сказать ему об этом. Я также прошу вас прислать мне список лиц, записавшихся ко мне на прием. Император хотел, чтобы я приняла их в течение дня. Прошу вас принять мои заверения в самых искренних чувствах, которые я испытываю к вам. Луиза».
Констан
Император выехал из Сен-Клу 15 апреля в четыре часа утра и в полночь 16 апреля прибыл в Майнц. Прибыв в Майнц, его величество узнал, что Эрфурт и вся Вестфалия находятся в состоянии сильного волнения. Эти новости заставили его двигаться с предельной скоростью, и в восемь часов он уже был в Эрфурте. Позднее он переехал в Экхартсберг, который определил местопребыванием своей штаб-квартиры.
У него было только две комнаты, а свита на ночь для сна располагалась на лестничной площадке и даже на ступенях той же лестницы.
Этот маленький город, всего за несколько часов ставший местопребыванием штаб-квартиры, представлял собой весьма необычную картину. Его главная площадь была окружена наскоро разбитыми палаточными лагерями, биваками и стоянками артиллерийских парков. А на самой площади среди множества повозок, двигавшихся в самых разных направлениях, пересекавшихся, сталкивавшихся и мешавших друг другу, можно было увидеть медленно шествовавшие полки, следовавшие узкой колонной конвойные команды, артиллерийские обозы, фургоны, набитые всевозможной поклажей, и т. п. А за ними уже шли стада крупного рогатого скота вперемежку с маленькими тележками маркитанток и маркитантов — настолько легкими и хрупкими на вид, что малейший толчок, казалось, заставит их сразу рассыпаться; и в этой толчее мелькали мародеры, возвращавшиеся со своими трофеями, куда-то брели местные крестьяне, толкавшие перед собой тачки и при этом не перестававшие ругаться и сквернословить под дружный хохот наших солдат. И через все это удивительно разнообразное множество людей и животных умудрялись галопом мчаться курьеры, офицеры службы артиллерийско-технического снабжения и адъютанты.
И когда к этому всему добавлялись ржание лошадей, мычание и рев скота, грохот колес, проезжавших по выложенной камнями площади, крики солдат, звуки труб и дудок, бой барабанов, громкие жалобы местных жителей, шум от сотен людей, задававших вопросы в одно и то же время, попытки немцев поговорить с итальянцами, а французов с немцами, то невольно возникал вопрос: как это было возможно, чтобы в условиях этой чудовищной какофонии его величество оставался таким же спокойным и невозмутимым, каким он был в собственном кабинете в Сен-Клу или в Тюильри? И тем не менее, так оно и было: император, сидевший за невзрачным столом, наспех прикрытым какой-то скатертью, с географической картой, разложенной перед ним, с компасом и ручкой в руках, полностью погруженный в раздумья, не выказывал ни малейших признаков раздражения и нетерпения. Можно было сказать, что до него не доносится шум снаружи. Но достаточно было где-то раздаться крику боли, как император немедленно поднимал голову и отдавал распоряжение выяснить, что случилось.
В семь часов вечера 8 мая император прибыл в Дрезден и обосновался в том же самом дворце, который в тот вечер покинули император России и кораль Пруссии. У самого барьера, ограждавшего дворец, к императору с приветственным адресом обратилась делегация муниципалитета Дрездена.
Как только император вступил в пределы города, ему сообщили, что часть русского арьергарда стремится закрепиться на территории нового города, который отделяла от старого города река Эльба.
Его величество немедленно дал приказ, чтобы все было сделано для того, чтобы вытеснить эти остатки вражеских войск; и в течение всего дня в городе, с обоих берегов реки, продолжалась пушечная канонада и выстрелы. Пули сыпались градом в то место, которое занимал император. Снаряд попал в стену склада боеприпасов. Этот склад находился неподалеку от императора, и осколки в беспорядке летали вокруг него, но, к счастью, порох не воспламенился. Через несколько минут другой снаряд упал между его величеством и несколькими итальянскими военными; они пригнулись, чтобы избежать возможного взрыва. Император увидел их в этот момент и, смеясь, сказал: «А, дурачье! Ничего страшного».
