Решив, что лучше умереть в бою, чем погибнуть от холода и голода, Бургойнь немедленно отправился, чтобы присоединиться к своим товарищам, уже окруженным врагами. Больной капрал, которого он догнал и привел туда, где шел бой, погиб, и Бургойнь завидовал ему.
Марбо, бывший со вчерашнего дня на левом берегу, также сообщал о необычной апатии, которая господствовала среди тысяч отставших, все еще стоявших лагерем на правом берегу, и настолько овладела ими, что, можно сказать, будь они чуть проворнее, возможно, удалось бы предотвратить ту ужасную трагедию, которая последовала позднее. Потеряв лошадь, которую запрягали в обоз с полковой казной и конторскими книгами, ночью 27 ноября Марбо поскакал обратно к мосту и был поражен, обнаружив, что оба моста совершенно пустые, левый берег Березины пестрит кострами и биваками, никто не использует прекрасную возможность переправиться на другой берег. Впервые он увидел остатки Московской армии и, как и все солдаты из откомандированных подразделений, пришел в ужас от их внешнего вида и отсутствия дисциплины.
Поняв, что еще чуть-чуть и начнется массовое бегство этой толпы к мостам и она окажется мишенью для артиллерии Витгенштейна, Марбо собрал несколько сотен уцелевших и, действуя частично убеждением, частично силой, сумел успешно переправить на правый берег от 2 до 3 тысяч человек. Он оценивал толпу солдат, отбившихся от своих полков, приблизительно в 50 тысяч, но эта цифра, даже если и была близка к действительности, не включала в себя огромного количества гражданских и, возможно, бывших там русских пленных, о которых никто больше не беспокоился.
Ниже по течению, у Борисова, Виктор прекратил свои продолжительные бои с Витгенштейном и готовился идти к переправе. В это время под его командованием находилось 8 тысяч человек, но он оставил 2 тысячи пехотинцев, 300 кавалеристов и три пушки под командованием генерала Партоно, который должен был прикрывать его отступление.
Поздно вечером, 28 ноября, Виктор столкнулся с толпой, все еще стоявшей лагерем на его стороне реки, но, имея в тылу Партоно, решил, что для особой спешки причин нет. Он также узнал, что император переправился на другой берег прошлой ночью, а Ней все еще справляется с отчаянным натиском Чичагова у деревни Завинской, расположенной за бродом на правом берегу реки.
Тем не менее именно в этот момент нелепая оплошность лишила французов их арьергарда. Поднимаясь вверх по течению из Борисова, генерал Партоно совершил фатальную ошибку, дойдя до развилки и повернув направо, а не налево вдоль берега. Почему он так сделал, остается загадкой. Партоно — опытный офицер, несущий большую ответственность, — должен был следовать той же дорогой, по которой прошли несколько солдат легкой пехоты, тогда бы река не оказалась по правую сторону от него. Но он вместе с большей частью своих 2 тысяч пошел прямо на авангард армии Витгенштейна, который немедленно заглотил столь лакомый кусок. Партоно доблестно сражался, отчего его дивизия уменьшилась до нескольких сотен человек, пока ей не пришлось сложить оружие. Только последний батальон под командованием более бдительного офицера на развилке повернул налево и присоединился к Виктору, находившемуся напротив Студенки.
Теперь отступление достигло своей наиболее ужасной стадии. Как только ядра орудий Витгенштейна стали падать на головы огромной толпы разрозненных солдат и нестроевых, уже два дня стоявших лагерем на левом берегу, началось дикое бегство к мостам. Виктор прибыл на берег около 9 часов вечера, но паника началась где-то за час до этого, и неразбериха на подступах к мостам, когда туда подошли первые части Девятого корпуса, не поддавалась описанию. Солдаты, женщины с детьми, возницы, все еще на своих повозках, и маркитанты, ухитрившиеся сохранить свои телеги до самой переправы или найти им замену, согласованно пытались добраться до одного из двух насыпных мостов, дававших им шанс уйти от наступавших русских. В половине девятого мосты были переполнены беглецами и начали рушиться под их весом, а подступы к мостам наполнились хаосом из сцепившихся повозок и рвущихся вперед животных, при этом каждый возница, пытаясь пробиться в общей давке, выкрикивал угрозы и изрыгал проклятья на пределе возможностей своего голоса.
Свидетель пишет, что эта сцена напомнила ему описание Дантова «Ада», а когда русские пушки начали бить по мосту и подступам к нему, поток людей и повозок превратился в сплошное месиво. Повозка за повозкой скатывалась или соскальзывала на мелководье, а на самих мостах груды тел образовали барьеры, сквозь которые самые активные из отступавших пробивали себе дорогу в безопасное место. Когда тяжелый мост рухнул от непомерного напряжения, на его остатках началась бешеная борьба за спасение, и даже те, кому удалось переправиться на другой берег, оказались безнадежно вовлеченными в другую стычку, потому что правый берег (крутой и скользкий) не был разрушен так сильно, как левый. Многие возницы, поняв, что переправиться вместе с повозками напрямую невозможно, съехали в воду, но только немногие из них достигли противоположного берега.
