Вильно, даже позволили занимать частные апартаменты так долго, пока он мог сам себя содержать. К семи генералам, 500 офицерам сержантского состава и нераненым солдатам, окруженным русским авангардом, было, по-видимому, такое же отношение. Однако в дополнение к этому числу в госпиталях лежало 5 с половиной тысяч больных и раненых. Можно сказать с почти полной определенностью, что после того, как в апреле 1814 года был заключен мир, большая часть этих несчастных так никогда и не вернулась во Францию.
2
Французы ушли из Вильно так же, как и вошли в город, как описывала их отступление супруга маршала Удино — «солдаты без командиров, командиры без команды».
Русские соединения предпринимали нерешительные попытки ворваться в город уже тогда, когда основные части французов только скрылись за городскими стенами. Отступавших охватила паника — всех, кроме Нея и его уцелевших солдат, нескольких частей Старой и Молодой гвардии, готовых в любой момент выйти из укрытия и отчаянно защищаться. Один из таких боев произошел на границе города, где один офицер вместе с 30 солдатами отбил атаку. В тот же самый день, немного позже, на холме восточнее города наступавшим оказали организованное сопротивление: гренадеры, егеря и баварцы при помощи нескольких мушкетных залпов и двух орудий также отбили атаку.
Несмотря на это, боевой кураж и ощущение превосходства, которые провели Великую армию по всем закоулкам Европы, начиная с момента поражения Пруссии при Вальми в 1792 году, сейчас по большей части исчезли.
Генералы, офицеры и солдаты имели теперь только одно-единственное желание — чтобы Неман оказался между ними и русской армией, чтобы окончательно покинуть эту страну разорения и смерти. Мюрат был уже на дороге на Ковно, и ночью 9 декабря большая часть отставших солдат пошла за ним, не предприняв никаких организованных попыток поделить те запасы, которые оставались в складах города. Ней, все еще не разделявший этой спешки, занял квартиру в большом доме, усилив свой арьергард 60 гренадерами и несколькими десятками других солдат, раненных у Смоленска во время наступления, а сейчас вернувшихся в строй. Этот отряд, состоявший теперь из 120 человек, черпал свое мужество у Нея, которого один немецкий генерал предупредил, чтобы он сразу же оставил город. Показав на внутренний двор своего дома, где авангард теснился вокруг костров, Ней сказал: «С такими людьми, как эти, мне не страшны все казаки в Европе!» Барабанщик гвардии сказал Бургойню: «Если бы мои руки не замерзли так сильно, я отбил бы сигнал к атаке!» С замерзшими руками или нет, но он оставался вместе с воюющим арьергардом Великой армии до конца.
Марбо вошел в город 9 декабря и был шокирован беспорядком, творившимся там. Генерал Марион (впоследствии он станет одним из судей во время процесса, где вынесут смертный приговор маршалу Нею) взломал некоторые из складов и распределил еду и одежду среди отступавших, но большинство запасов досталось русским. Марбо видел, как другие солдаты бродили по улицам, бесполезно стуча в двери и просясь на постой. Большинство из тех, кто не мог идти дальше, собирались в уже переполненных госпиталях. Полковник оценил количество беспомощных инвалидов в 20 тысяч человек, включая восемь генералов и 200 офицеров, но это только предположение; данные, которые оставил нам Ройдир, кажутся более близкими к истине. Один из офицеров Марбо, молодой лейтенант с безупречной репутацией, потрясенный увиденным за последние несколько дней, лег на снег и был не в состоянии подняться.
Марбо также сообщал о жестоком обращении, с которым к уцелевшим относилось гражданское население, и говорил, что возмущенные этим русские офицеры, войдя в город, даже повесили нескольких убийц. На следующий день, 10 декабря, оставшиеся в живых кавалеристы 23-го егерского полка отправились по направлению к Ковно; больные, раненые и оставшиеся без коней солдаты ехали по двое в санях, запряженных полковыми лошадьми.
Бургойнь, оказавшийся в Вильно в тот же день, что и Марбо, подтвердил многие из его наблюдений, но, как это всегда случалось с сержантом, фарс наступал на пятки трагедии, и во время короткого пребывания в городе с ним произошли кое-какие приключения. Больше всего его обрадовала новая встреча с Пикаром, который, имея, как обычно, запасы муки, поделился с сержантом. Об солдата, Пикар и Бургойнь, участвовали в вылазке, после которой казаки держались на расстоянии от города, а потом вернулись обратно, чтобы найти какую-либо еду.
Удача Бургойня не покинула его. Пикар представил его еврею, продавшему ему бутылку бренди, а когда Бургойнь поинтересовался, каким образом Пикару удалось наладить такие хорошие отношения с еврейской семьей, старый гренадер признался, что, остановившись в Вильно во время летнего наступления, он выдавал себя за еврея и даже ходил в синагогу. Эта уловка так насмешила Бургойня, что от смеха его замерзшие губы потрескались.
