Понимая, что нет надежды на отражение атак противника с таким небольшим количеством солдат в таком жалком состоянии, Ней попросил Виктора с его достаточно сильным отрядом остаться и занять его место. Несмотря на это, Виктор, чье личное мужество, как и мужество всех маршалов Наполеона, не вызывало сомнения, придерживался иного мнения: он решил вывести из этого ледяного ада всех солдат своего корпуса, кого мог спасти. Изменив правилам военной чести, он и его солдаты ускользнули, когда наступила ночь.
Ней поскакал вслед за Виктором и попытался заставить его изменить свое мнение, но ему это не удалось. Бросив проклятия в лицо Виктору, маршал Ней развернул коня и поскакал обратно, чтобы занять со своими верными спутниками место в конце той жалкой процессии, которая именовалась отступающей армией. Ветераны, наблюдавшие или слышавшие о перебранке у Молодечно, не были удивлены поведением Виктора и позднее. Когда империя рухнула, Бурбоны наняли его охотиться за старыми товарищами, бывшими с Наполеоном во время Ста дней[60].
4 декабря, когда колонны достигли Сморгони, погода только ухудшилась. Бургойнь описывал этот день как самый ужасный день отступления: был сильный снегопад, стало еще холоднее, а ветер довел даже самых стойких солдат, шедших по дороге, усеянной трупами, почти до безумия. Только гвардия не теряла боевого порядка и, по словам русского наблюдателя, двигалась вперед, «как 100-пушечный корабль посреди рыбачьих лодок»[61]. Бургойнь потерял не только свое место в колонне, но и направление движения. Вместе с небольшой группой друзей он обнаружил, что находится в нескольких милях от дороги на Вильно.
Когда наступила ночь, эта группа устроила себе жалкое подобие укрытия и попыталась немного отдохнуть, но ветер вновь задул, и все их укрытие было унесено. Сержант провел ночь, сидя на ранце Большого Жана, который, переправившись через Березину, пошел обратно, чтобы найти своего брата. Бургойнь вывернул ранец, чтобы выяснить, есть ли в его содержимом что-нибудь ценное, и обнаружил завязанное в шейный платок небольшое количество овсяной муки, смешанной с рожью. Наверное, эта находка вместе с жалкой провизией, которую ему удалось купить днем раньше, помогли сержанту пережить трудности наступившей ночи. Позднее неподалеку от того места, где Удино приподнялся на своих носилках, чтобы разрядить пистолет в атаковавших казаков, Бургойнь заключил сделку с еврейкой, согласившейся поменять некоторое количество кружева на бутылку отвратительного джина и маленькую овальную головку сыра.
Он разделил джин вместе с сержант-майором и другим гвардейцем, и все трое захмелели, после чего принялись важно расхаживать по покрытой льдом дороге и свалились лицом в глубокую канаву, откуда их вытащила проходившая мимо группа вестфальцев.
За щепетильным капитаном Ройдиром продолжал наблюдать сержант-майор, но после удачной переправы через реку моральные устои капитана дали трещину, и он с легким стыдом вспоминает, что стал вором. «Фогель и я украли немного хлеба и медную кастрюлю», — писал он, добавляя в качестве оправдания: «Непреодолимая нужда! Мы поступили как все остальные!»
В Сморгони, приблизительно в 40 милях от Вильно, командование армией сменилось. Рано утром 5 декабря Наполеон, в сопровождении нескольких товарищей на трех санях, наконец-то отправился в Париж. То небольшое чувство сплоченности, которое он распространял вокруг себя, исчезло вместе с ним. С этого момента в душе каждого солдата не было иной цели, чем спасение самого себя. Для всех, кроме Мишеля Нея, Великая армия перестала существовать.
Глава 9«Я ухожу, чтобы вернуться с 300 тысячами солдат!»[62]
1
Наполеон воспротивился уговорам Мюрата и других маршалов, которые были убеждены, что император должен оставить армию до переправы через Березину. Тем не менее здравый смысл этих уговоров засел в его уме, вылившись в твердое решение 30 ноября, после того как император вместе с гвардией за три дня продвинулся далеко по направлению к Вильно.
На самом деле это решение было принято в Молодечно, где Наполеон начал диктовать знаменитый 29-й бюллетень, из которого Париж должен был узнать о размерах катастрофы. Ночью 4 декабря в Сморгони он послал за губернатором Литвы, которому приказал приготовить трое саней и людей, способных выдержать две недели почти непрерывной скачки — побивающее все предыдущие рекорды его армии зимнее путешествие от границ России до дворца Тюильри. В течение этих двух недель император был разговорчив, как никогда, поэтому воспоминания генерала Коленкура об их беседах, наверное, более всего помогли потомкам понять эту экстраординарную личность.
Бюллетень, предшествовавший появлению Наполеона в Париже, был предельно откровенным. В нем не скрывалась правда о почти полном распаде армии, но вся вина за это возлагалась на погоду, будто бы снег был самым необычным явлением в России в ноябре и начале декабря.
