Более удачного дня для появления «Эмсской депеши», чем 14 июля, нельзя было и придумать. Утром текст телеграммы, правленный Бисмарком, появился в берлинских газетах, а вечером — в специальном приложении к парижским газетам[2159]. Хотя день 14 июля (день, когда в 1789 году в Париже была взята крепость-тюрьма Бастилия восставшим народом) официально во Второй империи не праздновался, настроение в городе было традиционно приподнятое. И именно в этот день появилась оскорбительная для французов телеграмма. «Это пощечина Франции»[2160], — сказал Грамон главе правительства Оливье после прочтения текста телеграммы.
Французские газеты просто пестрели заголовками и призывами. Например, газета Le Constitutionnel писала: «Пруссия нас оскорбляет! Позвольте нам перейти Рейн! Солдаты Йены готовы!»[2161]. Правительство Франции 14 июля провело срочное заседание, на котором решило немедленно объявить общую мобилизацию, а на следующий день объявить Пруссии войну. На заседании правительства присутствовала императрица Евгения, в своей речи она страстно и проникновенно призвала объявить Пруссии войну и убеждала тех членов правительства, кто все еще сомневался в правильности выбора курса на войну[2162].
Вечером 14 июля 1870 года улицы Парижа заполнили огромные толпы народа. Город был во власти крайне националистических настроений, которые уже не знали границ. Вот как описывал происходившее Ридли: «Студенты, которые еще год назад митинговали и выражали свою приверженность республиканцам, сейчас демонстрировали полную приверженность войне. Сейчас, как и в 1869 году, они пели „Марсельезу“, но уже кричали „Долой Пруссию! Долой Вильгельма! Долой Бисмарка! Да здравствует война!“. Были и такие, кто кричал „Да здравствует Император!“. Из толпы сторонников Интернационала прозвучало несколько выкриков за мир, но они сразу же потонули в многочисленных криках „Да здравствует война!“. Впервые за много лет полиция не делала попыток прекратить исполнение „Марсельезы“. На следующий день император дал указание полиции не препятствовать пению „Марсельезы“, неоднократно исполнявшейся на улицах и в ресторанах Парижа в течение нескольких последующих дней… Знаменитые профессиональные певцы свободно ходили по улицам и по многочисленным просьбам обывателей исполняли „Марсельезу“»[2163].
На следующий день, в пятницу, 15 июля 1870 года, в 9 утра в Сен-Клу состоялось совещание членов правительства Франции. На нем Грамон зачитал текст декларации об объявлении войны, над чем он работал совместно с Оливье. В этом документе ответственность за происходившее возлагалась на короля Вильгельма I, который не удостоил чести принять французского посла. Французское правительство посредством декларации информировало иностранные державы о сложившейся ситуации. Когда министр иностранных дел закончил читать текст документа, Наполеон III в восторге захлопал в ладоши[2164].
В 10 утра состоялись переговоры между Наполеоном III и графом Карлом Витцтумом, прибывшим в Париж со специальной миссией от австрийского императора Франца Иосифа. Австрийский посланник убеждал французского императора в необходимости срочного созыва международного конгресса для урегулирования спорных вопросов. Наполеон III в целом благосклонно отнесся к этой идее, но ответил, что «это не должно отвлечь нас от борьбы»[2165]. Затем он сказал австрийскому представителю, что не ожидает какой-либо помощи от Австрии в предстоящей войне, но единственное, что хотел бы просить, это послать австрийский корпус в Богемию, чтобы отвлечь часть прусских сил на австрийскую границу. Австрийский граф достаточно сдержанно отнесся к этому предложению и ответил, что «громоотвод в неправильном месте может привлечь молнию»[2166].
Примерно в это же время Бенедетти (только что прибывший в Париж из Бад-Эмса) встретился с Грамоном и Оливье, в беседе с которыми дал свою оценку переговоров с Вильгельмом I и в завершение описал сцену прощания с королем на вокзале Бад-Эмса, а также завершавшие разговор слова Вильгельма I: «Au révoir à Berlin»[2167] («До встречи в Берлине»). Грамон и Оливье остались непреклонны. По их мнению, Пруссия была достойна получить войну[2168].