В ту же ночь Бургойнь, в ожидании обещанной раздачи пайка, случайно наткнулся на пекарню, в которую он и другой сержант поспешили войти, представившись генералами. В пекарне уже было полно офицеров, но к этому времени определить действительное звание вошедших было уже невозможно. У всех форма была в лохмотьях, а у многих еще и сильно обгорела. Кроме того, при морозе в 30 градусов каждый из них мог напялить на себя все, что угодно, лишь бы защититься от холода.
Бургойнь и его товарищ спустились в погреб пекарни, где они обнаружили спавших пекарей и семь белых караваев, лежавших в корзине. При помощи генерал-майора они вытащили весь хлеб, и, после того как скрылись, офицера едва не убили проснувшиеся пекари.
После этого инцидента Бургойнь, долго препираясь, обменял у двух евреев золото на русские деньги. Сержант заключил эту сделку, зайдя в дом к евреям за обещанным кофе с молоком, но его напоили чуть ли не отравой, что довело Бургойня до приступа колик. Когда он наконец заснул, хлеб у него украли, но сержанту вновь повезло: ему удалось купить некоторое количество риса, который пришелся очень кстати по дороге на Ковно.
Состояние Бургойня теперь ухудшилось. В дополнение к коликам он обморозил ногу и палец на правой руке. Сержант сделал себе импровизированный ботинок из овчины и после этого двинулся вслед за колонной отступавших. За ними шел арьергард Нея, разросшийся до 300 солдат и офицеров. Между русскими и французами теперь были только они. Не успев отойти далеко от города, последние из отступавших попали в серьезные неприятности. Колонна казаков и русских кирасир стремительно ворвалась между ними и арьергардом, после чего Бургойнь вместе с несколькими гессенцами (возможно, это были уцелевшие солдаты из полка Ройдира) оказались втянутыми в кровавую потасовку, развернувшуюся на высотке. Бургойнь спасся благодаря тому, что нырнул под повозку, гессенцев же изрубили на куски.
Именно здесь сержант стал свидетелем удивительного поединка между одним из своих старых друзей, гвардейцем по имени Добентон, и пьяным русским кирасиром, закончившимся смертью последнего, невзирая на тот факт, что французу сильно мешал сидевший у него на плечах полковой пес Мутон.
Мутон, бывший полковой пес с 1808 года (похождения которого за последние четыре года могли бы лечь в основу отдельной героической саги), отморозил лапы, и Добентон, охотно рискнувший своей жизнью, чтобы спасти животное, посадил пса себе на плечи, привязав его к ранцу! В поединке со всадником пес увлек Добентона на землю и получил немало ударов саблей, предназначавшихся его хозяину. Спрятавшемуся за повозкой Бургойню удалось с близкого расстояния застрелить кирасира, но другой солдат из отступавших подхватил лошадь, и Добен-тон погнался за ним, оставив пса на попечение сержанта.
Бургойнь оказался менее сентиментальным, чем его друг. Он оставил Мутона в повозке. Это все, что он мог сделать, так как должен был позаботиться о себе.
Уцелевшие в этой схватке были спасены подоспевшим арьергардом Нея, который, заслышав стрельбу, двинулся вперед с удвоенной скоростью. Русские исчезли, оставив после себя нескольких лошадей. Бургойнь написал об этом скором спасении: «Никогда в жизни я не забуду вид маршала, командующего в тот момент, его величественную позу, когда он стоял, повернувшись к врагам, и уверенность, которую он вселял в несчастных больных и раненых вокруг него. В этот момент он напоминал героя былых времен. В эти последние дни гибельного отступления он был спасителем для оставшихся в живых солдат армии».
Теперь колонна отступавших натолкнулась на еще одно роковое препятствие — покрытую льдом гору Понари, находившуюся на небольшом расстоянии западнее Вильно. Именно здесь окончили свое существование остатки обоза с императорскими сокровищами.
Ценность сокровищ, находившихся в обозе в тот момент, достигала почти 7 миллионов франков, большинство из них в золоте. Поразительно, что обоз удалось довезти так далеко, учитывая нехватку лошадей. Тем не менее ледяной подъем оказался для них последним испытанием. Как только лошади встали, солдаты всех званий начали бешеную борьбу за возможность немного обогатиться. Люди, которые с трудом могли идти, нагружали себя деньгами, позднее пытаясь менять пригоршни тяжелых пятифранковых монет на меньшее количество золотых монет большего достоинства. Но грабителей оказалось немного. Все, кроме этого меньшинства, справились с искушением поддаться алчности. Бургойнь имел при себе 800 франков золотыми монетами и 100 пятифранковыми монетами, но его более беспокоило собственное нездоровье, голод и кишащая паразитами нательная рубаха. Ему опять повезло, когда он нашел коробку с двумя шляпами (которые он променял на стакан вина) и дорожный сундук с тремя новыми рубахами.
Человек, который дал ему вина в обмен на шляпы, был его старым товарищем, недавно получившим свое звание офицера. Бургойнь встретил его, когда тот шел против потока беглецов, пытаясь присоединиться к армии. Бургойнь сказал ему, что армии больше не существует, а Принье осведомился о причинах стрельбы, которую слышал дальше по дороге. Сержант ответил, что это арьергард Нея. «Ну, тогда я присоединюсь к арьергарду!» — сказал Принье и заспешил по дороге в сторону Вильно.