ь спокойно отдохнуть. В результате ночь прошла спокойно[2454].
Однако на следующее утро, когда бывший император в сопровождении Шазаля прибыл на вокзал, там уже собралась толпа народа. Люди вели себя достаточно спокойно и не пытались выказать особых чувств до того момента, когда состав с Наполеоном III тронулся в путь. В это мгновение на перроне послышался крик «Vive l’Empereur!». «Это было трогательное зрелище, которое я не скоро забуду»[2455], — написал один из спутников Наполеона III.
Поздно вечером бывший император приехал в Кассель. На вокзале его встретил губернатор Касселя генерал Фридрих Монтс, в сопровождении которого он под проливным дождем отправился в замок Вильгельмсхёэ.
На следующее утро бывшему императору показали замок. Каково же было удивление окружающих, когда Наполеон III сказал, что уже был здесь пятьдесят семь лет назад, когда в замке жил его дядя Жером Бонапарт, король Вестфалии[2456].
Наполеон поинтересовался, есть ли во дворце старые вещи. Пока они медленно шли через комнаты и залы, император казался почти равнодушным ко всему, что его окружало. Внезапно в одной из комнат он неожиданно остановился. На стене висел портрет молодой женщины, выполненный еще во времена Первой империи. Это была картина голландской королевы, его матери, Гортензии Богарне. Наполеон жестом показал, чтобы его оставили в одиночестве. Через час он появился, как записал один очевидец, «утешенный, ободренный, покорный, спокойный и сильный»[2457]. Судя по всему, портрет матери, который он неожиданно увидел в самый трагический момент своей жизни и в месте предстоящего заточения, магическим образом подействовал на бывшего императора, склонного ко всякого рода пророчествам и предсказаниям.
Генералу Монтсу, которому надлежало охранять пленного монарха, личность императора открылась с неожиданной стороны. Он полагал увидеть кого-то более сильного, похожего на фигуры времен Первой империи. Рассказ о побеге первого императора с острова Эльба уже давно оброс всевозможными легендами. Много говорили, что и с острова Святой Елены Наполеон I также собирался бежать. Поэтому для Монтса и его людей пребывание в Касселе племянника Наполеона Великого представлялось чрезвычайно тяжелым и тревожным.
К своему удивлению, перед ним предстал совершенно другой человек. «Его черты выражают доброту и доброжелательность, а его голос не портит это впечатление. Его отношение ко всему характеризуется определенной усталостью, она исчезает только тогда, когда он говорит о вещах, которые его особенно интересуют, — такие как благополучие императрицы и Принца империи. В этот момент он выглядит почти очаровательно»[2458], — записывал пораженный Монтс.
В отличие от главы Первой империи, Наполеон III действительно не собирался никуда бежать. Внешне назвать пребывание Наполеона III в Вильгельмсхёэ пленом было трудно. Вслед за императором в Германию последовал его походный двор, состоявший из четырех генералов, адъютантов, врачей, нескольких десятков камердинеров, слуг, лакеев и кучеров. В Кассель прибыли несколько императорских экипажей и восемьдесят пять лошадей[2459]. Он даже попросил, чтобы охрану замка несли императорские гвардейцы, но прусское руководство отказалось пойти на этот шаг. Через несколько дней почти пятьдесят слуг и шестьдесят три лошади были отосланы как лишние[2460].
К услугам Наполеона III и его окружения были превосходная кухня и напитки, включая замечательные французские и немецкие вина. Расходы на пребывание высокопоставленного пленника несло прусское правительство, и это обходилось ему в копеечку. Правда, немецкая практичность проявилась и в этом вопросе. Позднее, когда Пруссия вела переговоры с французским республиканским правительством о мире, она включила эти расходы в счет репарации, которые Франция должна была выплачивать[2461].
Падение Второй империи и провозглашение республики не оправдало надежд многих людей на то, что война между Францией и Германией скоро завершится. После того как в Париже народ не захотел и слышать о каком-либо перемирии с противником, а 19–20 сентября в Феррьере прошли тайные переговоры между Фавром и Бисмарком[2462], на которых немцы потребовали внушительную компенсацию, в том числе крепости Страсбург, Туль, все форты вокруг Парижа и, самое главное, Лотарингию и Эльзас, правительство национальной обороны объявило, что его политика может быть только одна — «ни одной пяди нашей земли; ни одного камня наших крепостей»[2463]. Этой цели французское правительство обещало придерживаться до конца.
