Тем не менее вид большинства людей, маршировавших вместе с ним, продолжал изумлять солдат гарнизонов, оставленных во время недавнего наступления. Некоторые из воинов Старой гвардии все еще сохраняли боевой порядок, но большинство солдат других контингентов полностью обессилели, и это в течение нескольких дней. Большая часть офицеров в обгоревших, потрепанных мундирах шла пешком. Их взгляд выдавал отчаяние людей, доведенных до предела своих физических возможностей. У более поздних поколений он будет ассоциироваться с взглядом ветеранов окопной войны на Западном фронте.
С каждой милей на пути в Смоленск состояние армии становилось все хуже и хуже, все больше людей, среди которых были и раненые, приложившие нечеловеческие усилия в надежде добраться до городских провиантских складов, прекращали борьбу и падали в снег, ожидая смерти. Зверства в конце короткого дневного перехода не знали предела: старые боевые товарищи вступали в схватку друг с другом из-за куска хлеба или глотка водки. На некоторых почтовых станциях, казавшихся непозволительной роскошью на этой дороге, разгорались целые небольшие сражения за право ночевать внутри, потому что выбор, быть под крышей или остаться снаружи, был равен выбору между жизнью и смертью.
Те, кому удавалось добраться до почтовой станции раньше других, набивались в эти большие, похожие на конюшни строения. Офицеры, сержанты и простые солдаты, кавалеристы, артиллеристы, пехотинцы и гражданские собирались в тесную группу, располагаясь у дверей, под стенами или даже на чердаке, и отражали нападения оставшихся снаружи, кидая в них поленья, стреляя из мушкетов и пуская в ход штыки. На почтовой станции, расположенной на расстоянии однодневного перехода от Валутина, где во время наступления корпус Нея так успешно окружил русских, а Жюно позволил им уйти, разыгралась страшная трагедия. Ее результатом стала гибель почти 800 человек.
Бургойнь, оказавшийся в числе тех, кто подошел позже, описал это миниатюрное сражение между теми, кто уже занял место внутри почтовой станции, и опоздавшими. Ночью те, кто остался снаружи, страшно отомстили тем, кто был внутри: они подожгли здание со всех сторон, а поскольку двери открывались внутрь, выйти оказалось невозможно. Бургойнь и его товарищи спасли около полудюжины несчастных, включая офицера, вытащив их через дыру в деревянной стене, но большая часть осталась внутри, поджарившись заживо или погибнув в давке у выхода из здания. Одна часть бывших снаружи собралась вокруг огня и не могла или не хотела помочь погибавшим, другая часть хладнокровно разгребала пепел в поисках добычи. Большинство, однако, протягивало руки к огню, восклицая: «Какое красивое пламя!» Ветеран Бургойнь, имея за плечами шесть лет боевой службы, признавался, что от этой сцены его вывернуло, и наутро он вышел раньше, чтобы оказаться подальше от этого страшного места. По дороге он встретил двух пехотинцев, которые рассказали ему, что наблюдали, как хорваты вытаскивают из огня тела мертвых, разрезают их и пожирают. Это был второй случай людоедства во время отступления, упоминания о них появляются также и в других источниках. Несмотря на беспочвенность, они не лишены вероятности. Во время этого марша длиной в 550 миль, при температуре ниже нуля, для выживания оказались хороши любые средства.
Недалеко от сгоревшей почтовой станции Бургойнь стал свидетелем другой трагедии, похорон пятнадцатилетней девушки, которая «даже мертвая была прекрасна».
Ее выкинули из обоза родная мать и сестра. Это была одна из нескольких семей бывших патриотов, которые вместе с большим количеством русских девиц, присоединившихся к завоевателям, решили сопровождать Великую армию на пути во Францию. Женщина и ее уцелевшая дочь умерли позже, во время отступления, та же судьба постигла всех русских крепостных, шедших за французскими шеренгами из Москвы в надежде обрести свободу.
На следующий день, 9 ноября, стало немного теплее, и в течение еще пяти дней погода улучшалась. В конце концов 60 из 108 тысяч солдат, оставивших Москву за три недели до этого, добрели до ворот Смоленска и потребовали, чтобы их впустили. Солдаты Смоленского гарнизона смотрели со стен города на это сборище и отказывались пустить их внутрь. И этому нежеланию есть вполне понятное объяснение. Что общего было у этой бесчинствующей толпы с Великой армией Наполеона, которая вышла из этих же самых ворот за 77 дней до возвращения?
