Пока армии сближались, огонь пушек и ружей выводил из строя не так уж много людей. У Льва Толстого прекрасно описаны реалии того времени: стоит только появиться раненым, и тут же слышен крик «Носилки»! И раненых действительно уносят, огонь редко мешает санитарам. И не так много раненых, чтобы их не успеть выносить.
Стреляя друг в друга чуть ли не в упор, сойдясь в штыковом бою, враги обычно в самом сильном остервенении не добивали раненых противника, не мешали выполнять свой долг врачам и санитарам. Если поле боя оставалось за победителем, а побежденные быстро отступали, победители хоронили погибших врагов в братских могилах, а раненым оказывали помощь наравне со своими собственными ранеными.
Разумеется, всегда бывали нарушения рыцарских законов ведения войны, но было их не так много. Есть норма, а есть исключения. Пропаганда всячески подчеркивала заботу военачальников о солдатах своих и чужих, гуманизм и «отеческое участие». По традициям Рыцарской войны, военные действия обставлялись как грандиозное шоу и одновременно как спортивное состязание. Отмечать мужество врагов, их силу и преданность воинскому долгу считалось хорошим тоном. Лев Толстой даже посмеивается над церемонией вручения французских орденов «самому храброму русскому солдату», а русских — «самому храброму» французу.
Но ведь лучше такое забавное шоу, чем реалии Вердена и Сталинграда. После ужасов войн 20-го века кампания 1812 года порой кажется нашему современнику какой-то идиллией. Каким-то потерянным раем после танков, едущих по госпиталям и раненых которых обливают бензином и поджигают.
Все так! Все было, было, было... Были раненые, оставленные на попечение французов после сражений при Аустерлице и при Смоленске. Был русский генерал Милорадович, кричащий атакующим гренадерам Даву:
— Молодцы, французы! И обернувшись к своим:
— Как идут, шельмы, а?! Молодцы!
И опять повернувшись к противнику, опять по-французски:
— Молодцы, французы! Слава! Виват!
Гренадеры с длинными закрученными усами, в ярко-синих с золотом мундирах молча шли под барабанный бой. Полыхали столбы пламени из жерл орудий, мерный грохот давил на уши. А что? Яркие мундиры, яркие краски среднерусской осени, плотный белый дым, алая кровь на зеленой травке. Красиво, ярко, и всегда находятся любители таких зрелищ. Недаром сюжеты войны 1812 года — любимая тема для наших и французских исторических клубов, специалистов по «игровым» историческим реконструкциям.
Не так уж сильно грохотало, голос Милорадовича, возможно, и был слышен. И крик боевого генерала, высоко оценивающего, чуть ли не вдохновляющего своим криком атак и противника — был воспитывающим явлением, формирующим отношение к тому, как «должно быть».
Все так. Но только вторглись в Россию, во-первых, вовсе не одни французы. Русская пропаганда совершенно справедливо говорила о «нашествии двунадесяти языков». Многонациональное сборище общалось на странном армейском жаргоне, на основе французского, но с включениями слов из разных немецких диалектов, польского, испанского, итальянского.
Все это интернациональное сборище Великой армии подвергалось массированной пропаганде. У солдат армии Наполеона был довольно своеобразный взгляд и на Россию, и на то, что они в ней делают.
Готовясь к нападению на Россию, Наполеон не просто вел очередную военную кампанию. Речь шла о последнем завершающем этапе создания «универсальной империи», то есть полного владычества Франции в Европе — фактически мирового владычества.
В преддверии 1812 года Наполеон произнес: «Через три года я буду властелином мира, остается Россия, но я раздавлю ее». Эти слова были прекрасно знакомы солдатам его армии. Они шли в последнюю независимую страну континентальной Европы. Впереди еще Британия, но ее давить будут другие: флот. Россия — последняя непокорная страна, в которую необходимо идти походом. Раздавим ее, воцарится Наполеон Бонапарт в Кремле, как новый русский царь, сделает Российскую империю вассалом Франции — и можно будет отдохнуть от почти беспрерывных войн и походов, продолжавшихся с 1792 года.
Ядро армии Наполеона — французы-офицеры. Это были тридцатипятилетние, сорокалетние мужчины, которые провоевали всю свою жизнь. Двадцать лет под ружьем. Как им хотелось отдохнуть!
Солдаты Великой армии твердо знали, что пришли в варварскую полудикую страну и что они несут в нее свет самой лучшей в мире культуры — французской. Что их ведет величайший полководец всех времен, сопротивляться которому — дикость, нелепость, вред, отступничество от цивилизации и чуть ли не преступление.
«Для победы необходимо, чтобы простой солдат не только ненавидел своих противников, но и презирал их», — так говаривал Наполеон. Так вслед за Наполеоном рассуждали его генералы.
