1
Младшей дочке мадам Монтолон исполнилось уже два месяца. Ее назвали Наполеона. Мать уже пришла в себя после беременности и родов. Сейчас она стояла у дверей, ведущих из столовой в кабинет императора. На ней было надето черное платье с большим вырезом, который прикрывал огромный кружевной воротник. Волосы ей убрали по последней моде — они были разделены пробором посредине и зачесаны назад; и она выглядела прелестно. Мадам поймала взгляд Наполеона и ждала позволения войти.
Наполеон был сильно занят и не желал, чтобы ему мешали. Но мадам Монтолон не собиралась отступать. Наполеон нахмурился и жестом показал, что она может войти. Мадам не ждала, пока он ей предложит сесть. Она выбрала кресло напротив императора и села, расправив юбки таким образом, чтобы ему была видна стройная и маленькая ножка.
Император ждал, когда она заговорит, но она смело взяла его руку и сказала.
— Эти руки прекраснее женских, — потом взяла большой палец в рот и сильно укусила его мелкими белыми зубками.
— Так, так, милейшая Альбина, вы снова принялись за свои штучки.
— Да, мой господин.
— Как малышка?
— Сир, у нее прекрасное здоровье. Все обсуждают, на кого же она похожа.
— Я слышал, что на ее отца, милый Монтолон должен этим гордиться.
Мадам Монтолон опустила глаза и улыбнулась.
— Неужели?
— Видимо, это будет ваш последний ребенок?
Графиня быстро подняла глаза.
— Ну-у-у, что касается…
— Вам больше нельзя иметь детей, — заявил Наполеон. — Так считает О'Мира. Его волнует ваше здоровье.
— Как трогательно, — она помолчала, а потом добавила: — Вас тоже волнует мое здоровье?
Пленник не желал более рассуждать на эту тему. Он взял в руки перо и склонился над работой.
— Почему вы пожаловали ко мне в такой час?
— Я хотела показать вам это. — Графиня положила перед ним вырезку из газеты, — Эта статья некоторое время назад появилась в Париже. Мне ее прислали знакомые. Они решили, что статья может меня заинтересовать, и не ошиблись. Она вызвала у меня большой интерес.
Наполеон взглянул на статью и начал быстро читать. Его лицо потемнело от ярости.
— Моншеню! Этот болтун, отвратительный сплетник, бесстыдно искажающий правду. — Он встал. — Мадам, вы это читали?
— Конечно, сир.
— Что вы об этом думаете?
— Я уверена, что в этом следует винить девчонку. Ее поведение привело к подобным слухам.
— Господи! Это не слухи, а открытое обвинение. Вы в это верите?
Мадам Монтолон заколебалась, а потом неохотно покачала головой.
— Нет, сир.
Наполеон заткнул за пояс статью и подошел к двери.
— Вы можете идти, графиня. Мне следует сразу поговорить с Бертраном.
Проходя сквозь открытую дверь, он подумал:
«У нее подозрительно блестят глаза, и она безусловно всему рада. Если бы мне не был нужен Монтолон, я бы его отослал во Францию, чтобы избавиться от этой женщины».
Бертрану не было нужды читать статью. Ему ее уже показал господин Бэлкум и сообщил о решении, принятом родителями Бетси.
— Я пришел к вам так рано по поводу этой статьи. Мосье Бэлкум сообщил мне, что они с мадам Бэлкум решили, что их дочь некоторое время не будет показываться на людях. Ей не позволено видеться с вами до тех пор… пока она не подрастет, и она также не будет навещать никого из нас, пока все не успокоится. Он просил меня передать вам его решение.
Лицо у Наполеона было страшно мрачным.
— Бэлкум предпринимал еще какие-нибудь действия?
— Естественно. Он — храбрый человек и вызвал на дуэль Моншеню. Этот наглый лжец к тому же оказался страшным трусом. Он перепугался и согласен опубликовать опровержение. Ему хочется обо всем позабыть.
Наполеон помолчал. Потом лицо у него побагровело, и он закричал:
— Нет! Ma foi! Бертран, я и так веду ужасную жизнь в этой поганой дыре, а тут на меня налагают разные ограничения. Мне было легче пережить пребывание на острове благодаря доброте и гостеприимству семейства Бэлкум, мне было приятно проводить время с малышкой Бетси-и. Разве недостаточно, что ее визиты были ограничены с тех пор, как меня привезли в эту тюрьму? Этот дрянной болтун с желаниями Дон Жуана и телом, похожим на жирную колбаску, посмел печатать ложь обо мне, и я должен чувствовать себя в роли захваченного на месте преступления подростка… Передайте Бэлкуму, что я не соглашусь с принятым ими решением!
Он вылетел из комнаты и захлопнул за собой дверь спальни. Сразу после этого дверь приоткрылась, и он поинтересовался!
— Бэлкум хорошо стреляет?
— Сир, мне кажется, он — неплохой стрелок. Он владеет оружием лучше, чем Моншеню. Так мне сказали.
— Жаль, что они не встретятся. Таким образом, можно было бы привлечь внимание Европы к тому, как здесь ко мне относятся.
В спальне царила тишина почти четверть часа. Потом дверь медленно отворилась.
— Бертран, я обдумал положение вещей, — заявил Наполеон. — Мне все это очень неприятно. Эти люди были ко мне так добры. Мне было бы неудобно, что я действую только в соответствии с моими желаниями и побуждениями. Бертран, я передумал. Передайте семейству Бэлкум, что я согласен с их решением.
Он сильно хлопнул дверью, чтобы показать, как его возмущает принятое решение.