Глава 5«Дьявольская страна — ад повсюду!»[40]
1
С самого начала линия фронта, широко растянутая от центра к флангам, с каждым днем становилась все шире и беспорядочнее. В середине лета она напоминала длинный, медленно расползающийся кусок резинки, начало которого было в профранцузской Варшаве и хорошо обеспеченных немецких гарнизонных городах, как Кенигсберг. Оттуда линия фронта проходила через Неман, Вильно, затем Глубокое и Витебск, пересекала Днепр и проходила мимо башен Смоленского кремля, затем поворачивала на северо-восток к Вязьме, миновала овраги Бородина и заканчивалась в Москве. С середины сентября до середины октября эта линия была растянута, хотя продолжала исправно выполнять свою функцию, но, когда начался отход армии, она стала превращаться в затягивавшуюся петлю, охватившую теперь и Малоярославец и из-за внешнего давления с каждым днем становившуюся все уґже. После Малоярославца западный конец длинной, исправно функционирующей линии под давлением со всех сторон начал сдавать свои позиции. До сих пор разрывов в линии не было, но пугающая вероятность того, что это произойдет, всегда сохранялась. Требовалось каким-то образом соединить расползавшиеся концы этой линии, раньше чем давление ослабнет, а опорные пункты армии не будут смещены и переведены на другие базы. Именно эту задачу поставил перед собой Наполеон, когда подошел к Смоленску 9 ноября. Среди толпы, в которую превратилась Великая армия, он был словно здоровый человек, собравшийся убежать из сборища лунатиков.
Ворота Смоленска оставались закрытыми, пока не подошла гвардия. Она маршировала, построившись в каре и продолжая сохранять некое подобие порядка. Почти по пятам за ними шли 50 тысяч оборванцев, которые тотчас же рассеялись по всем закоулкам разрушенного города.
Яростные усилия заставить эту толпу поддерживать хоть какое-то подобие порядка предпринимались теми из офицеров, кто сумел сохранить присутствие духа, и отчасти эти усилия увенчались успехом. Узнав, что отставшим не достанется продовольственного пайка, солдаты вновь вернулись в свои части и ожидали спасительной раздачи муки, сухарей, водки и, наверное, даже некоторого количества говядины, запасы которой, по слухам, имелись в городе. И естественно, люди продолжали самостоятельно добывать себе пропитание. Стандартный военный паек получила только гвардия. Остальным, включая подошедший 3 ноября арьергард, находившийся под сильным давлением русских, не досталось ничего или почти ничего.
Чтобы понять, почему так хорошо отлаженная система продовольственных складов дала сбой, необходимо вернуться на несколько недель назад и узнать, что произошло на линии наступления после того, как основные части армии 17 июля вышли из Вильно, 13 августа из Витебска, а 25 августа из Смоленска.
В каждом городе или большой деревне, встречавшихся на пути наступающей армии, оставался военный гарнизон. Большинство военных гарнизонов, как в Вильно и Смоленске, в достаточной мере снабжались провизией. Крупные обозы, набитые провиантом, фуражом и боеприпасами, через определенный интервал времени двигались на восток, кроме того, с военных баз, расположенных в Германии и Польше, все время подходили подкрепления. Но теперь, по тем или иным причинам, ни один из этих обозов не дошел до главных частей армии во время ее 30-дневного пребывания в Москве. Многие не сумели проникнуть дальше Вязьмы, расположенной за Смоленском, а у тех, кто все же пробрался дальше, большинство из того, что они везли, было растащено по частям или в больших количествах мошеннически растрачено.
Начать с того, что с момента, как французы перешли через Неман и двинулись на Ковно, первый город, который они осадили, казаки и крестьяне, организовавшие партизанские отряды, очень активно действовали с севера и юга от дороги. Поскольку с самого начала Второй корпус Удино и Девятый корпус Виктора были отправлены на север, а Австрийский корпус Шварценберга на юг, большого рассеивания армии по лесам и равнинам, расположенным южнее и севернее дороги на Москву, не наблюдалось.
Армия образца начала XIX столетия была просто неспособна на занятие таких территорий. Ее транспорт не обладал необходимой для широкого фронта мобильностью, какая была у легионов фон Мольтке, напавших на Францию в 1914 году, или у бронетанковых колонн Гитлера, действовавших в 1941–1942 годах. Армия Наполеона вынужденно по большей части держалась главной дороги, а здесь такая дорога была, городов и почтовых станций, расположенных на ней между Ковно и Москвой. Те группы, которые отваживались отправиться на поиски фуража или заблудившегося рогатого скота на расстояние 1020 миль севернее или южнее главной дороги, состояли из эскадронов легкой кавалерии и, возможно, одной-двух сотен солдат.
Несколько больших обозов были окружены и разграблены казаками и партизанами под командованием Давыдова, Орлова и Денисова[41], таких людей описал Лев Толстой в своем романе «Война и мир», большая же часть перевозимых запасов исчезла из-за казнокрадства. Тысяч голов рогатого скота, которые армия рассчитывала найти в Смоленске, не было, потому что скот продали местным евреям, а те, в свою очередь, продали его русской армии! Многие евреи остались в городе после того, как русские ушли перед наступавшими французами, и на всех рынках вдоль дороги шла оживленная торговля между ними и солдатами, продававшими награбленное добро. Таким образом, армия оказалась брошенной на милость военных интендантов, которые как пиявки паразитировали на ней еще со времен первых побед в Италии, но Наполеон не мог пожаловаться в их адрес. Его братья, Жозеф и Люсьен, извлекли немалые личные выгоды на этом специфическом поприще.