аполеона[103].
Да не буду я понят как ярый сторонник континентальной блокады. Просто не была бы континентальная блокада катастрофой при наличии политической воли к экономической самостоятельности и стремления развивать страну. А хуже всех от нее было дворянам, причем именно тем, которые владели землей и крепостными. 1 -2% всего российского населения.
В Тильзите Александр хотел только мира. Наполеон — еще и дружбы.
Наполеона Тильзитский мир вознес на вершину могущества, восторг по поводу договора был всеобщим. «Это было, как во сне, — почти неправдоподобное осуществление всех мечтаний». Ведь единственной союзницей Франции может быть только Россия — Бонапарт говорил это в 1807-м. Он стремился к этому все годы»[104].
Во Франции ликовали, считая Тильзит великой победой Наполеона.
Англичане охотно распространяли слухи о том, что Наполеон чуть ли не силой заставил Александра принять этот мир. Форма была как можно более обидной для Александра — вдруг он испугается и устыдится?! Через Воронцова Александру докладывают, что в Петербурге готовится заговор типа того же, который унес жизнь Павла I. По поводу провокации Александр I (все же умный и храбрый был человек!) на полях депеши написал: Вот депеша, которую мне прислал Алопеус. Речь идет не более и не менее как о попытке отправить меня в другой мир. Ваш Александр»[105]. Как видно, раскусил игру британцев.
Если Тильзит поставил императора Александра в очень сложное положение, то не на международной арене, а внутри страны. Тильзитский мир был крайне непопулярен в России. И потому, что континентальная блокада была экономически невыгодна дворянству. И потому, что в Тильзите Россия признала права «узурпатора», «Робеспьера на коне». И потому, что Наполеона продолжали бояться, как исчадия Французской революции.
Аустерлиц не считался таким позором, скорее случайностью. А вот Тильзитский мир — считался. Активнейшим врагом Тильзита стала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Князь Андрей Куракин имел личное поручение императрицы: «присматривать» за ее непутевым сыном, как бы он не заключил мира с Наполеоном.
В 1808 году Наполеон захочет жениться на сестре Александра Екатерине Павловне. Но отношение к «корсиканскому чудовищу» и у великой княжны, и у ее матери были категорически отрицательные. Мария Федоровна стремительно выдает дочь за герцога Ольденбургского: младшего сына своей рано умершей сестры и герцога Петера-Фридриха-Людвига, двоюродного брата Екатерины II — принца Георга Ольденбургского (1784 - 1812 гг.). Принца приглашают в Россию, он изучает русский язык и до конца своих дней остается в России. Как выразилась графиня Шуазель-Гофф: «Наполеону пришлось в первый раз получить отказ».
Когда посланец Наполеона Савари приехал в Петербург, императрица уделила ему ровно 1 минуту. По часам. Из аристократических домов, где собирался побывать Савари, его приняли всего в двух, а гвардейские офицеры демонстративно били стекла во французском посольстве.
А вот великий князь Константин, родной брат Александра, наоборот, буквально требовал от брата немедленного заключения мира с Наполеоном. Еще до Фридланда, 13 июня, братья встретились. Категорически отвергнув аргументы Константина, Александр накричал на брата и велел немедленно отправляться к своей гвардии и не соваться в политику. Константин же ослушался и во время Фридланда собрал самовольный «военный совет», решая вопрос: как замиряться с Наполеоном? Он даже предлагал немедленно послать мирную делегацию.
Интересно, что среди прочего обсуждалось, насколько можно полагаться на лояльность крестьянского населения Российской империи. И в целом участники «военного совета» приходили к неутешительным оценкам.
Такой же разброс мнений был и в самых широких слоях, но преобладали чувства национальной униженности и обиды. Считалось, что «союз с Наполеоном не что иное может быть, как подчинение ему»[106].
Настроения общества гениально выразил А.С. Пушкин:
Его мы очень мирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.
Да, Александр — не Македонский!
«Его»? Это Александра, конечно. Не любил его Пушкин, не любил.
И конечно же, по-прежнему боялись «Робеспьера на коне». Для большинства дворян Наполеон таковым был и остался. Губернатор Оренбургской губернии М.В. Веригин писал своему знакомому: «В новой конституции герцогства Варшавского говорится, что никто не имеет права владеть крепостными. И вот одним росчерком пера дворяне почти лишены собственности. Можно опасаться, что эта эпидемия явится и у нас. Это станет страшным ударом для России»[107].
Полиция активно перлюстрировала письма, собирая такие, например, перлы: «Война принесла нам много вреда, а мир окончательно разорит нас... Такого условия не было ни в одном договоре от сотворения мира...»[108].