2
Примерно полтора года Бетси почти не выходила. Она была очень активной девушкой, и время бежало очень быстро. Ей хотелось сделать столько вещей, что ей частенько не хватало дня. Но часто оказывалось, что она принимала участие в драме, разыгрывавшейся на острове.
Как-то утром она провела утро в своей спальне, сидя на кресле и читая книгу, только что прибывшую из Англии. Это был роман под названием «Гордость и предубеждение» [xvii]. Его анонимно опубликовали недавно, и, как считала Бетси, его написала женщина. У Бетси теперь была своя комната, где вдоль стены стояли открытые полки с книгами. Но ни одна из них не привлекла к себе такого внимания девушки. Она была настолько увлечена романом Элизабет Беннет и ее любовника Дарси, что отцу пришлось дважды позвать Бетси, прежде чем она его услышала.
— Прости, папа, — сказала она, спускаясь вниз и держа в руке раскрытую книгу, — я зачиталась и не слышала вас.
Граф Бертран находился на террасе, и по румянцу на его обычно бледном лице можно было судить о том, что он сильно взволнован. Он тепло улыбнулся девушке и встал, предлагая ей свое кресло.
— Благодарю вас, мосье, я посижу на ступеньках.
— Ты нам нужна, — сказал отец. — Граф стал лучше говорить по-английски… но мой французский остался на прежнем уровне. Я подумал, что ты не откажешься перевести для нас.
Проблема состояла в том, чтобы обсудить стоимость ведения хозяйства в Лонгвуде. Ежегодные восемь тысяч фунтов сейчас явно теперь были недостаточны. Все походило на то, что сумма поднимется до двенадцати тысяч фунтов в год.
Бетси выслушала объяснения отца, а потом начала переводить:
— Папа говорит, что это эмбарго, — она подождала, пока визитер не кивнул головой в знак того, что она правильно выбрала слово. — Так вот, эмбарго повышает цены на продовольствие на острове. Он сказал, что ему сообщили о ценах на продукты питания из Лондона, и его это очень волнует. Цены на Святой Елене в три раза выше, чем они, например, в Париже.
Бертран нахмурился.
— Мадемуазель, мне это кажется странным.
— Так говорится в докладе: цены на провизию в четыре раза выше, чем в Вене и Берлине. Поэтому, мосье, ему сложно сводить концы с концами. Его также волнует тот факт, что императору будет неприятно слышать об этом.
Бертран ответил со вздохом:
— Императору сейчас не угодишь. Он жалуется на качество продуктов. Говядина! Он заявил, что она плохого качества, и отказывается ее есть. Масло — прогорклое. И так обо всем. Он решил придерживаться и впредь плана, который я предложил вашему отцу некоторое время назад. Он собирается добавлять свои деньги в сумму, необходимую для ведения домашнего хозяйства. Сейчас он желает продать свой серебряный сервиз, а после продажи у нас появятся деньги.
— О, мосье! — воскликнула девушка, — Такие прекрасные блюда и тарелки! Как ужасно!
— Да, мадемуазель. Ваш отец должен был обсудить положение с губернатором, и сегодня я пришел, чтобы узнать его реакцию.
Как оказалось, предложение было дурно принято, губернатор изо всех сил старался оскорбить Вильяма Бэлкума. Разве он не понимает, какую реакцию это вызовет во всем мире? Неужели ему не понятно, если предложить сервиз на продажу, то все решат, что Англия пытается уморить генерала Бонапарта голодом?
— Он мне говорил все это, пока я пытался ему объяснить, почему баранина и говядина были плохого качества, и то же самое касается и вина, — сказал господин Бэлкум.
Лоув использовал в данном случае свою обычную тактику. Он вскочил на ноги и начал бегать по комнате, продолжая говорить громким раздраженным тоном. Он даже заметил, что фирма Бэлкума получает чересчур высокие доходы.
— Мой отец сказал, — объясняла дальше Бетси, — что его фирма не получает никаких доходов и что он иногда думает, что было бы лучше вообще отказаться от этого дела.
— Я не стану возражать, если генерал Бонапарт станет вносить деньги в содержание его огромной свиты, — наконец заявил Лоув, — но я уверен, что он это делает, чтобы заработать сочувствие публики. Я уверен, если мы представим для продажи сервиз, за этот факт уцепятся многие и в результате будет много шума.
— Да, Ваше Превосходительство, но нам нужны деньги, чтобы залатать дыры в бюджете.
— Поймите наконец, Бэлкум! — заорал губернатор, потрясая в воздухе кулаками. — Я соглашусь только, если продавать сервиз по отдельности и при некоторых условиях, чтобы нас не осуждали в каждом государстве Европы.
— Но если распродавать сервиз по частям, — запротестовал Бэлкум, — это займет больше времени и денег будет гораздо меньше.
— Ни при каких обстоятельствах, — продолжал кричать губернатор, — я не позволю продавать сервиз по частям — в Англии, Европе или даже здесь — на Святой Елене. Нет, Бэлкум, это нужно сделать так, чтобы не было никаких разговоров. Блюда следует расплавить и просто продать, как самое обычное серебро!
Что бы ни говорил Бэлкум, ничего не могло сдвинуть губернатора с этой позиции.
Когда Бетси перевела все Бертрану, он был не в состоянии поверить ей.
— Переплавить сервиз! — воскликнул он, — мадемуазель, вы уверены, что ваш отец правильно его понял? Если продать серебро, то мы получим одну двадцатую его стоимости!
Здесь не было никакой ошибки, уверила Бетси графа. Губернатор орал: «Переплавьте его!» Он повторил эту фразу по крайней мере, раз пять, и с каждым разом его лицо становилось все багровее.
