Позднее, когда пришло время, Йорк обещал присоединиться к русскому вторжению против Франции и даже отослал Макдональду письмо, в котором объяснял, что он сделал и почему.
Прусский король, суверен Йорка, от имени правительства снял с себя ответственность за его поступок, но был не последним среди тех, кто одобрил его действия. В Берлине, естественно, никто не поверил в фикцию, что посланцы королевского двора находятся в пути, чтобы арестовать и судить его военным трибуналом за мятеж.
Фактически в каждом прусском городе, поселке или деревне шли сейчас волнения. Открытой агрессии пока не было, но Тугендбунды, или Союзы добродетели, очень активно действовали среди студентов и молодых офицеров. Были очень популярны патриотические баллады, а всадники вольного эскадрона Луцова[74] уже сидели в седле, так что французский солдат больше не мог в одиночку путешествовать по Пруссии без опасения, что ему перережут глотку. День за днем, даже час за часом, вся восточная твердыня Французской империи начинала рушиться, и ветераны Великой армии, за последние шесть лет растолстевшие на германских квартирах, обнаружили, что окружены потенциальными врагами, ожидавшими сигнала к атаке.
Этот момент был не за горами. Теперь Кутузов отдал приказ о генеральном наступлении и форсировании Немана, но до этого казаки Платова переправились по льду и, разбившись на маленькие, охочие до поживы банды, рыскали по равнинам и лесам. Отставших французских солдат продолжали убивать или брать в плен, а крик «казаки!» можно было услышать на французских биваках в любое время дня и ночи.
После того как он поспешил покинуть Ковно и оставил маршала Нея вместе с генералом и тремя рядовыми прикрывать отступление, Мюрат, номинально продолжавший оставаться командующим армией, направился в Гумбиннен, где провел свой первый военный совет, так ничего и не принесший, который закончился жестокой ссорой между Мюратом и Даву, разгоревшейся из-за того, какие шаги необходимо было предпринять, чтобы реорганизовать толпу беглецов и дать убедительный отпор неприятелю.
Мюрат открыто провозгласил крайнее недовольство своим царственным шурином, намекая на то, что не видит ничего плохого в скорейшем спасении своего трона в далеком Неаполе. Даву, который всегда ненавидел экстравагантного кавалериста, был возмущен такими циничными высказываниями и сказал Мюрату, что позаботится о том, чтобы его слова как можно скорее дошли до Наполеона. На этом нервы Мюрата не выдержали. Правильно поняв, что суровые воины, вроде Даву, Лефевра, Нея или Мортье, не поддержат его, он принял собственное решение. 16 января, когда остатки армии дошли до Кенигсберга, он, сославшись на болезнь, оставил командование и поскакал на юго-запад в сторону Неаполя, проделав путь за рекордно короткое время. Не только у Наполеона, но и у рядового состава армии такое вопиющее дезертирство в тот момент, когда каждый маршал должен был служить примером своим солдатам, вызвало отвращение.
Командование над разрозненной толпой перешло к добросовестному Евгению Богарне, вице-королю Италии, человеку, обладавшему многими достоинствами. Евгений сделал все для восстановления дисциплины и поднятия боевого духа, и до некоторой степени это ему удалось. По крайней мере, больным и раненым, прошедшим через снега и льды, в госпиталях оказывали доступную помощь, в то время как относительно здоровые уцелевшие солдаты были перегруппированы, реорганизованы и построены в шеренги, способные выдержать еще одну битву.
Узнав о дезертирстве Мюрата, Наполеон послал супругу своей сестры одно из наиболее резких писем из всех, которые он когда-либо писал человеку, разделившему с ним триумф побед в Италии и Египте. «Я не буду говорить Вам, насколько я разгневан Вашим поведением, которое было диаметрально противоположно Вашему долгу. Как обычно, это случилось из-за слабости Вашего характера. Вы хороший солдат на поле боя, однако у Вас нет ни силы, ни твердости характера…Ваш поступок является предательством, а я расцениваю его именно так… Я не представляю, что Вы один из тех, кто думает, что лев мертв… королевский титул вскружил Вам голову; если Вы хотите сохранить его, ведите себя прилично и следите за тем, что Вы говорите!» Затем Наполеон позаботился о том, чтобы вся страна была уведомлена о крахе короля Неаполитанского, согласно лучшим традициям маршальства.
Подтверждая, что командование перешло к принцу Евгению, он опубликовал причины такого выбора в «Moniteur» («Монитер») — официальной французской газете. «Король Неаполитанский, будучи больным, был вынужден отказаться от командования… которое он передал принцу, вице-королю, — гласил колкий комментарий. — Последний более привычен к руководству важными делами». Это было, наверное, самым большим оскорблением, которое один солдат может нанести другому.
19 января, через три дня после того, как Мюрат ускакал в свое королевство, волна прусской враждебности захлестнула Даву, находившегося в Кенигсберге. Его карета была окружена враждебно настроенной толпой, но он не считался бы железным маршалом, если бы позволил подобным выходкам произвести на него впечатление. Даву выпрыгнул из кареты, схватил зачинщика за шиворот, приказал привязать его к ней, затем спокойно продолжил свою поездку.
