20 сентября Наполеон вернулся в Кремль, обнаружив, что он не так поврежден. Более 400 поджигателей было поймано и казнено, но в городе их все равно еще оставалось немало. Полное разрушение города остановил ливень, и, когда инженеры осмотрели все, что осталось, они доложили, что из 25 тысяч домов уцелела лишь одна пятая часть. Глядя на дымившиеся развалины, Наполеон, убедившись, что Москва горела не случайно, произнес: «Они сами сотворили все это! Какое изумительное решение!» Это было сказано так, будто безжалостность Ростопчина, которую тот проявил, невероятно затянув оборонительную войну, привела его в восхищение.
Огонь прекратился, вокруг царило разрушение. Акры тлевших руин, поливаемые непрекращающимся ливнем, отвратительно воняли. Здесь все еще было достаточно домов, которые могли стать убежищем для Великой армии численностью теперь до 108 тысяч человек, и все еще достаточно погребов, в которых было вино. Но перспектива остаться в этих обуглившихся руинах на шесть зимних месяцев отнюдь не радовала, и многие ветераны, прикинув, сколько наличных денег можно выручить за награбленное добро, подумывали об отступлении в Литву или хотя бы в Смоленск.
Но Наполеон такого приказа пока не давал. Он все еще надеялся получить от царя благоприятный ответ на свои мирные предложения, и его было очень трудно убедить в том, что Александр способен допустить захват столицы вражеской армией, но при этом оставаться российским самодержцем. Наполеон уже написал два пространных письма, но не мог быть уверенным, что хотя бы одно из них будет доставлено по назначению. Оба письма отправили с русскими посланниками, один из которых был простым капитаном и умолял пощадить его, объясняя, что его даже не допустят до царя. Наполеон отверг его протесты. «Подойдите к нему, когда он выйдет на прогулку», — резко сказал он, показав тем самым, насколько чужды для абсолютной власти соображения здравого смысла.
На самом деле письмо дошло до Александра, но ответа из Москвы не последовало. Прождав еще какое-то время, Наполеон предпринял попытку обратиться напрямую к Кутузову, который в этот момент отвел свои главные силы на юг и остановился недалеко от Тулы, где надеялся быть в стороне от французских коммуникаций. В этот раз Наполеон послал к нему француза, генерала Лористона, с тайным приказом договориться любой ценой. Лористон встретился с Кутузовым, но никакого действия эта встреча не возымела. Марбо, который в то время все еще находился вместе с корпусом Удино неподалеку от Санкт-Петербурга, говорил, что Лористона попросту одурачили, предоставив ему все гарантии, будто русский посланник отвезет царю письмо Кутузова, чтобы убедить того заключить мир, но это оказалось маловероятным. Кутузов не нуждался в уловках подобного рода. Все, что сейчас ему нужно было делать, — это ждать.
На Александра оказывали сильное давление, чтобы склонить его к переговорам. Особенно упорствовали члены царской семьи, но он воспротивился, сказав, что скорее перестанет бриться и поселится в Сибири, питаясь одной картошкой, чем согласится на мир до тех пор, пока хотя бы один француз находится на русской земле. Он и сам склонялся к тому, чтобы не вести переговоров с французами, но его решение подкреплялось советом Бернадота, бывшего маршала Франции, а теперь кронпринца Швеции, и барона Штейна[33], которого Наполеон четыре года назад объявил вне закона. Оба этих человека знали характер Наполеона, а Бернадот мог оценить ситуацию еще и с точки зрения профессионального солдата. Они оба ненавидели Наполеона: Штейн — за зло, которое тот причинил Германии, Бернадот — потому что всегда ревновал императора к его все возрастающей власти и теперь видел себя в качестве возможного претендента на французский трон.
Их аргументы пересилили колебания русского царя. Он не написал ни одного слова в ответ на повторное послание Наполеона.
2
Великая армия продолжала квартировать в Москве еще в течение 39 дней. Пожары прекратились сами по себе, и, как только огонь погас, бывалые вояки устроились с относительным комфортом. Тут и там находились случайные женщины, исполнявшие роль прачек или проституток или того и другого одновременно. Бургойнь со своими людьми разместился в нетронутой огнем кофейне, в которой стояли бильярдные столы. Но охотников играть в бильярд не нашлось. Поэтому они разобрали столы на части и использовали их сукно в качестве плащей. Также они каждый день готовили пунш в большой серебряной чаше и курили найденные здесь же трубки, набивая их превосходным русским табаком. Мортье и кавалерийский генерал Мило сколотили полицейские отряды из французов, немцев и итальянцев, оставшихся в городе после ухода армии Кутузова. Наиболее опытные из солдат начали менять большие предметы из награбленного на более мелкие, которыми набивали походные ранцы, и делали запасы провизии на случай возможного отступления. Кроме этого, ничто в будущем их не тревожило. «Мы пели, смеялись, курили, пили и развлекались», — пишет Бургойнь. И они вновь принялись осматривать уцелевшие московские достопримечательности, внимательно обследовали разграбленную усыпальницу русских царей и арсенал Кремля, где увидели Царь-колокол, сорвавшийся с колокольни и врезавшийся в землю[34]. Они также наблюдали за тем, как рабочие группы пытаются сорвать большой крест с колокольни Ивана Великого, самой высокой в Кремле. Говорили, что его предполагалось взять с собой в Париж в качестве трофея. Был даже устроен забавный костюмированный бал с русскими женщинами, одетыми французскими маркизами.
