Последние слова министра потонули в оглушительных овациях и криках поддержки большинства депутатов[2122]. В ту же секунду галерка в Бурбонском дворце, предназначенная для публики, сотряслась от взрыва одобрительных выкриков, грома аплодисментов и топота. Толпа, собравшаяся у Бурбонского дворца, с восторгом встретила новости из зала заседания. Горячность правительства и депутатов впервые вылилась на улицы столицы. На следующий день газеты вышли с подробным описанием заседания Законодательного корпуса[2123]. Теперь каждый номер газеты буквально растворялся в жадной до новостей публике.
Новости из Франции были с удивлением восприняты в крупнейших европейских столицах. Никто не предполагал, что «испанский вопрос» так болезненно будет воспринят в Париже. Британское и австрийское правительства предложили свои посреднические услуги[2124].
Несмотря на это, Грамон полагал необходимым принять экстренные меры для предотвращения проникновения Пруссии в Испанию. Отклонив предложения англичан и австрийцев о посредничестве, министр 7 июля 1870 года поручил находившемуся в отпуске послу Франции в Пруссии Бенедетти как можно скорее встретиться с Вильгельмом I и просить прусского короля безотлагательно посоветовать, а по возможности дать распоряжение принцу Леопольду снять свою кандидатуру на испанский престол. Поручение-телеграмма Грамона заканчивалось следующими словами: «Если Вы заставите Короля отозвать кандидатуру Принца, то это будет огромный успех и большая услуга. Тем самым Король гарантирует мир в Европе. В противном случае это — война»[2125].
В последующие дни пресса на все лады превозносила мужество и стойкость правительства, которое обещало не допустить распространения прусского влияния на Пиренеях. Прозвучали первые призывы начать войну против восточного соседа в случае необходимости. Психоз и ажиотаж во Франции набирали стремительные обороты. К концу первой недели июля 1870 года вопрос «испанского престолонаследия» буквально вырвал весь континент из летне-отпускного сонного состояния.
В то время когда разворачивались «газетные, уличные и дипломатические» баталии между Францией и Пруссией, состояние Наполеона III опять стало плачевным. Любые физические усилия вызывали у императора нестерпимую боль. Он не мог подняться со стула и ходить. Бóльшую часть времени император был прикован к постели. 1 июля 1870 года в Сен-Клу, в атмосфере строжайшей секретности, группой докторов (Конно, Корвисар, Нелатон, Сэ и Рикард) было проведено медицинское освидетельствование императора[2126]. Медики подтвердили, что Наполеон III тяжело болен (был обнаружен большой камень в мочевом пузыре) и нуждается в операции[2127].
Однако медики оказались в затруднительной ситуации. Сложность заключалась в следующем: можно ли решиться на проведение сложнейшей операции (без каких-либо гарантий на успех), когда перед страной стоят острые внешнеполитические проблемы и улицы Парижа бурлят? Может ли глава государства хотя бы на несколько дней быть недееспособен в таких условиях? В конечном итоге врачи пришли к заключению, что операцию надо отложить, но император, во избежание дальнейших осложнений, не должен был заниматься каким-либо физическим трудом. По результатам освидетельствования и консилиума врачей в начале июля был подготовлен итоговый медицинский документ о состоянии здоровья императора. Но как выяснилось впоследствии, в суете срочных политических событий данный документ не был подписан всеми докторами и направлен в адрес только императрицы Евгении[2128].
Чрезвычайно воинственная и бескомпромиссная позиция французского правительства, помноженная на истерику прессы и экзальтированной публики, вызвала тревогу во всех крупнейших европейских державах. Послы Великобритании и Австро-Венгрии попытались еще раз воздействовать на министра иностранных дел Франции, но безуспешно. Более того, 8 июля Грамон в беседе с английским посланником лордом Ричардом Лайонсом заявил, что Франция уже начала предварительные военные приготовления, а на следующий день в официальном порядке запросил главу австрийского правительства графа Бейста, может ли Франция рассчитывать на вооруженную помощь империи Габсбургов[2129].
В этот ответственнейший момент на первые роли вышел министр иностранных дел Грамон. Его роль во всем, что было связано с июльским кризисом, огромна! Даже глава правительства Оливье, несмотря на жесткую внешнеполитическую позицию, с радостью согласился бы на примирение между Францией и Пруссией[2130]. Не доводить дело до войны — на это готовы были пойти многие, но только не Грамон и полностью поддерживавшая его в этом императрица Евгения!
