Времени не хватило».
Что же произошло потом?
«Бои 28 ноября были упорны, – продолжает Е. В. Тарле, – но они не сопровождались успехом для русских. Ни Чичагов, ни Витгенштейн (прибывший в конце концов к месту сражения, правда вначале лишь со своим штабом, обогнав свою же армию! – Г. Б.) не действовали так, как могли бы, принимая во внимание, что на правом берегу у Чичагова было 25 тысяч человек, а у Наполеона 19 тысяч, на левом же берегу у русских около 25–26 тысяч, а у маршала Виктора около 7–8 тысяч бойцов. В 9 часов утра 29 ноября при воплях и молениях тысяч раненых, безоружных и всех тянувшихся с обозами генерал Эблэ приказал сжечь оба построенные им и Шасслу моста. После этого казаки налетели на оставшуюся многотысячную, беспорядочную толпу оставленных, пошла рубка и стрельба».
Инженер Чичагова Мартос был очевидцем происходящего и оставил его описание:
«Ввечеру того дня равнина Веселовская, довольно пространная, представляла ужаснейшую, невыразимую картину: она была покрыта каретами, телегами, большею частью переломанными, наваленными одна на другую, устлана телами умерших женщин и детей, которые следовали за армией из Москвы, спасаясь от бедствий сего города или желая сопутствовать своим соотечественникам, которых смерть поражала различным образом. Участь сих несчастных, находящихся между двумя сражающимися армиями, была гибельная смерть; многие были растоптаны лошадьми, другие раздавлены тяжелыми повозками, иные поражены градом пуль и ядер, иные утоплены в реке при переправе с войсками или, ободранные солдатами, брошены нагие в снег, где холод скоро прекратил их мучения… По самому умеренному исчислению, потеря простирается до десяти тысяч человек…
Невольный ужас овладел нашими сердцами. Представьте себе широкую извилистую реку, которая была, как только позволял видеть глаз, вся покрыта человеческими трупами; некоторые уже начинали замерзать. Здесь было царство смерти, которая блестела во всем ее разрушении… Первый представившийся нам предмет была женщина, провалившаяся и затертая льдом; одна рука ее отрублена и висела, другой она держала грудного младенца. Малютка ручонками обвился около шеи матери; она еще была жива, она еще устремляла глаза на мужчину, который тоже провалился, но уже замерз; между ними на льду лежало мертвое дитя… Ветер и мороз были прежестокие, все дороги замело снегом, по ближнему полю шатались толпами французы. Одни кое-где разводили огонь и садились к нему, другие резали у лошадей мясо и глодали их кости, жарили его, ели сырым; скоро показались люди замерзлые и замерзающие. Никогда сии предметы не изгладятся из моей памяти. [Дорога казалась] улицей мертвых тел».
Русским раненым приходилось столь же несладко, как и французам:
«…Давно не помню я столь тягостного для себя дня. Деревушка была завалена нашими и французскими ранеными и пленными, коих так много увеличивалось, что и девать было почти некуда. Ужасно было видеть их: большие и малые, все вместе, мужчины и женщины, с обмотанными соломой ногами, прикрытые какими-то тряпками, без сапог, с отмороженными лицами, с побелевшими руками…»
Отсутствие грамотной организации у русских стало причиной того, что Наполеон сумел переправиться через Березину с лучшими своими силами! Кутузов не стремился настичь Наполеона, Витгенштейн позорно опоздал, а Чичагов не имел достаточных сил для того, чтобы разгромить Наполеона в одиночку. Кроме того, хоть Чичагов на словах и рвался сокрушить императора, но по пути следования к Березине допустил ряд необъяснимых остановок, упустив много времени (чего стоит один только двухдневный простой в Минске для «ковки лошадей»!). Тарле полагает, что вообще все трое не спешили выходить на бой с Наполеоном, но если Кутузов делал это демонстративно, то его коллеги громогласно заявляли о своем желании сразиться, а потом намеренно мешкали, предоставляя Наполеону возможность уйти. В итоге при дворе Александра I во всем обвинили, конечно же, Кутузова.
Все как обычно…
«После перехода через Березину, – вспоминает Арман Коленкур, – лица у всех просветлели; впервые мысль о Польше улыбалась всем. Вильно стало землей обетованной; это была гавань, укрытая от всех бурь, – конец всех бедствий. Все прошлое казалось только сном; перспектива лучшего будущего почти полностью заставила забыть наши бедствия. Усталость, переживаемые лишения, вид несчастных, погибавших на каждом шагу от истощения, голода и холода, – все это мало действовало на характер французского солдата, веселого и беззаботного по природе. Опасности делают людей эгоистами; те, кто чувствовал себя хорошо, привыкли к зрелищу гибели и скорби. Люди, сильные духом, сделались нечувствительны к несчастьям и старались своим спокойствием закалить менее сильных. Страдали, несомненно, много; мы были свидетелями ужасных несчастий и великих бедствий, но, проникнутые чувством самосохранения и воодушевленные чувством национальной гордости и чести, люди не отдавали себе отчета в размерах бедствий. Голова шла кругом, и человек не мог, или, вернее, не хотел, верить в то, что он понял потом. Вчерашние, сегодняшние и завтрашние опасности казались нашему воображению не чем иным, как опасностями непрерывно возобновляющегося боя. Ведь мы были на войне, и каждый из нас участвовал в ней, а потому все обычно были веселы, беззаботны и даже в шутливом настроении, как это всегда бывает накануне, в самый день и назавтра после сражения. Несмотря на наши несчастья, в нашей ставке царило, бесспорно, не менее хорошее настроение, чем в ставке русских».
