Неизмеримо трагичной, в конечном итоге для России, оказалась роль царя, который посчитал сложившийся европейский политический пасьянс весьма благоприятным для достижения своих далекоидущих целей. По мнению биографа Николая I Леонида Выскочкова, «привыкший к победам на внешнеполитическом поприще, гордый и самоуверенный человек, окруженный льстецами, император все больше утрачивал чувство реальности. При любом раскладе он ошибочно исключал возможность совместных выступлений Англии и Франции и автоматически сбрасывал со счетов Австрию. Осторожность покинула его. Он не почувствовал, что его завлекают в капкан»[1202].
Николай I перешел к решительным действиям. В январе — феврале 1853 года в Петербурге между ним и британским послом Гамильтоном Сеймуром состоялось несколько конфиденциальных бесед, в ходе которых царь настойчиво проводил мысль о необходимости для России и Британии иметь совместный план действий на случай краха Османской империи, дабы избежать «хаоса, неразберихи и реальной угрозы европейской войны — именно это с неизбежностью воспоследует за катастрофой в Турции, если к ней не подготовиться». В противном случае, «если предварительных договоренностей достичь не удастся и ход событий будет предоставлен случаю», у России «может не остаться другого выбора, кроме как занять Константинополь»[1203].
Отвечая на вопрос посла о позиции Австрии, царь подчеркнул, что когда он говорит от имени России, то говорит и «от имени Австрии. То, что устраивает одну из стран, устраивает и другую. Наши интересы в отношении Турции полностью совпадают»[1204].
Сеймур был весьма осторожен, но передал, по просьбе Николая I, содержание российских предложений в Лондон. Ответ министра иностранных дел Великобритании Рассела был отрицательным. Более того, он поставил под сомнение выводы императора о распаде Османской империи. Британия также отвергала всяческие попытки иностранцев занять Константинополь, Проливы или иные территории Турции. Спор о Святых местах, по мнению Рассела, не должен касаться Турции — это дело Франции и России[1205].
Подкрепляя свои слова действиями, Николай I в феврале 1853 года направил в Константинополь большую делегацию во главе с генерал-губернатором Финляндии князем Александром Меншиковым. Посланнику, по утверждению Трубецкого, были даны инструкции, не допускавшие двоякого толкования: православной церкви следует вернуть те права на Святой земле, какие она имела до февраля 1852 года, включая владение утраченными святынями. Более того, привилегии православным христианам в полном объеме предоставляются на всей территории Оттоманской империи, а право России на их защиту должно быть подтверждено специальным документом, подписанным султаном. И наконец, между Санкт-Петербургом и Портой заключается секретный оборонительный договор на тот случай, если Франция каким-либо образом воспрепятствует выполнению этих договоренностей. При отказе выполнить эти требования в течение трех дней князю надлежало покинуть Константинополь. Кроме того, ему следовало «не опровергать, а напротив — подтвердить слухи о военных приготовлениях»[1206].
К этому следует добавить, что, по различным оценкам, на тот момент на территории Турции проживало от 12 до 14 миллионов православных, что составляло около одной трети всех жителей Османской империи[1207]. Так что покровительство царя такому количеству подданных султана было несовместимо с независимостью и территориальной целостностью Турции.
28 февраля 1853 года Меншиков на шестидесятипушечном корвете «Громоносец» прибыл в Константинополь. В первых числах марта он передал турецкому правительству требования Николая I. Они должны были лечь в основу соответствующей конвенции, подписанной султаном. Кроме того, под давлением российской делегации в отставку подал турецкий министр иностранных дел Фуад-Эфенди, и новым главой внешнеполитического ведомства стал Рифаат-паша, который был сторонником сближения с Россией[1208].
В ответ на ультимативные требования Меншикова британский поверенный в делах полковник Хью Роуз и французский поверенный виконт Бенедетти встретились и приняли решение вызвать в Константинополь англо-французский флот[1209]. Полковник уведомил султана об этом решении, и турки с облегчением вздохнули. Бенедетти телеграфировал в Париж, а Роуз послал на Мальту адмиралу Дандасу приказ отправить в Босфор эскадру английских кораблей. Дандас, однако, счел необходимым связаться с Лондоном, который отменил распоряжение Роуза. В то же время французское правительство не колебалось и приказало своей Средиземноморской эскадре направиться из Тулона на Саламин (Кипр)[1210].
Положение турецкого правительства было отчаянным. Рифаат-паша уговорил Меншикова взять паузу для уточнения всех деталей будущей турецко-российской конвенции. Тем временем в Константинополь прибыли британский посол Стрэтфорд-Каннинг, виконт Редклиф, и французский посол Эдмон де Лакур.