— Тогда мне придется все передать императору, — сказал Бертран.
Он встал и поклонился Вильяму Бэлкуму.
— Скажите своему отцу, — обратился он к Бетси, — что хотя император временами злится и винит его в плохом качестве продуктов, на самом деле, он понимает, что это не его вина. Он также дал мне понять, что никому другому он не позволит продавать сервиз, потому что полностью доверяет вашему отцу. Что касается вас, мадемуазель, — он понизил голос, — он просил меня передать, что скучает без вас.
В глазах Бетси показались слезы.
— Я очень жалею, что не могу его навещать, — ответила Бетси.
Для Бетси настали долгие и скучные вечера, потому что Джейн была достаточно взрослой и вела активную светскую жизнь. Конечно, до нее доходили местные новости, и она была одной из первых, кому стало известно о том, что сервиз переплавили, и императору пришлось купить дешевый фарфоровый сервиз в лавке Джеймстауна.
— Какой смысл в серебряной тарелке, если на нее невозможно положить отсутствующую еду? — сказал император.
Эти слова повторялись на острове, и со временем они достигли Лондона и континента. Замечание вызвало реакцию, на которую рассчитывал Наполеон.
Прошла примерно неделя после того, как серебро погрузили на судно, чтобы отправить его на продажу в Лондоне. В «Брайарс» по пути в город заехал граф Бертран и привез с собой какой-то сверток. Бетси его встретила на крыльце, и он коснулся кончиками пальцев своих губ.
— Мадемуазель, — шепнул он. — Это для вас. От императора. Но вы должны быть очень осторожны и никому, кроме ваших родителей, ничего не говорить. Кто знает, что сделает этот человек из «Плантейшн-Хаус», если он узнает обо всем?
Когда девушка в спальне открыла пакет, она увидела большое серебряное блюдо из сервиза с красивым резным бордюром и выгравированным императорским орлом.
«О, какое оно прекрасное! Он подарил его мне! Как мне сохранить его невредимым и таким же прекрасным?»
Недавно ее отец подарил сестрам чудесный шелк с Востока. Бетси собиралась носить свой шелк как шаль поверх нарядного парадного платья. «Если только я когда-нибудь доживу до этого времени», — подумала девушка. Сейчас она взяла этот великолепный шелк и завернула в него блюдо, а потом спрятала на полку позади больших томов книг, тех, которые она не читала. «Никто никогда не станет трогать эти скучные тома, — решила девушка. — И мое красивое блюдо будет тут в безопасности».
Джейн ездила в свет почти каждый вечер, и за ней ухаживало множество офицеров, поэтому Бетси проводила много времени за чтением. Как-то вечером она настолько увлеклась чтением, что поставила перед кроватью экран, чтобы ее родители не догадались, что она еще бодрствует. Она продолжала читать и не замечала, как проходило время, пока не услышала голоса отца и матери, следовавших в свою спальню.
Они обсуждали расплавленный сервиз, и Бетси услышала, как ее отец сказал.
— Да, Лоув удивительно глуп, но мне иногда становится его жаль. Хочу вам сказать, дорогая, что у Наполеона были деньги, и ему совершенно не нужно было переплавлять сервиз. Он сделал это специально, потому что желал, чтобы всему миру стало известно, как ему приходится туго. И губернатор, как птенчик, попал в ловушку. Он приказал, чтобы сервиз переплавили, не подозревая того, что это было целью Наполеона.
— Какие планы таятся в его великолепной голове! — продолжал господин Бэлкум. — Лоув исполняет все приказания из Лондона, и позволяет взять верх над собой дурному характеру, он просто пешка. Наполеон двигает его по доске легким прикосновением своих красивых белых рук.
— Несмотря на то, как он к нам относится, я считаю, что можно только сочувствовать Лоуву, — заключил господин Бэлкум.
— Вильям, вы всегда по-доброму относитесь к людям, — сказала госпожа Бэлкум. В таких вещах она была реалистом. — Для сэра Хадсона Лоува вы — грязь у него под ногами, и я не успокоюсь, пока все не узнают, какой он мелочный, злобный и неумный человек, и не отправят его домой!
Бетси вышла из-за экрана и подошла к открытой двери родительской комнаты.
— К сожалению, я слышала, о чем вы говорили. Мама, я уверена, что вы правы.
— Вот так! — заявила мадам Бэлкум. — Мама оказалась права раз в жизни.
— Сэр Лоув — ужасный человек, а наш папа — очень добрый и спокойный человек. Ему следует быть, как Наполеон. Тот недобрый и вспыльчивый.
— Дорогая, неужели ты обнаружила отрицательные черты у этого великого человека? — спросила мать.
— Наполеон — великий человек. У великих людей имеются свои отрицательные черты, и эти отрицательные черты такие же огромные, как и сам великий человек. Я это где-то прочитала, в данном случае все совпадает, не так ли?
— Меня больше интересует, что вы делаете так поздно, юная леди?
— Я ждала, когда вернется Джейн.
— Возможно, тебе будет интересно узнать, что Джейн давным-давно дома и уже спит в собственной постели.
— О! — Бетси повернулась, чтобы идти в свою комнату, потом остановилась и тихо захихикала.
— Это был чудесный трюк, правда? Я хочу сказать о том, что ему удалось так сильно разозлить этого Лоува, что он приказал переплавить серебро, считая, что таким образом он сможет все сохранить в секрете. А теперь об этом известно всему миру, и все сочувствуют Наполеону.