Однако переправой через Березину Отечественная война 1812 года не завершилась. Русские наладили свою переправу и, оказавшись также на правом берегу, продолжили преследование отступающего противника. И тут в довершение всех бед наступили лютые русские морозы. Начались они 28 ноября. Очевидцы вспоминают, что температура составляла от –20° до –28° (ночами столбик термометра опускался до –30°). Если бы войска Наполеона подошли к Березине позднее, ему не было и вовсе никакой нужды для возведения мостов, поскольку Березина была бы скована льдом. Морозы самым прискорбным образом отразились на здоровье как французов, так и русских. Люди не могли долго сопротивляться холодам и умирали… Правда, русские все-таки были более привычными к таким климатическим условиям.
Приводимый нами ниже фрагмент докладной записки маршала Бертье Наполеону от 9 декабря 1812 года ясно показывает, какие страдания приходилось терпеть французам: «Большая часть артиллерии приведена в негодность вследствие падежа лошадей и вследствие того, что у большинства канониров и фурлейтов отморожены руки и ноги… Дорога усеяна замерзшими, умершими людьми… Государь, я должен сказать вам всю правду. Армия пришла в полный беспорядок. Солдат бросает ружье, потому что не может больше держать его; и офицеры, и солдаты думают только о том, как бы защитить себя от ужасного холода, который держится все время на 22–23 градусах. Офицеры генерального штаба, наши адъютанты не в состоянии идти. Можно надеяться, что в течение сегодняшнего дня мы соберем вашу гвардию… Мы неминуемо потеряем значительную часть артиллерии и обоза… Неприятель преследует нас все время с большим количеством кавалерии, орудиями на санях и небольшим отрядом пехоты».
Тремя днями позднее Бертье вновь рапортует Наполеону о том, сколь ужасна и непоправима ситуация: «Меры, принятые для пребывания в Вильне, сведены на нет благодаря отсутствию дисциплины и преследованию со стороны неприятеля. Генерал Вреде принужден отступить. Король [Мюрат] приказывает за ночь очистить город. Герцог Эльхингенский [Ней] вынужден сжечь всю артиллерию и весь обоз в полукилометре от Вильны. Мороз – 25 градусов… Мороз измучил всех, у большинства людей руки и ноги отморожены… Ваше величество знаете, что в полутора лье от Вильны есть ущелье и очень крутая гора; прибыв туда к 5 часам утра, вся артиллерия, ваши экипажи, войсковой обоз представляли ужасное зрелище. Ни одна повозка не могла проехать, ущелье было загромождено орудиями, а повозки опрокинуты… неприятель… обстреливал дорогу… Это и был момент окончательной гибели всей артиллерии, фур и обоза, герцог Эльхингенский [Ней] приказал сжечь все это… Чрезвычайный мороз и большое количество снега завершили дезорганизацию армии, большая дорога была сплошь занесена снегом, люди теряли ее и падали в окружающие дорогу рвы и ямы…Я принужден сказать вашему величеству, что армия в полнейшем беспорядке, как и гвардия, которая состоит всего из 400 или 500 человек; генералы и офицеры потеряли все, что у них было, у большинства из них отморожены те или другие части тела, дороги усеяны трупами, дома наполнены ими… Вся армия представляет собой одну колонну, растянувшуюся на несколько лье, которая выходит в путь утром и останавливается вечером без всякого приказания; маршалы идут тут же, король [Мюрат] не считает возможным остановиться в Ковно, так как нет более армии… В данную минуту, государь, с нами ведет войну не неприятель, а ужаснейшее время года, мы держимся только благодаря нашей энергии, но вокруг нас все замерзает и не в состоянии приносить никакой пользы. Посреди всех этих бедствий вы можете быть уверены, ваше величество, что все, что окажется в силах человеческих, будет сделано ради спасения чести вашего оружия. Двадцать пять градусов мороза и обильный снег, покрывающий землю, служат причиной бедственного состояния армии, более не существующей...»
Бертье так говорит о гвардии Наполеона. Те самые воины-титаны, которым были не страшны даже бешеные казаки с их косматыми бородами, непоправимо вымирали, косимые необоримым холодом. Невероятно, но в те кошмарные для французских гвардейцев дни некоторые из них открыто мечтали попасть в русский плен, веря, что это бы принесло им хоть временное ослабление мучений. Однако еще одна характерная деталь: Наполеона не хулил никто! Столь велика была вера солдат в его военный гений, что они кляли на чем свет стоит превратности судьб