11 мая утром русских вынудили отступить, и французская армия овладела всем городом. Император весь день оставался на мосту, наблюдая, как мимо него проходят войска. На следующий день, в десять часов утра, императорская гвардия во всеоружии была выдвинута к линии фронта на дорогу из Пирны в Гросс-Гартен. Император устроил смотр и приказал генералу Флао начать движение вперед.
Король Саксонии прибыл в полдень. Встретившись вновь, оба монарха спешились со своих лошадей, обнялись и затем вступили в Дрезден, сопровождаемые приветственными возгласами местного населения.
Узнав о победе при Лютцене и о вступлении императора в Дрезден, император Австрии поспешил направить посланника своему зятю. Посланник прибыл вечером 16 мая. Его величество немедленно принял австрийского посланника, и беседа с ним продолжилась до двух часов утра следующего дня. Это обстоятельство вселило в нас надежду, что мир будет вот-вот заключен, и мы, соответственно, принялись строить массу догадок, одна другой привлекательней. Но в течение двух или трех дней мы были свидетелями только продолжения подготовки к войне и поняли, что жестоко заблуждались в отношении наших надежд. Именно тогда я услышал, как воскликнул несчастный маршал Дюрок: «Это тянется слишком долго! Мы не сможем пережить это». У него было предчувствие собственной смерти.
Во время этой кампании у императора не было ни минуты отдыха. Дни проходили в сражениях или в походах, и всегда верхом на коне; а ночи посвящались трудам в кабинете. Я никогда не мог понять, каким образом его организм мог выносить подобную нагрузку, и, тем не менее, он почти беспрерывно находился в отличном состоянии.
Вечером, накануне сражения при Баутцене, он лег спать очень поздно, после того, как объехал все военные позиции и отдал все необходимые распоряжения. Конец ночи он провел в глубоком сне. 20 мая, рано утром, сражение началось, и мы в штаб-квартире с нетерпением ждали весь день его результата. Но даже к вечеру сражение еще не закончилось, и после череды кровопролитных схваток, кончавшихся всегда в нашу пользу, император в девять часов вечера вернулся в штаб-квартиру, немного поел и до самой полуночи оставался наедине с маршалом Бертье. Остаток ночи прошел в работе, и в пять часов утра он был вновь на ногах, готовый вернуться к месту битвы. Через три или четыре часа императора охватило непреодолимое желание спать, и, предвидя исход сражения, он заснул на краю оврага, пока его не разбудили с новостью о том, что сражение выиграно.
Хотя результат сражения был предрешен, битва продолжалась до пяти часов вечера. В шесть часов вечера император приказал поставить его палатку рядом с заброшенной гостиницей, которая в течение двух предыдущих дней служила императору Александру штаб-квартирой. Я получил приказ обслуживать его в той палатке и поскорее поспешил туда, но его величество, однако, провел всю ночь, принимая поздравления от высшего генералитета и работая со своими секретарями.
Среди раненых было обнаружено большое число молодых солдат, у которых были оторваны два пальца правой руки. Его величество подумал, что бедняги сделали это специально, чтобы не служить в армии. Когда император сказал об этом барону Ларрею, тот горячо возразил, что такое просто невозможно, так как не соответствует характеру этих храбрых новобранцев. Но так как император продолжал настаивать на своем мнении, то Ларрей, в конце концов, так рассердился, что обвинил императора в несправедливости.
Каждая сторона осталась при своем мнении, пока не было доказано, что эти раны — результат поспешности, с которой молодые солдаты заряжали и стреляли из своих ружей. После того как его величество понял, что г-н Ларрей был прав, он похвалил его за твердость. «Г-н Ларрей, вы исключительно порядочный человек, — заявил император, — как бы я хотел, чтобы меня окружали только такие люди, как вы. Но люди, подобные вам, очень редки».