Час дня, 15 июля 1870 года. Здания Бурбонского и Люксембургского дворцов окружены плотным кольцом полиции и конной жандармерии, которые сдерживают толпы парижан. Только что одновременно в Законодательном корпусе и в Сенате начались выступления соответственно главы правительства Оливье и министра иностранных дел Грамона. Их выступления, по сути, были одинаковыми, поскольку готовились заранее. Они оглашали решение правительства Франции объявить войну Пруссии и вносили на рассмотрение депутатов и сенаторов меры по военным приготовлениям страны (выделение военных кредитов, призыв новобранцев и т. д.). Под сводами притихших залов Бурбонского и Люксембургского дворцов гулко разносились слова: «С Вашего согласия мы тотчас же предпримем шаги, направленные на сохранение наших интересов, безопасности и чести Франции»[2169].
В Сенате рассмотрение закончилось быстрее, и сенаторы единогласно, стоя, бурными аплодисментами и выкриками поддержали меры правительства. В Законодательном корпусе разгорелись дебаты. Правые депутаты и центристы полностью поддержали меры правительства. Левые депутаты яростно выступили против. Глава правительства говорил снова и снова. В своих выступлениях он подчеркивал ответственность правительства, необходимость принятия решительных мер, угрозу со стороны Пруссии и т. д. Оппозиционные депутаты — Тьер, Гамбетта, Фавр, Араго, Симон, Гарнье-Пажес и другие — призывали к здравомыслию, предъявлению веских доказательств угроз со стороны Пруссии, выяснению всех обстоятельств переговоров в Бад-Эмсе. В частности, в своем выступлении Тьер говорил, что предупреждал правительство об угрозе еще в 1866 году, но представившийся случай представляется пустячным и формальным, который не стоит пролития крови французов[2170]. Однако его речь была прервана яростным шумом правых депутатов. Тьера обвинили в предательстве и антипатриотизме[2171] (вечером того же дня толпа выбила стекла в доме Тьера).
Депутат-бонапартист Гийом-Монперо под одобрительные возгласы и аплодисменты большей части депутатов громогласно бросил в зал: «Пруссия забыла Йену! Мы должны напомнить ей об этом!»[2172]. В завершение прений Оливье в очередной раз поднялся на трибуну и под гром аплодисментов и торжествующие выкрики заявил, что «с легким сердцем принимает на себя всю ответственность за войну. Я имею в виду с сердцем, не стиснутым раскаянием, уверенным сердцем и чистой совестью!»[2173]. Подавляющим большинством голосов (245 против 10) Законодательный корпус поддержал правительство[2174]. Решения Законодательного корпуса и Сената были встречены оглушительным ревом обезумевшей толпы.
Новость об объявлении войны быстро облетела Париж, и город опять оказался во власти ликующих масс. Огромная толпа пела «Марсельезу», потрясала горящими факелами и бесконечно кричала «Долой Пруссию! Долой Вильгельма! Долой Бисмарка! Да здравствует война! К Рейну!». Ни полиция, ни жандармерия не предпринимали попыток утихомирить парижан. Эта картина повторялась в столице несколько дней подряд. Во многих других городах страны происходили аналогичные выступления[2175].
В то время как в Париже решался вопрос мира и войны, железнодорожный состав с королем Вильгельмом I и кронпринцем Фридрихом Вильгельмом следовал из Бад-Эмса в Берлин[2176]. Но в отличие от предыдущей поездки, король и его окружение на этот раз увидели совсем другую страну. К этому моменту в Пруссии и других немецких государствах под влиянием новостей из Франции и шумной пропагандистской кампании местной печати начался стремительный процесс роста патриотических настроений населения. Расчет Бисмарка в конечном итоге оказался верным. Французские претензии и высокомерие задели самые чувствительные струны немцев — патриотизм и гордость. Многие вспомнили героические времена борьбы с наполеоновской Францией в начале века. Глава прусского правительства целенаправленно работал с печатью, и газеты каждый день давали немцам все новые и новые материалы об антинемецкой истерии во Франции. Они умело преподносили информацию о стремлении французов захватить Рейн и исконно немецкие земли, которую правительство Бисмарка обнародовало из секретных архивов[2177].
Призывы идти на Рейн и наказать Германию (хотя французские власти и печать имели в виду именно Пруссию, а никак не Германию в целом, рассчитывая на сочувствие южногерманских и некоторых северогерманских государств[2178]) гулко отдавались в немецких сердцах по всей Германии. Нарастало всеобщее чувство мести иноземным захватчикам, а также немецкого единения. Причем это чувство вспыхнуло во всех немецких государствах, в том числе и южногерманских.
Во всех населенных пунктах, через какие двигался королевский железнодорожный состав, Вильгельма I встречали шумные толпы местных жителей, которые приветствовали короля, пели национальные патриотические песни, гимны («