3
Родители решили, что Бетси пора учиться ездить верхом не на пони, а на лошади. Она выбрала Монмута. Девушка проснулась рано утром и сразу отправилась в конюшню. Она не нашла Вильяма Питта, но рядом оказался Менти, и он занимался делами, которыми обычно был занят Вильям Питт.
— Где Вильям Питт? — спросила Бетси.
— Вильм заболел и не встает, — ответил Тиммс.
Бетси прошла в глубь конюшни, где старик частенько дремал. Он лежал там с закрытыми глазами, и Бетси была поражена, увидев, как сильно он похудел. В течение нескольких дней кости черепа, казалось, лишились всех покровов, и кожа натянулась плотно, как на барабане.
— Вильям Питт, почему ты ничего нам не сказал?
Старик открыл глаза и попытался сесть, но безуспешно.
— Миз Бет, — прошептал он, — никакое лекарство мне не поможет. Я отправляюсь домой. — Он увидел на Бетси костюм для верховой езды. — Вы поскачете на Томе?
Бетси покачала головой.
— Нет, ему тяжело меня возить. Я собиралась отправиться на Монмуте.
— С папой?
— Нет, он еще не вставал. Но все в порядке. Я только поезжу недалеко от дома.
— Этот Монти, — шептал старик, называя коня ласковой кличкой, которой называли все слуги любимого коня господина Бэлкума. — Этот Монти носится как ветер. Миз Бет, не позволяйте ему сойти с дороги.
— Я прослежу за этим, Вильям Питт. Не волнуйся. Она не учла своенравия крупного чалого коня. Как только она села в седло и разобрала поводья, он помчался как стрела, выпущенная из лука. Девушка ощутила панику от внезапности рывка и скорости, с которой он мчался. Но ей, несмотря на это, удалось удержаться в седле, и она почти перестала бояться. Наоборот, ей понравилась эта скорость, девушка немного успокоилась. Они объехали Хай Нолл и выехали на дорогу к «Плантейшн-Хаус». Девушка поняла, что она сможет справиться с ситуацией.
— Не горячись, Монти! Тихо, тихо! Мы не должны испугать живущего тут злобного человека.
Одним прыжком они пересекли дорогу, ведущую к дому губернатора. Они так быстро скакали, что Бетси едва успела заметить белые стены дома и единственного слугу, ковылявшего по газону. На нем были черные хлопковые штаны, и он удивленно остановился, глядя на дикую скачку крупного животного с юной всадницей.
Бетси хотела было помахать ему рукой, чтобы показать, что все в порядке, но она не могла ни на секунду отпустить поводья. Они с грохотом промчались мимо дома Леди в Вуали, и Бетси не могла ее поприветствовать. Потом они выехали в чистое поле, и там начался такой крутой подъем, что конь поневоле снизил скорость. Девушка покрепче ухватила повод и смогла удерживать коня, когда они отправились вокруг сигнального поста. Затем они выехали на главную дорогу, и чалый более спокойно проследовал мимо «Хаттс Гейт».
— Монти, дружок, — еле переводила дыхание Бетси, — мы должны с тобой договориться. Пожалуйста, больше не выкидывай подобных штучек. Если Менти Тиммс расскажет обо всем отцу, меня снова переведут на пони для прогулок верхом. Ты же не хочешь, чтобы со мной случилось именно это, правда?
Лошадь немного успокоилась после бешеной скачки, повернула в «Брайарс» и остановилась у конюшни. У Менти Тиммса глаза блестели от страха, он подошел к ним и протянул дрожащую руку за поводьями.
— Миз Бет, с вами все в порядке? — пугливым шепотом спросил он.
— Конечно. Мы быстро скакали, не так ли?
— Этот парень Монти застаивается в конюшне, и ему требуется размять ноги. Господи, у вас из-под копыт летели такие комки грязи! Я испугался до смерти!
Бетси соскользнула с седла. Она никому не призналась бы, но как она была счастлива почувствовать твердую землю под ногами! У нее мелкой дрожью дрожали колени. Девушка коснулась рукой гривы лошади и сказала слуге:
— Менти, мы с ним подружимся.
— Ты так считаешь? — спросил отец, выходя из дома. У него было серьезное и суровое лицо. — Возможно, твоя дружба с Монти закончится уже сейчас.
— Папа, вы так рано встали…
— Кажется, я все равно опоздал, — мрачно заметил господин Бэлкум, — Бетси, тебе было сказано, что ты можешь попробовать скакать на этой лошади только в моем присутствии. Я услышал, как ты отправилась покататься, и очень испугался. Когда я подошел к окну, вы уже приближались к «Плантейнш-Хаус». Тогда я взял бинокль, и пока было можно, наблюдал за вами. Каждую минуту я ждал, что тебя выбросит из седла. Юная леди, чтобы больше не случалось ничего подобного. Ты это в состоянии запомнить?
— Но папа, мне на самом деле ничего не грозило. Ну-у-у, по-настоящему…
Вильям Бэлкум был справедливым человеком и должен был признать, что Бетси хорошо справилась с создавшимся положением.
— Бетси, я страшно испугался, но я горжусь тобой. Ты ехала, как опытный всадник. Тебе было страшно?
— Н-нет. Ну, я немного боялась, папа. Можно сказать, что после первых минут я уже боялась гораздо меньше. Я была уверена, что смогу удержаться в седле, вне зависимости от скорости, с какой мы ехали.
— Наверно, это у тебя врожденное, у тебя хорошие крепкие руки. Наверно, ты не собиралась меня ослушаться, но Монти перехватил у тебя инициативу. Я прав?
Бетси кивнули головой.
— Пожалуйста, папа, не сердись на Монти. Он такой чудесный.
— Ты мне должна дать твердое обещание не ездить на нем без меня.