Покой и безмятежность воцарились в Кремле, когда император въехал в заново устроенный штаб. Скучавший от этого непривычного бездействия Наполеон устроил театрализованное представление, показанное актерской труппой, не поддавшейся массовому бегству перед приходом французов.
Тем не менее это фактическое перемирие было вскоре нарушено русскими, которые внезапно атаковали отряд кавалеристов, убили их полковника и нанесли большой урон французам. Все это время конники Мюрата действовали вдали от Москвы, и там произошло другое жестокое столкновение, когда эскадроны генерала Себастиани, занявшего место убитого Монбрюна в качестве командира Второго кавалерийского корпуса, были застигнуты врасплох и понесли тяжелые потери при Друе. Марбо заметил, что ему некого в этом винить, кроме самого себя. Несмотря на то что Себастиани был человеком смелым, он проводил время, сидя в кресле и читая стихи итальянских поэтов. Разведкой он пренебрегал. Кавалеристы расчистили себе дорогу, но были вынуждены бросить дивизионную артиллерию.
Теперь стало понятно, что Кутузов перешел в наступление. Более того, в присутствии французских эмиссаров он выразился еще яснее, сказав: «Французская кампания окончена. Теперь настало время начинать свою собственную!» Он вскоре подкрепил свои слова делом, атаковав кавалерию Мюрата по всей линии, и во время первой стычки король Неаполитанский был легко ранен, но эта стычка еще не стала той последней каплей, развеявшей оставшиеся сомнения Наполеона в неправильности дальнейшего упорствования в блефе — зимовке в столице. Возможно, его мнение изменилось после получения донесения с запада, в котором говорилось о том, что самое южное крыло его армии, правый фланг, защищаемый австрийцами, был в опасности. Шварценберг, командир австрийцев, позволил 10 тысячам солдат ускользнуть и присоединиться к врагу. Несмотря на то что Наполеон был женат на дочери австрийского императора, он знал, что доверять австрийцам нельзя, а недавний мир между царем и Турцией высвободил 40-тысячную армию адмирала Чичагова, которая вскоре подтянется к театру военных действий и сильно осложнит переправу через Березину и Днепр. Маршалы Сен-Сир и Макдональд все еще обеспечивали безопасность с севера, но юг трещал по швам, а любое отступление влекло за собой немалые трудности. Старшие офицеры, находившиеся в Кремле, не питали иллюзий по поводу действительного положения дел, и теперь они заговорили не только об отступлении, но и о возможной гибели.
Большая стая ворон с карканьем кружила над городом, и, вопреки тому что солнце все еще светило — «погода почти как у нас во Франции, в октябре» — прокомментировал это явление один из офицеров, никто не оставил записей об осеннем холоде, который наступал поздними вечерами и держался до раннего утра. Наверное, это или первый легкий снежок, вскоре выпавший, сделали командиров обреченной армии мрачными и тревожными, несмотря на то что они находились в столице противника. Сен-Дени, адъютант Наполеона, сообщает о нечаянно услышанной дискуссии между императором, принцем Евгением, Бертье и Дюроком, разгоревшейся однажды утром, после того как кто-то поднял тему смерти, рассуждая о том, какая смерть самая лучшая. Наполеон сказал, что предпочитает погибнуть от пушечного ядра на поле боя, но заметил: «Я не ожидаю такой удачи. Мне придется умереть в своей постели, как проклятой coglione!» Его пророчество оказалось верным, но до гибели Наполеона оставалось еще девять лет. Для Дюрока, знаменитого маршала двора, одного из самых старых друзей Наполеона, пророчество оказалось роковым. Не пройдет и года, как он будет убит пушечным ядром в Саксонии, тогда как Бертье, по чистой случайности избежавший смерти во время того боя, погибнет, выпав из окна во время Ста дней. Некоторые говорили, что он покончил с собой.
На вторую неделю октября стало ясно, что ответа от Александра не последует, а единственным ответом посланникам, отправленным к Кутузову, стали участившиеся нападения на французские отряды восточнее города. И французам ничего другого не оставалось, кроме сборов и подготовки к отступлению в Смоленск или Вильно, а может быть, даже в Ковно на Немане, лишь бы оказаться за пределами черных, вонявших развалин мертвого города и повысить мощь армии, встретившись с корпусами Удино, Сен-Сира и Виктора. Путь к отступлению все еще был открыт. Однако нападения казаков становились все более дерзкими, каждый день погода портилась, и вскоре русские степи должны были превратитьс