В одиннадцать часов следующего вечера полковник Гурго вернулся к императору, выполнив порученную ему миссию. Тем временем армия коалиционных союзников спустилась на равнину Дрездена и уже атаковала ряд аванпостов французской армии. В действительности отряды казаков уже появились вблизи пригородов Дрездена, угрожая начать там наступление. Появление казаков вынудило жителей этих предместий искать убежища в самом Дрездене.
Император приказал полковнику Гурго взять свежую лошадь и вернуться в Дрезден. «Старая гвардия выступит туда раньше меня, — заявил его величество, — я надеюсь, что они не испугаются, когда узнают об этом».
Утром 26 августа 1813 года император восседал на коне на мосту в Дрездене, приветствуемый радостными криками молодых и старых гвардейцев, и готовился к жестокой битве, которой предстояло продолжаться три дня.
Меневаль
Роковая новость о дезертирстве Австрии потрясла императрицу Марию Луизу. Она опасалась, что это событие может привести к охлаждению любви императора к ней, но он не переставал доказывать ей, что она по-прежнему пользуется его доверием. Со своей стороны она старалась вселить в супруга веру и предлагала выступить в качестве миротворца между Наполеоном и своим отцом. К этому времени Мария Луиза настолько вжилась во французские обычаи и привычки, что в письмах к отцу, писавшихся на немецком языке, часто была вынуждена использовать французские выражения, забыв немецкие эквиваленты.
Известно, что вплоть до 30 августа 1813 года французская армия одерживала победы, возрождавшие надежды, которые были ослаблены дезертирством Австрии.
Дезертирство Австрии, которое прибавило силам союзников еще 200 000 человек, предвещало, что новые враги поднимутся против нас, и Наполеон был вынужден готовиться к этой ситуации.
Он прибыл в Дрезден утром 26 августа. За ним следовал корпус маршала Нея. Город был уже окружен огромными армиями, перед которыми немощному корпусу маршала Сен-Сира невозможно было устоять. Непредвиденное прибытие Наполеона восстановило уверенность, которая уже стала шаткой в среде нескольких немецких корпусов, выступавших в союзе с французами, успокоило короля Саксонии и его семью, которые готовились бежать из города. Население Дрездена приветствовало Наполеона как освободителя. Император не терял времени, чтобы спланировать предстоящее сражение.
В ночь с 26 на 27 августа русско-австрийская армия под командованием князя Шварценберга получила сигнал начать наступление. Последовала грандиозная и жестокая битва, схватка прекратилась только к девяти часам вечера. Союзники потеряли тридцать тысяч человек убитыми, ранеными и взятыми в плен, а также часть артиллерии. Громадное количество лошадей и фургонов было просто брошено, а сопровождавшие их конвойные ранены.
Французский генерал Моро, вернувшийся из Америки по подстрекательству Бернадота, чтобы помогать императору России своими советами, содействовал союзникам в этой битве. Получив смертельную рану, он скончался на следующий день.
Констан
Погода была ужасной, дождь лил весь день. Вечером противник был разбит полностью, и император вернулся во дворец в страшном состоянии.
С того времени, когда он сел на лошадь, а это было в шесть часов утра, дождь не прекращался, и император так сильно промок, что можно было сказать, не прибегая к метафоре, что дождевая вода стекала с воротника его мундира в сапоги, и они до верха были полны водой. Его прекрасная касторовая шляпа окончательно потеряла свой вид, а ее края беспомощно свисали над плечами императора. Его пояс из бычьей кожи разбух от воды. Для сравнения — человек, только что вытащенный из реки, не выглядел бы таким промокшим, как император.
Король Саксонии, ждавший его, бросился обнимать его, словно нежно любимого сына, который только что избежал большой опасности. После того как император постарался успокоить всех, сказав каждому доброе слово, он удалился в свои апартаменты, оставляя за собой лужи воды. Я с большим трудом раздел его. Зная, что император очень любит принимать ванну после напряженного дня, я ее заранее подготовил, но так как он чувствовал себя необычайно уставшим и к тому же его стало сильно знобить, то его величество предпочел сразу лечь в постель, которую я постарался поскорее согреть.
Однако едва император улегся в постель, как тут же вызвал одного из своих секретарей, чтобы тот зачитал ему накопившуюся корреспонденцию, оказавшуюся очень объемистой. После этого он все же принял ванну, но оставался в ней всего несколько минут, поскольку почувствовал себя настолько плохо, что у него начался приступ рвоты, заставивший его вновь лечь в постель.
Его величество сказал мне: «Мой дорогой Констан, мне необходим небольшой отдых, проследи за тем, чтобы меня не будили, за исключением дел чрезвычайной важности». Следуя указанию императора, я обосновался в соседней с его спальней комнате, следя, подобно часовому, чтобы императора не разбудили и даже не приближались к его комнате.
