Что отнюдь не способствовало твердым решениям с их стороны. Комментируя это, сэр Вальтер Скотт сравнивал русского генерала с осторожным гренландским рыбаком, который не приближается к умирающему киту.
Были и другие причины, и не все из них такие пустяковые, которые заставляли Кутузова колебаться. Его собственные люди не имели защиты от холода и голода, поскольку русская система снабжения армии продовольствием устарела, как и большинство ведомств в царской армии. Русские войска шли южнее Великой армии, но все еще достаточно близко от пути ее отступления, чтобы вкусить все прелести передвижения по разграбленной безлюдной местности. Другим фактором, вызывавшим задержку, были поиски и дележ награбленного добра, которые значительно замедляли темп передвижения казаков Платова. Армия, в значительной мере состоявшая из голодных крестьян и двигавшаяся по дороге, на которой были разбросаны драгоценные предметы, совсем не торопилась.
Главная причина, почему старая лиса Кутузов проявлял осторожность, заключалась не в военном гении Наполеона, и не в недостатке снабжения в собственной армии, и не в золоте и серебряных распятиях и окладах икон, которыми были набиты брошенные на дороге солдатские ранцы. Главной причиной было собственное убеждение Кутузова в том, что необходимости в решающей битве нет, ведь Великая армия таяла на глазах, и, если так будет продолжаться дальше, вряд ли хоть один француз доживет до того, чтобы переправиться через Неман и вернуться в герцогство Варшавское или восточную Пруссию. Будучи русским, Кутузов не особенно заботился о том, чтобы сберечь жизнь собственных солдат[44], но ему должно было казаться глупым терять людей и порох, сражаясь с уже почти побежденным врагом, который фактически не в состоянии защитить самого себя.
Несмотря на это, приближаясь к Красному, он изменил свое мнение и принял решение закончить войну одним ударом, который будет необходимо нанести, и для достижения этой цели послал генерала Милорадовича вперед с тем, чтобы тот захватил дорогу у Красного. Идя параллельно с французами, Кутузов имел около 90 тысяч готовых к бою солдат, русские пушки везли на санях, имевших специальные блоки, чтобы перетаскивать их через овраги, наподобие низины у Красного.
Все указывало на большое столкновение, но даже в нем не было ничего схожего с Бородином. Бои, которые состоялись у Красного, были беспорядочными стычками, происходившими в течение трех дней, с 15-го по 17 ноября.
Выйдя из Смоленска с первой колонной, в основном состоявшей из остатков Старой и Молодой гвардии и 200 лошадей (плотно согнанные офицерами в кучу, они получили название «Обреченные» или «Эскадрон обреченных»), Наполеон шел пешком, вместе с сильно деморализованным Мюратом рядом с собой и другими маршалами, возглавлявшими дивизии, — Бертье, Бессьером, Дюроком и Лефевром — в непосредственной близости от себя. Он шел в длинном плаще, опираясь на толстую березовую палку. На голове у него красовался красный бархатный капюшон, поверх которого была шапка из меха куницы. Когда ему доложили, что Милорадович занял позиции впереди, он не выглядел сильно обеспокоенным, он не выглядел таким даже тогда, когда первые ядра, выпущенные из пушек, расположенных на высотах вокруг дороги, посыпались на колонну. «Ядра летали у нас под ногами последние 20 лет», — сказал он и приготовился, если понадобится, лично возглавить атаку.
Бургойнь, находившийся в этот момент в авангарде и присоединившийся к своему гренадерскому полку, оценил силы русского авангарда приблизительно в 25 тысяч, и его мнение явилось одним из нескольких наиболее точных в оценке беспорядочных боев, которые произошли в течение следующих 72 часов. Первые, кто увидел врага и понял, что столкновение неизбежно, были солдаты, шедшие впереди, — они сразу вернулись к основным силам. Одними из тех, кто ушел вперед, оказались несколько «ранних пташек» из банды, которую Бургойнь обнаружил в смоленском подвале, — это были люди, которые всегда шли впереди армии, надеясь замаскироваться в предвкушении ночного грабежа дорожных и седельных сумок.
Гренадеры и егеря выстроились плотными шеренгами вокруг императора и начали немедленно наступать, но лобового столкновения так и не произошло. Солдаты Милорадовича спаслись бегством, оставив дорогу открытой, но заняли позиции на высотах, откуда обрушили на колонну град картечи.
Несмотря на это, французы не бросили весь свой большой артиллерийский обоз, и пушки, среди которых было несколько принадлежавших бригаде генерала Лонгчемпа, были тут же пущены в ход для ответа. Это отчасти сдержало нападение русских, и через два часа Красное взяли, полк Бургойня вместе с егерями стал лагерем за городом.
Теперь Наполеону предстояло решить, спешить ли дальше одному или отложить свое продвижение, чтобы дать время дивизиям, шедшим в арьергарде, присоединиться к нему. К чести Наполеона, он предпочел второй вариант, который оказался решением, приведшим к значительным столкновениям, многие из которых велись врукопашную.