— Обещаю, папа. О, бедняга Вильям Питт очень болен. Наверно, нам стоит позвать врача.
— Я схожу посмотрю на него.
По дороге в конюшню Бетси заглянула в кухню, и Сара Тимсс передала ей тарелку, прикрытую салфеткой.
— Сара не забывает своих обещаний, — сказала девушка, шагая рядом с отцом. — Я ее вчера попросила испечь булочки с изюмом, потому что Вильям Питт любит изюм. Это булочки для него. Надеюсь, у него хватит сил, чтобы их съесть.
Когда старик увидел в руках Бетси булочки, он протянул за ними руку.
— Булочки с изюмом.
Бетси на секунду повернулась к отцу, а когда вновь взглянула на Вильяма Питта, булочек уже не было. Она не удивилась. Ей было известно, что у старика были разные «захоронки», куда он прятал всякие вещи, на которые могли польститься другие слуги. Булочки были спрятаны в надежном месте.
— Вильям Питт, — взволнованно сказал хозяин дома. — Я хочу позвать врача. Мне кажется, ты серьезно болен.
— Человека, который дает лекарства? — старый вождь с трудом покачал головой. — Слишком поздно, и лекарства не помогут. Сэр, вы ко мне очень добры, но сейчас я иду домой. Мой дух будет щеголять в перьях, и меня снова станут звать вождем.
Вильям Бэлкум был очень грустным, когда они вышли из конюшни.
— Он плохо выглядит. Попрошу, чтобы доктор О'Мира посмотрел его.
Врач Наполеона появился у них днем. Он казался очень высоким в двубортном сюртуке с подбитыми плечами. Спереди у него были нашиты двумя рядами пуговицы. Бетси настолько волновалась, что встретила его у ворот.
— Я слышал, — сказал ей доктор низким голосом, — что у вас больной человек, считающий себя господином земли, и он вскоре отправится под начало настоящего Господина Вселенной.
— Да, это Вильям Питт. Он очень высокий — семь футов, он родом с Лунных Гор.
Доктор внимательно взглянул на девушку. Казалось, их разделяла огромная дистанция.
— Вы кто — Джейн или Бетси?
— Я — Бетси.
— Я так и думал. Бетси, ведите меня к нему.
У врача были настолько длинные ноги, что Бетси пришлось бежать за ним, чтобы не отстать. Они дошли до конюшни, но она не вошла внутрь. Вскоре оттуда вышел врач и покачал головой.
— С ним все в порядке, кроме того, что он прожил долгую жизнь. Его тело готово расстаться с душой.
— Бедный Вильям Питт! — Бетси достала платок и вытерла слезы. — Не знаю, как я буду жить без него. Он всегда был ко мне очень добр. В мире есть еще несколько людей, которые бы мне так сильно нравились. Наверно, их шесть или семь человек.
Шагая обратно, О'Мира вытащил трубку и начал ее заполнять табаком.
— В первый раз за день у меня есть возможность покурить. Я был весь день очень занят. Ваш отец курит?
— Нет, сэр. Пожалуйста, скажите мне, как вы его называете — «генерал Бонапарт» или «император»?
— Вы меня поймали. Должен признаться, что я занимаю позицию настоящего ирландца, потому что сижу наверху острого частокола, и я его не называю «генерал Бонапарт» или «император». Я просто говорю «он».
— Хорошо. Тогда я могу сказать, что он говорит, что куренье — это дурная привычка.
— Неужели? Если серьезно подумать, то все привычки являются дурными. Но невозможно описать удовольствие от первой трубки, которую вы выкуриваете! Обычно я это делаю, еще не вставая. Все императоры, короли и султаны мира не смогут меня отучить от этой привычки.
Он достал бутылочку из кармана и вытащил оттуда кусок дерева потолще зубочистки. На конце дерева находился какой-то состав. Он зажегся, как только оказался на воздухе.
— Прекрасно! — воскликнул врач, — Так бывает не часто. Обычно приходится доставать четыре или пять штук. Эти спички плохо воспламеняются.
У Бетси настолько разыгралось любопытство, что она даже забыла о том, что сказал ей врач по поводу здоровья Вильяма Питта.
— Что это такое? — спросила она.
— Они называют это «карманной зажигалкой». Несколько лет назад ее изобрел один человек из Лондона. Но на концах спички находится слишком мало фосфора, все равно это лучше, чем кресало или запалы. Вам когда-либо приходилось их видеть?
— Нет, сэр.
Трубка разгорелась, и доктор с удовольствием пускал в воздух большие клубы дыма.
— О, жизнь прекрасна! — заметил доктор.
Бетси опять вспомнила о состоянии Вильяма Питта.
— Как вы думаете, сколько ему лет?
— Я могу только догадываться. Но мне кажется, что ему около ста лет или что-то вроде этого.
— Господи, это же так много. Что мы можем для него сделать?
— Ничего. Просто за ним следует присматривать. Еще ему следует давать ложку бренди на ночь. Вреда ему это не принесет и немного скрасит жизнь.
Они дошли до того места, где доктор привязал коня. Он взглянул на девушку.
— Я — очень любопытный человек, подобно всем ирландцам. Но мне хотелось бы знать, кто те шесть или семь людей, которые вам так нравятся?
— Это мои мать и отец. У меня есть старшая сестра и два младших брата. Получается пять. Потом Он. И еще Сара Тиммс. Еще есть одна леди, с которой я недавно познакомилась и чье имя мне неизвестно. Так получается восемь человек.
— Что? Вы ничего не сказали о своем возлюбленном.
— Нет, доктор О'Мира, его у меня нет.