На следующее утро император очень рано позвонил в колокольчик. Я немедленно вошел в его спальню, чтобы поскорее узнать, как он провел ночь. Я убедился в том, что он почти полностью восстановил свои силы и находится в прекрасном настроении. Однако он все же сказал мне, что у него был небольшой приступ лихорадки.
Здесь я должен заметить, что это был единственный случай, когда император болел лихорадкой. В течение всего времени, пока я был с ним, я никогда не видел, чтобы из-за болезни он пролежал в постели более двадцати четырех часов. Он встал с постели в свой обычный час и, когда спустился из своих апартаментов во дворце на прилегавшую площадь, получил большое удовольствие от прекрасного вида дежурного батальона.
Однажды, после того как Австрия объявила нам войну, я слышал, как император вслух высказал свое глубокое удовлетворение тем, что его Луиза, как он называл ее, вела себя исключительно так, как требовали интересы Франции, и тем, что в ней ничего не было австрийского, кроме места ее рождения. Чтобы она испытывала удовлетворение от своей деятельности, он разрешил ей публиковать от собственного имени все официальные новости армии. Бюллетени за номерами более не выпускались; но армейские новости ей сообщались, причем уже готовые для опубликования. Несомненно, элю было доказательством внимания со стороны его величества, так как, дав ей возможность стать неким средством связи между правительством и общественностью, он сделал императрицу более популярной в стране.
Во время второго дня битвы при Дрездене маршал Мюрат проявил чудеса доблести. Много было сказано об этом действительно необыкновенном человеке.
Он был огромный, и одно это резко выделяло его среди других. Он искал любой возможный повод, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Его правильные и резко обозначенные черты лица, его красивые синие глаза, огромные усы и черные волосы, спадавшие длинными локонами на воротник куртки с узкими рукавами, обращали на себя внимание с первого взгляда.
Добавьте к этому: богатейший и весьма элегантный костюм, который кто-нибудь другой обычно надевал только при посещении театра, — польский мундир с роскошной вышивкой и позолоченным поясом, с которого свисали ножны с легкой шпагой, имевшей прямое лезвие с острым концом, но без граней и без гарды эфеса; крупные рейтузы пурпурного цвета с золотой вышивкой по швам и желто-бежевые сапоги; большую шляпу с золотой вышивкой и с белыми перьями по краям, над которыми колыхались четыре страусовых пера, а в середине шляпы выделялся изысканный плюмаж из перьев цапли; и, наконец, коня короля, отобранного из числа самых сильных и самых красивых породистых коней. На коне была длинная, доходившая чуть ли не до самой земли попона с элегантной вышивкой сине-небесного цвета. Седло было образчиком венгерского или турецкого мастерства, по своему великолепию седлу и другой экипировке коня не уступали уздечка и стремена.
Все эти веши особенно выделяли Иоахима Мюрата, делая его человеком, внушавшим ужас и обожание. Но что украшало его более всего, так это поистине рыцарская храбрость, очень часто приводившая его на край безрассудства, словно для него не существовало такого понятия, как опасность.
К сожалению, прошло то время, когда сами планы императора уже рассматривались как знак победы. Руководство армии в лице командующих корпусами, которые до последнего времени выказывали полнейшее повиновение, начало ставить под сомнение и даже осуждать планы, которые они боялись осуществить.
Когда армии стало известно, что император намерен начать наступление на Берлин, то эта новость послужила сигналом для общего недовольства. Генералы, которые избежали катастрофы в Москве и опасностей двойной кампании в Германии, чувствовали себя уставшими и, возможно, жаждали пожинать плоды своего благосостояния, а также, наконец, получить возможность отдыха в кругу собственных семей.
Некоторые генералы зашли так далеко, что стали обвинять императора в стремлении продолжать войну. «Разве недостаточно убитых?» — спрашивали они. И эти жалобы высказывались публично и достаточно громко для того, чтобы дойти до ушей императора. Члены его штаба проявили редкостную солидарность, умоляя императора отказаться от намеченных планов в отношении Берлина и вместо этого совершить марш на Лейпциг.
Я видел, как страдал император от необходимости выслушивать подобные протесты, несмотря на уважительный тон, которым они излагались. В течение двух дней его величество не принимал окончательного решения. И какими долгими казались эти сорок восемь часов!
Никогда заброшенная хижина или бивак не представляли собой столь мрачного зрелища, как печальный замок Дюбена. В этой скорбной резиденции я впервые видел императора, который оказался не у дел: состояние нерешительности настолько овладело его существом, что казалось, его характер также полностью изменился. Кто бы мог этому поверить? За той активной деятельностью, которая не давала ему покоя и которой он беспрестанно полностью отдавал себя, последовало явное равнодушие, не поддававшееся описанию.