Шестидесятишестилетний Стрэтфорд-Каннинг считался одним из искуснейших дипломатов на службе Ее Величества. Он долгое время был послом в Османской империи и прекрасно ориентировался во всех тонкостях турецкой политики и внутренней жизни двора султана. При этом Стрэтфорд-Каннинг считался человеком, поддерживавшим линию Палмерстона на сдерживание продвижения России на юге. Поговаривали, что английский посол затаил обиду на Николая I, кто, вопреки дипломатическому этикету, в 1832 году не принял его на посту британского посла в России[1211].
Турецкие власти с нетерпением ожидали появления английского посла в Константинополе. Они рассчитывали найти с его помощью выход из сложнейшей ситуации, в которой оказалась Турция перед лицом российских требований. И в этом турки не ошиблись. Стрэтфорд-Каннинг умело прибрал к своим рукам все нити дипломатических переговоров, распутывая давние узелки и создавая новые. Об этом следующим образом свидетельствует британский историк Джон Бальфур: «Стрэтфорд сразу же показал себя искусным тактиком, разделив два рассматриваемых требования: спор по поводу Святых мест и завуалированное предложение о протекторате. Первое было практически урегулировано во время Рождества путем превращения латинских требований в установленные привилегии. Оставалось только разобраться с несколькими спорными мелочами, важными для чувства достоинства проигравших.
Действуя в качестве посредника между двумя спорившими сторонами, Великий элчи („Великий посол“, так в Турции называли Стрэтфорд-Каннинга. — Прим. авт.) деликатно обошелся с надменным князем, обезоружив его неожиданной почтительностью и готовностью признать справедливость претензий русских на святые места. В отношении французского чувства достоинства лорд Стрэтфорд продемонстрировал аналогичное уважение, убеждая своего французского коллегу придерживаться умеренной политики ввиду вовлеченности международных вопросов.
Наконец, несогласованным остался только вопрос о том, латиняне или греки будут нести бремя расходов по ремонту храмов, в том числе и купола храма Гроба Господня. Латиняне решительно оспаривали у греков это право, и только когда турки вмешались в спор и заявили от имени султана, что возьмут это дело на себя, греки согласились на приемлемый компромисс, согласно чему расходы и сам ремонт будут осуществляться под наблюдением греческого патриарха. Таким образом, всего лишь за семнадцать дней с момента приезда Великого элчи был разрешен трудный дипломатический спор, который досаждал державам почти три года»[1212].
Спор о святых местах и ход дипломатических переговоров в столице Османской империи с каждым днем приобретали все больший интерес жителей Европы и вскоре вытеснили другие новости с первых полос газет. Со всех уголков континента взоры были устремлены в сторону Константинополя. Это было время, когда общественное мнение впервые стало важнейшим инструментом политики, и оно же во многом начало формировать эту политику.
Именно это прекрасно понимал британский посол, когда, решая одну проблему, всячески заострял в определенном свете другую. Справедливости ради следует сказать, что нетерпеливый настрой, какой устами Меншикова выказывал двор Петербурга, был полностью на руку Стрэтфорд-Каннингу и формировал негативное общественное мнение европейцев по отношению к России. В конечном итоге на все российские требования и ультиматумы турки, по совету Стрэтфорд-Каннинга, ответили вежливым отказом, и недовольный Меншиков и его посольство 21 мая 1853 года покинули столицу Османской империи. Дипломатические отношения между двумя государствами были прерваны[1213].
Турецкая несговорчивость выводила из себя Николая I и его ближайшее окружение. Они догадывались, что упрямство южных соседей подпитывается из Англии и Франции, но до какой степени и до каких пределов, понятия не имели. Учитывая исторические обстоятельства, в Петербурге упорно продолжали не верить в англо-французское согласие и единую позицию. Царь решил дожимать турок всеми возможными способами, а войны между Россией и Османской империей император не опасался, полагая, что русские в открытом столкновении быстро добьются успеха.
В последовавшие недели Россия и Турция обменялись нотами, в которых каждая сторона осталась на своих позициях. Тогда в качестве решающего аргумента царское правительство решило продемонстрировать военную силу. 2 июля 1853 года русские войска пересекли реку Прут и заняли Молдавию и Валахию. Эти действия Николай I обосновал в своем манифесте тем, что, «истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых Наших требований, признали Мы необходимым двинуть войска Наши в придунайские княжества, дабы доказать Порте, к чему может вести ее упорство… Не завоеваний ищем Мы; в них Россия не нуждается. Мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного. Мы и теперь готовы остановить движение Наших войск, если Оттоманская Порта