В марте 1807 года Александр приказал Сенату выпустить указ «о запрещении всяких неприличных и развратных толков о военных и политически делах».
Это ощущение национальной униженности, ославленное, слабости государства и беззащитности перед «санкюлотом на троне» исчезло только после 1812 года. Отечественная война как бы реабилитировала и государство, и лично императора.
«Тильзит! при имени его обидном теперь не побледнеет росс», — писал Пушкин. «Теперь» — это после Отечественной войны 1812 г.
В России возникло представление, что Александр ловко обманул Наполеона, усыпил его бдительность. А потом нанес смертельный удар. Тексты, написанные самим Александром, позволяют толковать его политику и таким образом.
«Бонапарт полагает, что я просто дурак. Смеется тот, кто смеется последним», — писал Александр сестре Екатерине Павловне.
После встречи в Эрфурте Мария Федоровна пишет сыну, что его «преступной политикой» недовольно все русское общество. Его и так считают «орудием Наполеона», а в Эрфурте он делается «марионеткой корсиканского чудовища».
Сын отвечает маме более чем откровенно: «никакого подлинного союза с Францией нет в помине. Есть лишь временное и показное примыкание к интересам Наполеона. Борьба с ним не прекратилась — она лишь изменила форму».
Бонапарт сам поддерживал такое мнение: он не раз, в том числе на острове Святой Елены, объявлял Александра «хитрым византийцем», «двуличным хитрецом» и так далее.
Впрочем, назвать это умение Александра можно и иначе... Манфред полагал, например, что из всех Романовых Александр I Павлович «был, по-видимому, самым умным и умелым политиком».
Что же до обмана. Похоже, Александр мог заверять в чем угодно свое непростое семейство, но вот что он думал на самом деле. Очень может быть, его политика была продолжением «политики свободных рук». Идти с тем, с кем выгодно в данный момент. Лишь бы Наполеон не напал на Россию! Лишь бы французская армия не перешла Неман и по длинным улицам Москвы, по ровным проспектам Петербурга не начали скакать и бегать санкюлоты в обнимку с крестьянскими повстанцами!
Очень похоже, для этого Александр и воевал с Наполеоном, и мирился. Может быть, Мария Федоровна и не понимала, чем чревата пропаганда Наполеона и вторжение Наполеона. Но Александр — понимал. Жаль только, он не ставил цели создания передовой, самостоятельной России, которой не страшен «французский соблазн». Его целью было сохранение России дворян, России верхушки субэтноса русских европейцев. Потому что он сам принадлежал к этому классу? Потому, что заложник верхушки дворянства боялся разделить участь отца? Возможно, в силу обеих причин.
Глава 6.ТИЛЬЗИТ И ПОСЛЕДСТВИЯ: НОВЫЙ ВИТОК РЕФОРМАТОРСТВА
Это ж прямо зуд реформаторский...
Г. Теплов (про Петра III)
Не успели засохнуть чернила под Тильзитским договором, как Александр вернулся к своей программе реформ. Но исполнители и советники — уже другие. Потому что в конце 1807 года созрел очередной заговор. Денежки — британские, вестимо. Исполнители: «молодые друзья» императора почти в полном составе. Чарторыйский как будто не участвовал, остальные все здесь! Император раскрыл заговор, разогнал «негласный комитет» уже окончательно, а к себе приблизил Аракчеева. 14 декабря (поистине мистическая дата!) 1807 года издается Указ слушаться повелений Аракчеева, как повелений самого императора.
И до этих невеселых событий локомотивом реформистских идей был, кроме «молодых друзей», простонародный Михаил Михайлович Сперанский (1772-1839). Уроженец села Черкутино во Владимирской губернии, любимых мест современного (ну, почти современного) писателя Владимира Солоухина[109]. Сына бедного приходского священника учил читать слепой дед Василий.
Фамилию парень получил во Владимирской семинарии, где из-за его редких способностей был записан под фамилией Сперанский (от латинского глагола spero, sperare — уповать, надеяться).
Он сделал фантастическую карьеру; через три месяца после своего вступления в гражданскую службу получил чин коллежского асессора, еще через девять месяцев — 1 января 1798 года — был назначен надворным советником. Спустя двадцать с половиной месяцев в сентябре 1799 года — коллежским советником. Не прошло и трех месяцев, как он сделался статским советником. А уже 9 июля 1801 года Сперанский стал действительным статским советником. Всего за четыре с половиной года мы видим, как из домашнего секретаря знатного вельможи он превратился в видного сановника Рос