Три дня спустя, после того, как Бетси отправилась вечером, чтобы угостить Вильяма Питта бренди, чему он каждый раз очень радовался, она быстро выскочила из конюшни и побежала к дому, опустив голову. Отец сидел в гостиной и наслаждался портвейном. Он о чем-то задумался. Возможно, ему вспоминались вечера в Англии, которые он проводил с друзьями. Это были приятные люди, и они поглощали портвейн со страшной скоростью. Наверно, ему вспоминались потрескивание дров в камине и звук ветра, бьющегося о заснеженные окна.
— Папа! — воскликнула Бетси. — Вильям Питт умер!
Отец отставил бутылку и нетвердо поднялся на ноги.
— Ты уверена?
Бетси утвердительно кивнула годовой.
— Я вижу, что он не дышит. Я прикоснулась рукой к щеке, и она такая холодная!
— Я пойду и посмотрю, а потом прикажу Саре и Менти заняться им. Они знают, что делать.
Вскоре он возвратился в дом и кивнул Бетси, сидевшей за столом. Девушка была очень расстроена.
— Бетси, ты права, — сказал отец. Он потянулся за портвейном, но потом передумал. — Он выглядит таким спокойным и довольным.
— Он и был доволен. Он говорил мне об этом много раз. Понимаете, он был уверен, куда попадет после смерти и что там его ожидает.
Отец удивленно взглянул на Бетси.
— Как странно. Он отказывался посещать церковь и не обращал никакого внимания, когда этот говорливый и убедительный оратор — преподобный Стоджкин старался сделать из него христианина. Откуда ему известно о Рае?
— У его народа свои понятия о Рае. Их страна находится у подножья высокой горы, и у нее два пика. После смерти вожди отправляются на самый высокий пик, а обычные люди — на более низкий. Вильям Питт говорил, что там чудесно, потому что главный пик очень высок — настолько, что они могут с него разговаривать с богами, но в тоже самое время они могут посматривать на второй пик и даже наблюдать за тем, что же делается на земле. Он сказал, что они должны посылать послания людям, находящимся внизу, когда они делают что-либо неправильно, и предупреждать их об опасности, когда на них могут напасть другие племена, или им грозит наводнение или землетрясение. Когда он был там вождем, он получал послания все время. Это было подобно тому, что тебе кто-то шепчет в ухо. Я его спросила, не напоминает ли ему это, как Бог беседовал с Моисеем, но он никогда не слышал о Моисее. На каждом из вождей надет желтый, как солнце, тюрбан, и его украшают алмазы с куриное яйцо. У каждого вождя имеется золотое копье. Когда кто-то из них проголодается, он поднимает вверх копье и сразу перед ним появляется горшок с жирным мясом.
Вильям Бэлкум закрыл пробкой бутылку портвейна.
— Как ты думаешь, мы им видны с их вершины? Я надеюсь, что на нем уже надет желтый тюрбан и в руках у него золотое копье. Какое поразительное представление о Рае!
Бетси нервно улыбнулась.
— Папа! Вы никогда не должны так высказываться перед преподобным Стоджкином. Я уверена, что он посчитает это жуткой ересью.
4
Бетси казалось, что плохая погода держалась, чтобы ухудшить ее из без того дурное настроение. Она не появлялась на людях уже шесть месяцев. Зимой почти две недели постоянно лили дожди, и солнце не могло прорваться сквозь пелену облаков. Холодные пассаты немилосердно охлаждали остров, скрипели деревьями и пели и выли, пролетая сквозь трещины в скалах. Девушка грустно сидела у окна, если ей надоедали книги. Местные говорили, что это самая ужасная зима, какая когда-либо была на острове.
У Наполеона также было мрачное настроение. С плоского возвышения Лонгвуда окружающие' скалы выглядели еще более суровыми. Сырость проникала внутрь дома, и везде пахло плесенью. Император просто кипел от возмущения.
— Ненавижу дождь, — говорил он Бертрану. — Вы помните, как он лил в то утро при Ватерлоо?
Наконец пришло утро, когда можно было заметить просвет в серых облаках. Когда Наполеон очнулся от ужасных снов, превращавших его ночи в муку, он увидел тонкие светлые лучи, проникавшие сквозь ставни и веселыми зайчиками бегавшие по потертому ковру. Император сел и крикнул.
— Сантини!
Его слуга-итальянец с утонченными манерами быстро появился из комнаты, которую обычно использовали для диктовки. Он едва успел напялить зеленый мундир.
— Ваше Императорское Величество? — поклонился слуга.
— Сантини, вы не застегнули мундир.
— Ваше Величество, я помогал убирать в кабинете.
Днем раньше в той комнате провисла побелка на потолке, и на полу лежала кучка штукатурки и мела. К счастью, наверху никто не жил.
Наполеон взял себя в руки.
— Сантини, нам всегда следует содержать себя в порядке… Даже если на нас падает потолок. Господи, что за климат! И какой ужасный дом! Пришли ко мне доктора О'Миру.
Когда появился доктор О'Мира, Наполеон указал ему на кипу книг, лежавших на полу у кровати.
— Отправляйтесь сегодня в город, мой верный практик искусства Гиппократа. У меня для вас поручение. Отвезите эти книги в «Брайарс». Для мадемуазель Бетси.
О'Мира не был удивлен — до него донеслись слухи о том, что произошло вчера вечером после ужина. Наполеон начал читать вслух сцены из «Сида» Корнеля. Он обожал эту вещь, уже несколько раз читал ее. Через полчаса он поймал Бертрана на том, что тот осторожно зевал, прикрывшись рукой. Наполеон надулся и оглядел комнату — мадам Монтолон крепко спала, а ее супруг с трудом справлялся с дремой. Великий Человек с грохотом захлопнул томик.