Командиры армий, воюющих в самом начале XIX столетия, склонялись к отражению реального положения вещей не более, чем их наследники во время Первой и Второй мировых войн. Людендорф и Хейг занижали свои потери и преувеличивали потери противника во время каждой атаки, начиная с первого сражения при Ипре в 1914 году и заканчивая штурмом Линии Гинденбурга в 1918-м. Во время Второй мировой войны Геббельс в своих радиопередачах превзошел во лжи барона Мюнхгаузена, то же самое до некоторой степени сделали и британские власти, сообщая о битве за Британию в 1940 году.
Поэтому можно сказать, что Наполеон имел свои специфические намерения, когда диктовал знаменитый бюллетень, и об этих намерениях мы можем только догадываться, потому что он ни словом не обмолвился о них не только во время своих бесконечных монологов в санях, но даже в полных самооправдания максимах и мыслях[63], которые он диктовал в течение своего шестилетнего заточения на острове Святой Елены. Наполеон не питал иллюзий относительно того, что сейчас большая игра проиграна, потому что теперь у него не было запасных фишек, чтобы возместить свои потери. Зима, этот беспощадный крупье, сорвала банк, а его противник, царь Александр, имел доступ к свежим людским резервам, которых более чем достаточно, чтобы покрыть ужасные потери.
Первой необходимостью Наполеона было укрепить свой трон, чтобы убедить самого себя, что он не только жив и здоров, но и является правящим монархом, власть которого не нарушена. И его бросок из России был единственным способом сделать это, и сделать с максимальной быстротой, что давало императору надежду на то, чтобы вновь вернуть себе доверие Европы. Его второй необходимостью, не менее срочной, было собрать еще одну армию, и его успехи на этом поприще ранней весной 1813 года были, наверное, самым большим из его административных достижений.
5 декабря, когда сани императора выехали из Сморгони, там оставалось немногим более 9 тысяч готовых к боевым действиям солдат. 1 мая, когда он перешел к наступлению в Саксонии, Великая армия насчитывала 320 тысяч человек.
Это было чудом импровизации, и своим появлением это чудо, наверное, обязано тому шоку, который наделал 29-й бюллетень.
Много ханжеской глупости написано в осуждение его стремительного броска в Париж. Наполеона обвиняли в предательстве солдат, акте малодушия, за который человека менее высокого звания должны были расстрелять. Эта до некоторой степени формальная точка зрения, принимаемая многими историками вплоть до сегодняшнего дня, так же неоправданна, как и распространенное заявление о том, что Наполеон Бонапарт был кровожадным разрушителем, который по мотивам личных амбиций и жадности вверг Европу в беспорядочную череду кровавых войн.
В свете тех страданий, которые более поздние поколения претерпели, пожиная плоды усилий дипломатов периода до Первой мировой войны, урон, причиненный Наполеоном своим современникам, выглядит не менее тяжелым, хотя и более оправданным, если судить по меркам человека его времени. Это высказывание не является попыткой обелить его репутацию солдата и правителя, потому что и на том и на другом поприще он, по сравнению с посредственностями, которые сначала победили его, а потом пришли ему на смену, проявил себя блестяще. Беглый взгляд на его фактические достижения в различных областях убедит в этом любого студента. Наполеон был человеком, от начала и до конца одержимым идеями, и эти идеи находились в прямом конфликте с людьми, занимавшими правящие посты на всей территории от Пекина до Лиссабона. Как и любой глава государства своего времени, Наполеон готовился всякий раз, когда в этом будет потребность, использовать армию в качестве средства для укрепления собственной политики, но, если только прочесть его письмо к австрийскому императору Францу, написанное с поля боя у Маренго в 1800 году, становится понятным, что он относился к военной дубине как к грубому и зачастую неэффективному инструменту[64]. Он был не более тираном и эгоцентриком, чем русский царь, австрийский император или британские автократы, которые влили в Европу столько денег для раздувания новых войн. И уж он совсем не был таким, как испанские Бурбоны или прусские тираны, которых он сверг в 1806 году.
В конце концов, Наполеон не отдавал приказа о наказании рядовых 800 плетьми за кражу провианта, после того как во время марша протяженностью 200 миль в горной местности не было выдано никакого пайка. А такие вещи были обычной практикой в британской армии. Кроме того, британский солдат Нейпир обращал наше внимание на то, что французский новобранец, сражавшийся под наполеоновскими орлами, не был лишен своей доли военной славы, чего совсем нельзя было сказать о загнанных на войну палками крестьянах, маршировавших под знаменами Блюхера, Кутузова и австрийских великих герцогов. Если Наполеон и жертвовал щедро жизнями своих солдат, то эта щедрость проявлялась только на поле боя, когда грохотали орудия, и он был уверен, что эти жертвы оправданны. Но все это ни в коей мере не относится к Дугласу Хейгу, пославшему 300 тысяч человек умирать при Пасшенделе, даже не задумавшись о том, что и самый крепкий пехотинец не прошагает десяти шагов, не увязнув по плечи в тине.