Во время войны 1866 года между Австрией и Пруссией Грамон был французским представителем при дворе австрийского императора и искренне сочувствовал австрийцам. В течение нескольких лет он прилагал большие усилия, чтобы сблизить позиции французского и австрийского дворов, настаивал на необходимости коллективных мер против расширявшейся воинственной Пруссии. Эта позиция находила отклик у императрицы Франции. Она с ненавистью отнеслась к революционным событиям в Испании, всемерно помогала свергнутой испанской королеве Изабелле и желала ее возвращения на испанский трон. В условиях падения престижа Второй империи и династии императрица Евгения стремилась к внешнеполитическим достижениям. Ей казалось, что война — достойный и эффектный выход из создавшегося положения в стране: победа укрепит положение династии на многие годы и позволит в конечном итоге передать власть своему сыну, принцу Лулу.
С другой стороны, такая прямолинейная напористость французов находилась полностью в русле намерений главы прусского правительства и военной части кабинета Пруссии. Как свидетельствует историк Алан Палмер, «прусский министр иностранных дел настаивал на том, что вопрос о кандидатуре на испанский трон касается только королевской семьи и испанцев, но никак не прусского правительства. Это была официальная позиция, которой прусские власти придерживались по указанию Бисмарка. Канцлер хотел тем самым заставить французов совершить ошибку, нанести оскорбление немецкому народу, что привело бы к сплочению Северной и Южной Германии в патриотическом порыве против своего традиционного врага по ту сторону Рейна. Бисмарк слишком хорошо знал настроения, царящие в Париже, и был совершенно уверен в успехе своего замысла»[2131].
Тем временем Бенедетти, выполняя поручение Грамона, 9 июля 1870 года встретился в Бад-Эмсе с Вильгельмом I и в ходе беседы получил от прусского короля заверения, что его правительство не имеет никакого отношения к испанским делам, а его собственное вмешательство было чисто личным и ограничивалось тем, что он не запретил князю Антону (князь Карл Антон — отец Леопольда. — Прим. авт.) принять предложенную его сыну кандидатуру. Если Леопольд пожелает отказаться от предложений испанцев, то он с удовольствием одобрит подобное решение. Более того, он уже запросил князя Антона о его намерениях в этом деле и ожидает ответа[2132].
В тот же вечер Бенедетти срочно направил депешу с полученной информацией в Министерство иностранных дел Франции. Однако этот ответ не устроил Грамона, и он потребовал от своего посла в срочном порядке «добиться безусловно четкого ответа»[2133]. На следующий день Бенедетти имел еще одну аудиенцию у прусского короля, в ходе которой Вильгельм I сообщил, что переговоры с Зигмарингенами продолжаются, но есть определенные трудности, связанные с тем, что Леопольд в настоящее время путешествует по австрийским Альпам и с ним тяжело связаться. Как только будет получен ответ, он незамедлительно проинформирует французов[2134].
Но и этот ответ короля не устроил Грамона. «Вы должны удвоить свои усилия. Время уходит»[2135], — приказал министр Бенедетти. В ответ на настоятельные просьбы посла 11 июля 1870 года дать более точный ответ прусский король сказал, что «обещает никоим образом не мешать Леопольду, если он захочет отозвать свою кандидатуру»[2136]. Непрекращавшиеся встречи с французским послом начали раздражать престарелого короля, и он попросил главу правительства Бисмарка срочно прибыть к нему в Бад-Эмс[2137].
Несмотря на плохое самочувствие, императора Наполеона III также начала тревожить перспектива конфронтации с Пруссией. Он все же был реалистом и осознавал трудность борьбы с Пруссией. По сути, император не стремился к войне любой ценой. Уже 8 июля 1870 года, в ходе беседы с военным министром Лебёфом, он поинтересовался о готовности французской армии к войне. Ответ министра был краток: «Даже если война продлится в течение года, нам не нужно будет покупать пуговицы на гетры»[2138].
Этот весьма бойкий и оптимистичный ответ министра разлетелся по стране, но явно не укладывался в то, что узнавал Наполеон III в ходе проработки вопроса, касавшегося военной реформы. Поэтому император продолжал сомневаться и не желал развязывать войну. В обход правительства он предпринял самостоятельные энергичные усилия для разрешения конфликта мирным путем. Французскому послу в Лондоне была направлена срочная депеша, в которой излагалась просьба британскому правительству употребить все свое влияние в Берлине и Мадриде, чтобы не допустить выставления кандидатуры Гогенцоллерна на испанский престол. Британское правительство пошло навстречу, и министр иностранных дел Великобритании лорд Гренвиль сделал соответствующее представление в адрес обоих правительств