— Зачем я мечу жемчуг перед свиньями? Спят обычно в постели. Можете все идти.
Наполеон объяснил О'Мире:
— Эта девушка очень умна, но ей не хватает образования. До меня дошли слухи, что она ничего, кроме английских романов, не читает. Согласитесь, хотя я вас не считаю образованным человеком, что все английские романы — это чепуха! Если она станет продолжать в том же духе, у нее окончательно испортится вкус. Я выбрал для нее шесть книг, с которых она может начать.
Днем доктор О'Мира связал эти книги, но они мешали ему удобно сидеть в седле. Он как раз свернул в «Брайарс», когда появились миссис Бэлкум и Джейн — они собирались на прием в городе. Они блистали нарядами. На миссис Бэлкум было платье из черного крепа с собранными в складки рукавами из муслина и красивый зимний жакет. На Джейн была легкая длинная мантилья ярко-синего цвета. Они отправлялись на праздник в обычной повозке, но это их не смущало — на острове было всего около полдюжины карет, и Бэлкумы считались счастливчиками, потому что им не было нужно идти в город пешком или ехать в повозке, запряженной волами.
Доктор не был равнодушен к женской красоте и подумал про себя: «Хорошенькая парочка кобылок!»
Миссис Бэлком было приятно увидеть, что он ею любуется наравне с дочерью. Довольный взгляд доктора больше задержался на разрумянившемся лице матери как бы в предвкушении возможности приятно провести время, чем на спокойном личике Джейн.
— Миссис Бэлкум, я не смею вас задерживать. Я просто привез эти книги для мисс Бетси. Они от, — он жестом показал назад. — От… самого строгого судьи литературы. Он обнаружил, что люди из его тесного кружка в Лонгвуде не доросли до понимания этих книг.
— Господи, какие же они тяжелые! — воскликнула госпожа Бэлкум, — я рада, что эти книги не для меня. Прощайте, доктор О'Мира.
Бетси стояла на крыльце, провожая сестру и мать. Она казалась такой одинокой. Девушка сошла вниз по ступенькам, за ней следовала по пятам ее собака.
— Он считает, — сказал доктор, — что было бы прекрасно, если вы прекратите читать английскую литературу, которую он считает ерундой… и вместо этого начнете восхищаться французскими шедеврами.
— Он считает, что они мне понравятся? Или это часть моего образования?
— Вы сами об этом станете судить. Я его точно процитировал, — доктор развязал книги и начал отдавать их по одной Бетси. — Бог мой! Вольтер, Мольер, Монтень, Корнель, Расин. Если вы их все прочитаете, то сможете как следует оценивать хорошую литературу. Я счастлив, что мой вкус давным-давно был испорчен и теперь его невозможно исправить!
Бетси присела на ступеньки и начала листать один из томов.
— Я ему благодарна за внимание, но пожалуйста, доктор О'Мира, объясните ему, что мой французский не настолько хорош и мне нужно много времени, чтобы прочитать все эти книги.
— Не торопитесь, юная леди. — Доктор легко махнул рукой.
— Я также боюсь, что могу не понять какие-то важные места, — Бетси взглянула на доктора. — Вы понимаете, французский язык, как бы лучше выразиться, он — утонченный, и начинающий читатель может многое не уловить. Пожалуйста, доктор, передайте ему это.
— Обязательно.
— Позволит ли он мне откровенно высказать, что я по этому поводу думаю?
— Честность — это не то блюдо, которое он предпочитает вкушать, — заявил доктор. — Но вы, кажется, пытаетесь всегда говорить только правду.
Бетси улыбнулась.
— Он не умеет читать по-английски и поэтому я не могу послать ему ответный удар и передать Филдинга, Ричардсона, Смолетта и других интересных авторов. Есть один английский роман, который, как я думаю, понравится всем французам. Это — Том Джонс [xviii]. Эта книга пропала, и мне кажется, что она находится у моей матушки.
— Итак, — сказал доктор О'Мира, отметая в сторону одним жестом проблемы литературы, книг и знаний. — Я должен ему рассказать и еще кое-что. Как вы живете? Подросли и пополнели? Кажется, ему все это очень интересно.
— Не думаю, чтобы я пополнела, но я расту и стала выше на целые два дюйма.
— Прекрасно, и вам следует еще подрасти. Мы хотим, если вы мне позволите присоединиться к нему, чтобы вы стали высокой и грациозной девушкой. Никто из нас не сомневается, что так и будет. Мне только кажется, что вы немного бледны. Наверно, это потому, что вы быстро растете.
— Мама тоже беспокоится. Она сказала, что я теряю цвет лица.
— Все вернется. У вас хороший аппетит?
— Временами.
— Так, теперь во мне заговорил врач. Если у вас хороший аппетит только по временам, вам необходимо принимать тоник. Я могу вам прислать…
— Нет, доктор, мне не нужен тоник. Всего раз в жизни мне пришлось принимать лекарство, только я позабыла, почему я его принимала. У меня всегда было отличное здоровье.
— Прекрасно. Я вас задержу еще не надолго. Нас вчера посетил визитер, вам наверно, это будет интересно, кто это был — баронесса Стурмер.
Бетси сразу заинтересовалась.
— О, я так рада. Она прелестна, не так ли? Она приезжала к нам сюда несколько раз. Он ее очень интересует, и она спрашивала, каково было его иметь в качестве гостя. Мне она очень понравилась, и не только потому, что она очень красива. Она похожа на Белоснежку, правда? Кроме того, она такая милая и приятная.