Основные силы под командованием Кутузова все время продолжали двигаться почти параллельно с французами, в то время как Милорадович, решивший, что французы отнюдь не так беспомощны и деморализованы, как он предполагал, медленно отступил, чтобы присоединиться к своему командиру. Этот маневр привел его к жестокому столкновению со следующей за Наполеоном французской дивизией под командованием Евгения де Богарне, ушедшей из Смоленска днем 15 ноября. Состоялся еще один суровый поединок, и сомнительно, удалось бы Евгению продолжить свое продвижение дальше, если бы не неожиданное ночное нападение на часть французов, расположившихся биваками у дороги. Бургойнь оставил живые воспоминания об этом столкновении, в котором он принимал активное участие.
Вот что говорил он, получив от генерала Роге приказ присоединиться к своему полку и атаковать: «По правде говоря, я был очень раздосадован эти приказом. Я не думаю, что боялся драки, я просто был недоволен тем, что мне ужасно не хватало времени на сон!» Этой ночью поспать ему не удалось. В два часа ночи французы атаковали тремя колоннами, с гренадерами и егерями в центре, поддерживаемые двумя группами стрелков, шедших цепью справа и слева. Холод усилился, трудности ночного наступления по мягкому снегу были очень большими. В течение получаса наступавшие очертя голову бросались на русских, которые открыли убийственный огонь из ружей и пушек, стреляя картечью.
Пехоте помогала тяжелая кавалерия, кирасиры в белой форме с черными кирасами. Несмотря на жестокое сопротивление русских, гвардия продолжала двигаться вперед, и при свете горящих деревенских домов началась беспощадная рукопашная схватка.
Превосходя своих противников в скорости и решительности, французы атаковали отряд из нескольких сотен русских, применивших хорошо известную военную хитрость: они закопались в снег в надежде, что гвардейцы примут их за убитых. Передние колонны удалось обмануть, но, как только русские поднялись из снега и начали стрелять, на них обрушился резервный батальон, подошедший с тыла. В живых не осталось ни одного солдата. Одним из первых убитых в этом ночном бою был товарищ Бургойня Белек, которого он встретил на крепостном валу в Смоленске, где они оба слушали звуки церковного органа.
В горящей деревне позади русских позиций бой шел от дома к дому. Бойня оказалась такой ужасной, что произвела впечатление даже на Бургойня. В гуще сражения гвардеец увидел своего полковника, старейшего во Франции человека, чей военный опыт начинался еще в сражениях у пирамид. Бургойнь также увидел адъютант-майора Рустана, шпагой пробивавшего себе дорогу среди штыковой схватки. Большой группе русских предложили сдаться, но, несмотря на то что Рустан приказал французам прекратить огонь, многие из них отказались это сделать. Все они сгорели в здании, в котором забаррикадировались.
Полностью потеряв ориентацию в то разгоравшемся, то затихавшем сражении, среди ослепительного света горящих деревень, егеря остановились там, где они находились на поле боя в течение двух дней, 16-го и 17 ноября, когда началась еще одна кровавая битва.
Дивизия Евгения де Богарне, оказавшаяся в изоляции между Красным и Смоленском, почти ярд за ярдом, сражаясь против значительно превосходящих ее сил, пробивала себе дорогу к главным дивизиям.
Обманутый в надежде поймать крупную дичь, Милорадович напрягал все силы, чтобы поймать в сети хоть что-нибудь, атакуя Четвертый корпус с момента его выхода из Смоленска. Все же русский военачальник опять недооценил выдержку французов и несгибаемое мужество пасынка Наполеона.
Другие люди допускали такую же ошибку в отношении Евгения, полагая, что его узы верности императору ослабли после развода последнего с Жозефиной и цинизм пришел на смену уважению и восхищению, которые он испытывал к человеку, женившемуся на его матери, когда Евгению было 15 лет[45]. Но они ошибались и тогда, и позднее. Евгений продолжал быть человеком Наполеона и оставался им еще долго после того, как был развеян миф о непобедимости императора. Его преданность никогда не вызывала сомнений, даже в тот момент, когда две недели спустя король Неаполитанский Мюрат бросил деморализованную французскую армию, а на его место стал Евгений Богарне (сын человека, погибшего на гильотине), который вернется во Францию со славой, следующей сразу после славы Мишеля Нея.
Евгений находился в возрасте 31 года, когда он лицом к лицу принял этот исключительный вызов и уже повидал столько военных действий, сколько и любой из тех, кого он вел через снега по направлению к Красному. Он, в возрасте 17 лет служа адъютантом генерала Бонапарта в Египте, вынужденно стал свидетелем связи своего отчима с Паулиной Форе, женой офицера, и скакал позади императорской кареты, когда гренадеры приветствовали белокурую авантюристку ироническими криками: «Виват, Клеопатра!» Позднее, когда его мать из-за своих чудачеств оказалась на грани развода, он передавал просьбы императора к ней и их общие его сестре Гортензии, чем заслужил для Жозефины девятилетнюю отсрочку