ть есть главная причина неудачи.
Влияние вышеприведенных мной причин было столь сильно, что восторг, с которым народ принял предложение заговорщиков, превзошел их ожидание и обнаружился прежде назначенного времени. Усердие их простерлось до того, что даже не соответствовало осторожным планам Наполеона, который долго не соглашался на предложение оставить остров Эльба. Содействие Мюрата было весьма важно; вступлением в Северную Италию он обеспечил положение Бонапарта, который мог быть разбит в Южной Франции при самом начале своей экспедиции. Тогда начались тайные сношения между главными заговорщиками и королем Иоахимом, окончившиеся непосредственным его участием в успехе сего опасного предприятия. В Северной Италии находилось еще большое число солдат и офицеров, служивших прежде под начальством Евгения Богарне. Слабость немецких войск заставляла надеяться, что армия Мюрата, сделав быстрый марш, успеет присоединить к себе всех старых воинов.
Внутри Франции заговор производился с удивительной скрытностью. Свидания главных заговорщиков происходили в доме г-жи Марет, герцогини Бассанской; подчиненные же агенты рассеяны были повсюду, особенно в кофейнях и публичных домах Пале-Рояля – средоточии всего, что только есть в Париже распутного. Бонапарт, сказал мне третьего дня один роялист, для узнавания общественного расположения часто употреблял средства самые низкие, даже публичных женщин. Одно из мест ночных свиданий, известное под названием кофейни Монтасьер, более всех отличалось необыкновенной смелостью своих посетителей, кои отважно рассуждали о делах политических и жарко защищали низверженного императора. Равнодушие, с каким полиция, славившаяся при Бонапарте чрезвычайной бдительностью, смотрела на столь явные признаки измены, доказывает неисправность главных ее начальников и неверность их агентов.
Изображение фиалки, которое приверженцы Бонапарта носили на себе более двух месяцев в знак возвращения его в начале весны, не привлекло внимания полиции.
При такой деятельности с одной стороны и нерадении с другой, – не говорю уже об общем расположении, столько благоприятствовавшем заговору, – успехи Бонапарта не произвели почти никакого удивления. Вся армия шла пред ним как будто один человек, высшие же начальники, не имевшие достаточного влияния для пресечения успехов его, после нескольких неудачных покушений решились следовать быстрому течению потока, которого они не могли остановить.
Но сколь велико было недоверие к правлению Бурбонов, это видно из испуга среднего класса, который сим несчастным происшествием поражен был как громовым ударом. Он увидел себя снова вовлеченным в войну со всей Европой; он слышал уже торжественный звук прусских труб, раздающийся перед вратами французской столицы.
Чтобы рассеять сии беспокойства, Наполеон старался дать своим намерениям такой вид, который бы мог всех удовольствовать. В прокламации, изданной им в Лионе для армии, он говорил о войне, о завоеваниях и восстановлении воинской славы французов; но по прибытии в Париж переменил сию прокламацию и напомнил о Парижском договоре, объявляя всенародно, что он соглашается на требования союзников касательно прав и пределов Франции.
Он даже утверждал, что предприятие его одобрено ими и что Англия непосредственно способствовала его намерениям: «Иначе, – говорил он, – я не мог бы возвратиться с острова Эльба». Он прибавил, что восстановление его было подтверждено Австрией, которая не замедлит доказать сие, отправив во Францию Марию-Луизу и сына его. Наконец бесстыдство его простерлось до того, что он стал делать приготовления для встречи драгоценных залогов тестевой дружбы. Посредством такого низкого коварства хотел он воспользоваться легковерием изумленного народа, хотя был твердо уверен в непродолжительности своего обмана.
Объявление могущественных союзников уничтожило все надежды на мир. Чрезвычайные приготовления показывали французам, что война неизбежна и близка.
Прощай, любезный друг; продолжение сего рассказа ты найдешь в письме моем к Майору: описание военных происшествий неоспоримо принадлежит ему. Остаюсь и проч.
ПИСЬМО V
Пол – Майору
Я думаю, любезный Майор, что Вы читали уже последнее письмо мое, адресованное на имя нашего друга Политика, о состоянии армии при Бурбонах; содержанием же сему служит весьма важный предмет, о котором я намерен нечто сообщить Вам; – и действительно, кто бы осмелился говорить о военном искусстве с Александром Великим? Но так как битва при Ватерлоо совсем не то, что Банкер-Хиллское и два или три других сражения, кои Вы нам так часто и подробно описывали, то надеюсь, что слабое о ней повествование такого худого тактика, как я, может служить, по крайней мере, материалом для прекрасных записок Ваших. Впрочем, я употребил все старания для открытия истины: сам осмотрел поле сражения и долго говорил со многими храбрыми офицерами, коим отечество одолжено вечной благодарностью. Ваше снисхождение простит мои погрешности, а проницательность легко откроет и исправит недостатки.