— Итак, она приехала повидать его. Как вы думаете, почему? Потому что ему рассказали, как она прекрасна, и он, наконец, сказал: «Честное слово, если она так красива, мне стоит взглянуть на нее». Они беседовали наедине почти полчаса, а когда она уехала, кто-то поинтересовался его мнением. «Она красива, но не так, как наша Бетси-и». Таков был его ответ.
Девушка начала улыбаться.
— Неужели он сказал это?
Ей было приятно не только потому, что он высказался о ее внешности. Ей было приятно, что Наполеон сказал слово «наша». «Как будто мы члены одной семьи», — подумала девушка.
Несколько месяцев доктор О'Мира постоянно курсировал между Лонгвудом и «Брайарсом» по поручению императора. Он как-то сказал Бетси:
— Господи, я сам себе напоминаю лондонского гонца и курьера. Ну знаете, из тех, у кого постоянно красный нос и выцветшие глаза и довольно пахучее дыхание. Бедняги обычно стоят под дождем и готовы за шиллинг отнести весточку или вещи куда угодно. Но я даже не получаю шиллинга. Он с вами согласен по поводу его заметок о трех великих сражениях. Он считает, что это вариант гораздо лучше первого, который вы считали скучным. На этот раз заметки считает скучными Ла Касе. Но он желает знать, почему я не спросил у вас, какое описание их трех битв понравилось вам больше? Так, куда я подевал заметки? Вот они — Маренго, Аустерлиц и Москва.
— Аустерлиц, — не задумываясь ответила Бетси. Доктор перевернул лист.
— Правильно. Он написал на обороте — Аустерлиц.
— Интересно, был ли он очень горд в этот день?
— Я спрошу его об этом и передам ответ вам в следующий раз. Наверно, это будет очень скоро. Он перебирал книги, чтобы приготовить для вас очередные французские шедевры.
— У меня просыпается вкус к этим книгам, — заметила Бетси.
— Он этому радуется. Он сказал, что вскоре вы освободитесь от влияния той литературы, которую вы читали прежде, — доктор ухмыльнулся. — Кстати, за мной следят. Вчера меня вызвали в «Плантейшн-Хаус», и сам губернатор начал меня расспрашивать. Почему я так часто посещаю вас? Какие послания Наполеона я передаю вместе с книгами? Что он еще желает вам передать? Он захотел услышать подробно все, о чем мы с вами говорили. Он меня расспрашивал почти тридцать минут, и, знаете, к какому выводу он пришел? Те книги, которые я вожу от вас в Лонгвуд, должны быть внимательно просмотрены, чтобы выявить в них тайные послания!
На следующий день доктор видел Бетси у ворот, когда проезжал мимо по пути в город. Он остановился.
— Это не самый приятный день в его жизни и случившееся не связано со сражениями. Он сказал, что когда-нибудь он вам об этом расскажет.
— Вы сегодня не привезли книги? Доктор отрицательно покачал головой.
— Я ему рассказал о том, что говорилось там. — Он рукой показал в направлении «Плантейшн-Хаус». — И он решил, что не стоит больше посылать вам книг. Он не желает, чтобы у вас были какие-то неприятности.
Он продолжал ухмыляться, и Вильям Бэлкум называл его ухмылки «ирландскими».
— Когда я передал ему ваше мнение по поводу битв, то добавил, что если бы вы родились во Франции мужчиной лет двадцать назад, вы бы стали его маршалом. Он покачал головой. «У меня было двадцать два маршала и четыре почетных маршала. А Бетси-и только одна, и я предпочитаю, чтобы так все и оставалось».
Вечером Вильям Бэлкум расстался со своим портвейном и позвал Бетси в небольшой кабинет.
— Дорогая, Хадсон Лоув очень зол на нас. Он сказал, что следует прекратить передачу книг туда и сюда. Этот человечек считает, что мы нарушаем правила, которые он выработал в отношении контактов между людьми Святой Елены и пленником из Лонгвуда. Он мне сообщил, что его терпение подошло к концу. Вы станете повиноваться или я отошлю вас с вашим семейством в Англию.
— Папа, он действительно так считает? Какая чушь! Он в своем уме?
Мистер Бэлкум мрачно улыбнулся.
— Он не может выдержать напряжения, в котором он постоянно находится, ему приходится следить, чтобы пленник не совершил побега. Пока мы разговаривали, я заметил, что у него трясутся руки. Он разговаривает громким пронзительным голосом. Он весь — комок нервов.
Вот мы с тобой разговариваем, — продолжил отец, — а я пытаюсь сформулировать свое мнение о нашем друге О'Мира. Он кажется довольно приятным, но мы постоянно слышим о нем противоречивые истории. Большинство обитателей Лонгвуда уверены, что он ходит к Лоуву и передает ему все сведения. Но, кажется, что он делает и нечто противоположное. Лоув и его офицеры уверены, что все, что он узнает в «Плантейшн-Хаус», сразу становится известно в Лонгвуде. Другими словами, он может быть двойным агентом. Мне известно, что он требует повышения платы, и Лоув вне себя от ярости. Человек, получающий двенадцать тысяч фунтов в год, злится на тех, кто хотел бы, чтобы их зарплата стала на несколько фунтов выше. Должен признаться, — добавил он, — что лично мне нравится О'Мира.
— Папа, — спросила Бетси, — губернатор действительно может отослать нас обратно в Англию?
— Боюсь, что так.
Бетси пришла в отчаяние.
— Это было бы ужасно. Папа, я боюсь, что мы являемся единственными настоящими друзьями Наполеона на этом острове.