Ближе к концу месяца слухи о дезертирстве Йорка и Шварценберга подтвердились, и Макдональд отступил к Данцигу. 12 января войска казаков форсированным маршем вошли в Великое герцогство Варшавское, менее чем через месяц они будут у ворот польской столицы.
2
Для многих оставшихся в живых финальная стадия отступления превратилась в отчаянную игру, связанную с блефом и быстротой. Среди тех, кто уцелел, были трое «неразрушимых»: маршал Удино, полковник Марбо и сержант Бургойнь. По пути на запад к берегам Вислы их приключения только увеличились.
Путешествие из Вильно в Кенигсберг, которое Удино проделал в коляске, оказалось небольшой эпопеей, о которой его верная жена, постоянно ухаживавшая за ним, рассказала одну из самых красочных историй, описывавших отступление.
Намного опередив основной поток беглецов, две повозки после переправы через реку направились в Гумбиннен и вскоре потеряли друг друга, так как замыкающая повозка, в которой ехал дядя мадам Удино, сломалась и ее пришлось чинить.
Вечером того дня, когда это случилось, основная повозка свернула с дороги и нашла приют в замке литовской графини, с которой познакомилась чета Удино. Хозяйка радушно приняла их, но еще у двери предупредила, что в замке свирепствует тиф и семь человек уже умерли от этой болезни. Предпочтя тиф ночи в снегу, маршал и его сопровождавшие остались ночевать, а затем, выехав рано утром, добрались до Гумбиннена 11 декабря, за три дня до того, как Ней переправился через Неман. Здесь наконец-то нашлась еда, им подали суп, бифштексы и картофель. «Какой это был банкет, дети мои!» — восклицает мадам Удино в своих мемуарах.
Между Гумбинненом и Кенигсбергом отряд маршала стали догонять другие беглецы, и те из них, кто не был ранен, нанесли выздоравливавшему Удино визит, чтобы выразить свое соболезнование. Маршал принял их за дезертиров и приказал разыскать командиров войсковых частей, стоявших на Висле. Нужно было быть отважным человеком, чтобы сообщить маршалу о прекращении существования армии. Он не допускал этой мысли и отправлял каждого горевестника прочь, надавав пощечин, ворча и сожалея, что сам не может сесть на лошадь и повести солдат в бой. Одному полковнику, который, стоя у кровати, продолжал гнусаво говорить ему плохие новости, маршал сказал: «Ради всего святого, очистите нос!»
Рана Удино, несмотря на свою тяжесть, продолжала заживать. Шаг за шагом маршал и его сопровождавшие продолжали свой путь через Бранденбург, Данциг, Берлин и, наконец, Майнц. Куда бы они ни приезжали, везде их встречали с почтением, за исключением одного города в Пруссии, где ликовавшая толпа праздновала поражение Наполеона под окном Удино. Во время своего путешествия они повстречали других уцелевших, среди которых были генерал Пажоль, больной тифом, и генерал Рапп с отмороженными ушами. Они пересекли Одер по очень тонкому, трещавшему под колесами повозки льду. В Берлине их ждала встреча с сыном Удино Виктором, оставленным в Вильно, который отпраздновал воссоединение с семьей, подарив мадам Удино прекрасное муслиновое платье, сделанное в Британии. Как это платье проникло в Берлин, минуя соглашения о континентальной блокаде, и оказалось на витрине магазина, было неизвестно.
«Нашим новогодним сюрпризом, — пишет мадам Удино, — был 29-й бюллетень, который мы прочитали в Берлине!» Маршал Удино и его супруга благополучно добрались до дома после многочисленных приключений, которые могут быть сравнимы разве что с приключениями убежавших влюбленных из средневекового рыцарского романа.
Последняя часть пути, проделанного Марбо, до некоторой степени смягчалась необыкновенной дисциплиной, которую он сумел сохранить среди своих егерей. Он единственный, кто хорошо отзывался о немцах, написав, что они доброжелательно относились к нему, однако приют в теплых домах после стольких ночей, проведенных на ледяных биваках, оказал пагубный эффект на солдат. Большое количество уцелевших, переживших русскую зиму, серьезно заболели, вернувшись к более нормальным условиям. Среди тех, кто умер от смены обстановки, был героический генерал Эбли, пожилой офицер, руководивший строительством мостов через Березину. Ларибуазьер, артиллерист, также пал жертвой перемены условий — от невыносимо суровых до относительно комфортных.
Полк Марбо, сохраняя боевой порядок, на санях добрался до самого Грауденца на Висле, но здесь, по причине небольшой оттепели, сани пришлось бросить, и солдаты с большой осторожностью переправлялись по предательски тонкому льду реки. Из-за того что оттепель продолжалась, а переправа была жизненно необходимой, полковник Марбо решил рискнуть, и его полк, за исключением одного солдата, в полном составе переправился на другой берег. На следующий день лед на Висле растаял, и французы оказались вне досягаемости русских.