Простой солдат презирал и Россию, и русских. Он был воспитан в этом презрении. Он знал, что русские — опасные полудикари, рабы своего начальства, враждебные Европе, и всегда угрожавшие Европе. Победи они — и тут же принесут всюду страшные нравы русского мужлана.
У русских даже религия — вздор и нелепица. Есть очень интересные исследования, показывающие: пропаганда Наполеона считала ислам более совершенной, более «цивилизованной» религией, чем русское православие[148].
Результаты пропаганды в действии
С самого начала вторгшиеся завоеватели вели себя с местным населением как новые хозяева с рабами. Как банда грабителей, имеющих полное право брать все, на что упадет их глаз. Конечно, похоже они вели себя и в Германии, и в Испании, и в Италии. Но в России поведение завоевателей было еще помножено на учение о примитивности русских, их грубости и невежества, и на страх перед русской агрессией. И на падеж громадного стада, разумеется.
Уже в Литве и Белоруссии итальянская и баварская солдатня вырубала садовые деревья, растаптывала огороды. Никакой военной необходимости в этом не было, солдаты демонстрировали свою власть и стремились причинить местным жителям как можно больше неприятностей.
В городе Урдомине они разграбили все, что попадало под руки, разогнали учеников лицея — мальчиков лет 12-14, а в католическом соборе поместили солдат.
В 20 верстах от Урдомина отряд баварских немцев ограбил местечко Сомно, причем из тамошнего костела взял 4500 рублей, собранных на ремонт церкви.
Это — еще в католических областях, только еще войдя на Русь. В Великороссии было еще «круче»: в смоленском селе Одинцово исчезла треть населения: кто бежал в леса, кого закололи штыками при попытках защищать свое достояние, кого увели с собой в качестве рабов.
Мародерство Великой армии оказало самую дурную услугу Наполеону, оно толкало множество русских людей в партизаны. Кто и не пошел бы из патриотических чувств — тот шел, чтобы сопротивляться насилию и грабежу. Как писал историк Е.В. Тарле: «Разорение крестьян проходившей армией завоевателя, бесчисленными мародерами и просто разбойничавшими французскими дезертирами было так велико, что ненависть к неприятелю росла с каждым днем»[149].
У нас до сих пор считается, что армия Наполеона, в отличие от немцев в 1941 году, была все-таки цивилизованная, культурная. Это потом, после пожара Москвы, она превратилась в сборище мародеров и дезертиров.
Но это так. Армия Наполеона с самого начала была готова грабить все, что только возможно. Вопрос в степени, и только. На первом этапе войны грабеж шел более организованный.
У нас до сих пор в описании войны упор делают все же на благородный характер сражений и обращения с пленным и раненым врагом. Такова война даже в изображении великого реалиста Льва Толстого. Такова она и в блестящем фильме С.Ф. Бондарчука.
Это было. Но за красивым фасадом скрывается другой — темный и безобразный. О нем почти не говорят, почти не пишут, хотя это ведь тоже имело место быть.
Не буду голословным, приведу факты.
1.3 сентября 1812 года, на следующий день после входа Великой армии в Москву, солдаты получили официальное разрешение грабить. Творящееся варварство, жестокость и насилие не были случайными действиями мародеров, которых наказывали официальные власти. Это была политика Франции и самого Наполеона.
2. Великий московский пожар французы рассматривали как попытку местных жителей сжечь свое имущество, но не отдать неприятелю. Примеры такого поведения они уже видели по пути к Москве, уже в Смоленске.
Потому они и расстреливали «поджигателей» — по большей части, совершенно случайных людей. Как тех, кто отнимал у французов то, что принадлежало им «по праву».
3. Приказами командования французской армии московские монастыри использовались под жилища для солдат, причем престолы и жертвенники употреблялись вместо столов, а в алтарях стояли кровати.
Наполеон лично посетил Новодевичий и Донской монастыри. Он не осматривал их с любопытством туриста, не собирался молиться. Монастыри интересовали его только как укрепленные точки. По его приказу в Новодевичьем французы разместили батарею, а стены монастыря укрепили окопами. Чтобы было удобнее оборонятся, они взорвали стоявшую рядом с монастырем церковь Иоанна Предтечи.
Церкви Заиконоспасского, Покровского, Новоспасского, Симонова, Крестовоздвиженского, Донского, Рождественского и других монастырей были превращены в конюшни.
В Высокопетровском монастыре оккупанты устроили скотобойню, а соборный храм превратили в мясную лавку. Весь монастырский погост покрыт спекшейся кровью, а в соборе на паникадилах и на вколоченных в иконостас гвоздях висели куски мяса и внутренности животных.
4. Мародеры дочиста ограбили все монастыри. Их интересовали прежде всего драгоценности, украшавшие священные предметы. Они сдирали с икон серебряные оклады, собирали лампады, кресты. В поисках спрятанных сокровищ грабители нередко взламывали в храмах полы, простукивали стены.