Именно здесь Бургойнь стал свидетелем сцен, навсегда оставшихся в его памяти. Самые пронзительные из них были связаны с капралом из его окружения, одним из трех братьев-военных по прозвищу Большой Жан, который, вырвавшись из этого ада, отдал Бургойню свой ранец, а затем вернулся обратно, чтобы спасти своего брата. Потрясенный масштабами трагедии, Бургойнь долго не терял Большого Жана из виду, увидев, как он, снесенный потоком беглецов, падает с моста, разбив лицо. Затем Большой Жан попытался подтянуться и выбраться наверх, ухватившись за ногу кирасира. Тот пытался найти равновесие и, когда Большой Жан уцепился за его ногу, схватился за третьего солдата, после чего все трое соскользнули в воду. Даже после этого капралу удалось спастись: взбираясь к опоре моста, он обнаружил напротив нее лошадь и вскарабкался на нее, умоляя других помочь ему. Несколько саперов бросили ему веревку и вытащили на другой берег. Позднее Бургойнь узнал, что ему посчастливилось найти своего брата на другом берегу, но находившегося при смерти.
Ни Большой Жан, ни его третий брат, служивший уланом, не пережили следующей стадии отступления. Вернувшись во Францию, Бургойнь разыскал их родителей, оставив им искорку надежды, сказав, что братья попали в плен.
Личные трагедии наподобие этой происходили во время всей ужасной ночи с тысячами людей. Паника на единственном уцелевшем мосту еще больше усилилась, когда Девятый корпус Виктора, маршировавший в боевом порядке, прорубил себе дорогу сквозь толпу, чтобы присоединиться к главным силам. Двое из старших офицеров не потеряли голову во время этой ужасной переправы. Один из них — маршал Лефевр, который стоял на берегу и пытался, пока толпа беглецов не смела его и он не попал на другой берег, контролировать ситуацию, чтобы не допустить паники. Другой, не менее почтенный офицер, — генерал Эбли, руководивший строительством мостов. Эти два человека могут претендовать на часть лавров, которые после зимы 1812 года увенчали Нея, принца Евгения и Удино. Эбли оставался на левом берегу, когда с первыми лучами солнца увидел размеры этой чудовищной трагедии. Русские к этому времени были на расстоянии мушкетного выстрела от отступавших, поэтому генерал отдал приказ поджечь мост и все оставшиеся обозы. Несколько тысяч беглецов предпочли плен переправе и были схвачены в тот же день.
Весь масштаб этого ужасного и по большей части совершенно ненужного стихийного бегства стал известен весной следующего года, когда лед Березины растаял и вокруг Студенки обнаружили 32 тысячи трупов, которые сожгли на берегу. Среди погибших, наверное, три пятых были гражданскими, среди них большое количество женщин и детей.
Жизнь Ройдиру спас преданный ему сержант-майор, который увидел, как тот пытается переправиться на другой берег, сидя на жалкой лошади без уздечки и с одним стременем, бывшим на две пяди длиннее другого. Пробив себе дорогу к капитану, он ухватил его лошадь и вывел на другой берег. В дальнейшем (а для Ройдира это была последняя стадия отступления) мужество и верность сержант-майора Фогеля позволили капитану личной охраны великого князя Гессенского добраться до Вильно, где позднее он попал в плен и полностью вылечился от ран.
3
«Мой сержант-майор оказывает мне помощь, которую невозможно описать», — написал капитан Ройдир в своем дневнике, рассказав о последней стадии своего сурового испытания — сотне долгих миль от Березины до Вильно. И ему действительно повезло, что рядом оказался такой преданный друг, поскольку теперь армия потеряла не только боевой порядок, исчезнувший после Смоленска, но превратилась в толпу безжалостных, полусумасшедших индивидуалистов, которых интересовала только собственная жизнь и возможность добраться до следующего гарнизонного города, где были перспективы найти отдых, прибежище и прежде всего еду.
Температура начала падать почти сразу же после того, как основные силы отошли от реки. 29 ноября термометр показывал 22 градуса ниже нуля, а перспектив найти хоть какую-нибудь еду, кроме полузамерзшей конины, которую запивали талой водой из снега, не было.
Из Завинской, 29 ноября, Наполеон выслал еще одну депешу Маре, своему министру иностранных дел, все еще ждавшему его в Вильно. В этом письме, относительно откровенном, но все еще полном бравых попыток исказить ситуацию, Наполеон известил министра, что движется в сторону Вилейки, города непосредственно восточнее Немана, и просил Маре сделать все, что в его силах, чтобы проверить состояние существующих мостов и иметь под рукой материалы для строительства новых. Признавшись, что он в «полнейшем неведении» относительно дел за пределами России, он описал последние стычки с Чичаговым и Витгенштейном на берегах Березины, заявив, что последний был бит и позднее остановлен, правда, император упомянул и о потере авангарда генерала Партоно[58]