Члены правительства национальной обороны рассчитывали вернуть Франции дух революционных войн конца XVIII века, когда в столь же трудных условиях страна поднялась на борьбу с внешней агрессией. Особую энергию проявил Гамбетта, который собирался отправиться на юг страны с целью организации новых армий и мобилизации ресурсов.
Смена власти в Париже имела международные последствия. Через день, 6 сентября 1870 года, правительство национальной обороны было признано Италией и Испанией, 7 сентября — США, а 8 сентября — Швейцарией. Однако отказались признать республиканское правительство такие империи, как Австро-Венгрия, Великобритания и Россия.
Королевство Италия 6 сентября уведомило республиканское правительство, что больше не считает себя связанным соглашением с Францией от 15 сентября 1864 года и другими договорами по статусу города Рима. В целях завершения полного объединения Италии уже 10 сентября в адрес папы Пия IX был направлен соответствующий ультиматум, который был отвергнут[2464].
По приказу итальянского правительства войска под командованием генерала Рафаэле Кадорны 11 сентября перешли границу Папского государства и осадили Рим. Силы были не равны: 50-тысячной итальянской армии противостояли немногим более 13 тысяч папских солдат под командованием генерала Херманна Канцлера. К этому времени французские подразделения были эвакуированы во Францию.
20 сентября итальянские войска открыли артиллерийский огонь по городской стене близ Порта Пиа. После трехчасового боя королевские войска через пролом в стене вошли в город. По распоряжению Пия IX папские войска держались до того момента, пока не была разрушена стена, тем самым давая понять, что Рим сопротивлялся[2465].
Пий IX уединился в Ватикане и объявил, что отныне он узник. Он прожил еще восемь лет и больше не покидал пределов Ватикана. После референдума в Риме, на котором большинство проголосовало за вхождение в состав Итальянского королевства, город был включен в состав единого государства. Рим был провозглашен столицей Италии[2466].
О падении империи и провозглашении в Париже республики король Вильгельм I и его окружение узнали 5 сентября в Реймсе, где обосновалась королевская ставка. Реакция короля и его правительства была предсказуемой. Уже 11 сентября в реймских газетах появилось подготовленное Бисмарком сообщение прусского правительства: «Немецкое правительство может вступить в отношения с императором Наполеоном, его правительством, которое признано до настоящего времени, или назначенным им Регентом; а также готово иметь отношения с маршалом Базеном, у кого есть соответствующие полномочия от императора. Но невозможно сказать, какое юридическое оправдание будет иметь немецкое правительство, если оно вступит в контакт с властью, которая до сих пор представляет только часть левого крыла прежнего Законодательного корпуса»[2467].
Хотя король и его министры не признали новое республиканское правительство и продолжали считать Францию империей, а Наполеона III — главой государства, Бисмарк, как сугубо практичный политик, был готов ради получения от Франции компенсации (прежде всего территориальной) и успешного завершения войны договариваться с любой властью. «Совершенно неважно для нас, кто правит Францией, Наполеон или же „белая“ или „красная“ республика, — телеграфировал через несколько дней Бисмарк прусскому послу в Лондоне графу Бернсторфу. — Единственной нашей целью является стратегическая безопасность наших границ на юго-западе в условиях неизбежного грядущего нападения Франции на Германию»[2468].
В определенном смысле Бисмарк был прав. Он не имел особого желания разбираться во внутриполитической ситуации, сложившейся во Франции к сентябрю-октябрю 1870 года. Страна оказалась расколотой: часть территории на северо-востоке уже была в немецких руках, большинство крупных городов в остальной части страны поддержали смену власти (правительство национальной обороны начало менять местные органы власти с императорской на республиканскую), но большинство крестьянского населения и небольших городков не имели желания подчиняться «смутьянам из Парижа».
О непризнании республиканского правительства заявил и командующий французской армией в Меце маршал Базен[2469]. На некоторое время эта армия оказалась единственной реальной силой во Франции, способной бороться с внешним врагом. Укрывшись за стенами крепости, Базен и большинство его генералов не стали проявлять особую активность, начав тайный политический торг с пруссаками, правительством в Париже и императрицей Евгенией. Командующему армией в Меце рисовались самые смелые картины собственной роли на политической сцене Франции. Он считал себя единственной легитимной властью в стране. Серьезно рассматривалось предложение, чтобы договориться с немцами об эвакуации всей армии на юг Франции с последующим установлением собственного правления.