Политическая жизнь Наполеона, замечательная по быстроте воинских предприятий, не представляет, однако же, ничего подобного той деятельности, какую показал он в короткое время вторичного своего царствования.
В то время когда казалось, что он совершенно был занят разысканием различных партий, процессиями и осмотром войск, в то самое время важнейшие его приготовления были столь же великими в совокупности, как беспрерывными в исполнении. Пушки, мушкеты и всякого рода оружие выковывались на всех заводах и выходили из арсеналов с невероятной скоростью; старые корпуса пополняемы были рекрутскими наборами. Ветераны 1814 года опять были призваны под знамена, производились новые наборы для составления корпусов под названием свободных, союзных или вольных.
Воинственный гений Франции, окрыленный надеждой, воспринял всю силу свою, и все королевство казалось еще раз превращенным в обширный стан, которого Наполеон был вождем и душой.
Многочисленная армия отряжена была в Бельгию, где соседство англичан и пруссаков возродило справедливые опасения; другие корпуса расположены были в Эльзасе, Лотарингии, Франш-Конте, у подошвы Альп и на границе Пиренейской. Оставалось только знать, с какой стороны разразится буря.
Нет сомнения, что Бонапарт, надеясь на успехи Мюрата, по крайней мере, предполагая, что он может сделать долговременную диверсию, решился сам войти в Северную Италию и в ней основать театр войны. Довольно, думал он, одной угрозы с сей стороны, чтобы отвлечь от главного пункта все силы Австрии, которой печальный опыт показал, как она была слаба на итальянской границе. Часть русских войск, вероятно, была бы отправлена к ним на помощь; и в то самое время, как тройной ряд крепостей, вспомоществуемый сильной армией, защищал границы Фландрии, сам Бонапарт открыл бы кампанию на поприще первых побед своих, удалив войну от пределов Франции с надеждой в случае успеха пополнить свою армию всеми ветеранами Евгения Богарне. Но Австрия в сие критическое время явила деятельность, невиданную в ее истории, и войска, отправленные ею для встречи Мюрата, показали с самого начала то военное превосходство, коим отличаются северные народы. «Эти варвары, – говорили неаполитанцы после Риминийской схватки, – сражаются так отчаянно, как будто у них две жизни! Как можем им противиться мы, уверенные, что имеем одну?» Посему-то армия Мюрата отретировалась с такой поспешностью и столь слабым сопротивлением, что кампания окончилась почти при самом начале; с ней вместе прекратилось царствование короля Иоахима в приятных местах Неаполя. Ни один король в волшебных сказках не достигал престола так легко и так просто и скоро не лишался его.
Падение Иоахима оставило за собой самые худые последствия для Бонапарта; чрез сие он был заключен внутри Франции окружившими ее неприятельскими войсками, которые приближались со всех сторон и принудили его сражаться на собственной земле.
Однако же он не лишился своего мужества и приготовления его чрез то нимало не замедлялись; французская армия, уже многочисленная и хорошо снаряженная, подкреплена была новыми войсками и потребными припасами. Тогда стало известно, что Фландрия или граница Франции, смежная с сей провинцией, будет театром войны. Главная квартира назначена была в Лионе, городе, весьма крепком по своему положению, где производились особенные приготовления для составления резервной армии на случай неудачи.
Первые корпуса заняли Валансьен, вторые Мобёж; правое крыло их соединялось с войсками, расположенными в Арденне и Мозеле, а левое опиралось на страшные крепости Лилля.
Более всего беспокоил Наполеона недостаток в артиллерии: в продолжение кампании 1814 года союзники отбили у французов значительное количество пушек; но невероятная деятельность его вознаградила и сию потерю. Кроме артиллерийского обоза, находившегося при каждом корпусе и при каждой дивизии, был обоз резервный, а императорская гвардия имела превосходную артиллерию, которая почти вся состояла из новых пушек.
Казалось также, что Бонапарт не мог иметь кавалерии, но вышло совсем иначе. Полки, расстроенные в продолжение кампаний 1813 и 1814 годов, при Людовике XVIII были пополнены; стараниями же Наполеона и его офицеров прекрасно вооружены, так что никогда не видано было в поле лучшей кавалерии; она простиралась до 20 000 человек. В сем числе лансьеры отличались ловкостью, а кирасиры искусством в езде и добротой коней своих. Сии последние, т. е. кирасирские корпуса, составлены были из отборных солдат и показали славные примеры своей храбрости и опытности в кровопролитной битве при Ватерлоо. Вооружение их состояло из кирасы и досьера, сцепленных крючками, так, как в старинных бронях; у солдат они были железные, а у офицеров медные, обложенные сталью и опробованные пулей, так что не гнулись в прямом направлении; прибавьте к сему еще каску вместе с подбородником. Они не имели карабинов; длинная сабля и пистолеты составляли все их наступательное оружие.