[20]…
Далее приведу лишь несколько отзывов о книге Кеннана «Сибирь и ссылка»:
Будущий «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин назовет эту книгу «настоящей библией ранних революционеров»;
Марк Твен (из письма С. М. Степняку-Кравчинскому): «Вспоминая о разоблачениях Дж. Кеннана и задумываясь над их смыслом, понимаешь, что только в аду можно найти подобие правительству вашего царя»;
Георгий Плеханов: «Г. Кеннан разоблачил некоторую долю гнусностей русского правительства перед читающей публикой образованного мира. Этим он оказал величайшую услугу революционерам»;
А. Миллер, старший помощник делопроизводителя петербургского Департамента полиции (из агентурной справки): «Вред, причиненный Кеннаном интересам русского правительства — громадный. Агитаторская деятельность этого иностранца, сумевшего произвести целый переворот в мыслях и взглядах на «дело русской свободы» всего говорящего по-английски человечества, дала могучий толчок русскому революционному движению за границей»[21].
Вот таким он был, некогда большой друг, защитник внутренней и внешней политик России Джордж Кеннан. Воистину: еще парочка таких друзей — и врагов не нужно![22]
Я намеренно уделил столько места жизнеописанию американца Кеннана. Время покажет, что равно как в 1927 году Владимир Маяковский станет советовать подрастающему поколению «делать жизнь с товарища Дзержинского», за несколько десятилетий до того наш Наполеоныч в своих устремлениях возьмется (вольно, невольно ли?) подражать Джорджу Кеннану. Судите сами:
— Кеннан поколесил по Сибири — и Гартевельд туда же;
— Кеннан отметился путешествием на Кавказ — и Гартевельд, мало того, что побывал там же, позднее предпринял поездку в еще более экзотический Туркестан;
— Кеннан издал книгу «Народные рассказы о Наполеоне» (перевод русских легенд и фольклорных материалов о французском нашествии 1812 года) — и Гартевельд занялся песенным фольклором войны 1812-го;
— Кеннан добился приема в Ясной Поляне, где поделился с графом Толстым своими впечатлениями о Сибири и каторге — и Гартевельд станет домогаться подобной аудиенции;
— Кеннан выпускает в Америке сборник очерков «Русская комедия ошибок» — Гартевельд издаст в Швеции «Трагикомические истории из жизни старой и новой России»… Каково?
Помимо негативного опыта сотрудничества российских властей с американским журналистом, к 1908 году возникли и другие серьезные препоны для «творческих командировок» иностранцев в Сибирь.
Начать с того, что, помимо исправно поглощаемого уголовного элемента, после поражения первой русской революции сибирская каторга приросла новой, внушительной порцией политзаключенных. Среди них — изрядное количество бунтарей-военнослужащих, осужденных за участие в восстаниях, волнениях, мятежах и беспорядках, а также за нарушения воинской дисциплины (неповиновение начальству, оскорбление начальства, сопротивление, побег со службы и прочее). Понятно, что даже демонстрировать сих товарищей иностранцам во всех смыслах не комильфо. Не говоря уже о допущении более тесных контактов. Это раз.
А во-вторых, успехи японской и британской разведок в недавней русско-японской войне заставили российское военное руководство признать необходимость ведения системной борьбы со шпионажем и в мирное время, а не только в период ведения военных действий. Как результат, Генштаб активно приступил к сбору любых сколь-нибудь значимых сведений об иностранных военных разведках. Равно как начал собирать информацию обо всех иностранных подданных, длительное время пребывающих на территории Российской Империи. Я это к тому, что нашего Вильгельма Наполеоновича с его перевалившим тридцатилетие российским стажем, но со шведским паспортом формально тоже должны были взять на карандаш.
Теперь вы понимаете, с какими сложностями пришлось столкнуться нашему герою? Дерзнувшему попытаться войти в одну и ту же сибирскую реку в… энный по счету раз? Да еще и войти «поперек течения»! Опять же: родить преоригинальную идею и реализовать ее — это две большие разницы, как говорят в городе, из которого в путешествие на Сахалин отправился Влас Дорошевич.
К тому времени в России, в том числе стараниями Кеннана и иже с ним ершистых литераторов, существовало жесткое правило, гласящее, что посещение тюрем разрешается только с научной или благотворительной целью. Да и на это правило накладывалось дополнительное ограничение — «на усмотрение местных властей». Касательно последнего уместно процитировать небольшую выдержку из книги Кеннана, где он рассказывает о том, как в ходе подготовки к путешествию попал на аудиенцию к товарищу российского министра внутренних дел г. Влангали:
«…он (Влангали) уверил меня в том, что нам несомненно будет дозволено отправиться в Сибирь и что он будет оказывать нам всяческую помощь: снабдит нас открытыми письмами к сибирским губернаторам и добудет подобное же письмо от министра внутренних дел. На вопрос о том, дадут ли нам эти письма возможность посещать сибирские тюрьмы, Влангали ответил отрицательно; разрешение бывать в тюрьмах, по его словам, следовало всякий раз получать у губернаторов. А на вопрос о том, легко ли нам будет получать подобные разрешения, он уклонился от ответа».
О чем-то подобном позднее напишет и сам Вильгельм Наполеонович: «Тюремная администрация ревниво оберегает свои секреты, и только по приказанию свыше перед вами откроются тюремные ворота».
Короче, без заветного «сим-сим, откройся» — никуда.
Итак, существовало два варианта экскурсионной прогулки на каторгу. Один отметаем сразу, так как благотворительностью Гартевельд всяко заниматься не собирался. Но вот другой…
Подвести под научную статью сбор песенного фольклора, составной частью которого является фольклор каторжный, представлялось вариантом в достаточной степени реальным. Да, композитор вроде как собирается поехать в Сибирь, в том числе с намерением посетить тюрьмы и каторгу. Но! Едет туда исключительно за песнями и в поисках музыкального вдохновения. Это и в самом деле могло сработать, хотя бы потому, что прочие литераторы и филологи до сих пор говорили о песнях тюрьмы и каторги исключительно с позиции слова (текста). Вильгельм Наполеонович же, будучи профессиональным музыкантом, замыслил развить тему и привнести в нее важную недостающую деталь — МЕЛОДИЮ.
Лучше один раз услышать песню, чем сто раз прочитать о ней, не так ли? К тому же в процессе подобной этнографической работы человек думающий и умеющий слушать (и слышать!) способен сыскать немалое количество пищи для собственных творческих размышлений. Неслучайно в брошюре, посвященной концертному турне Гартевельда, дважды цитируется фраза Михаила Глинки: «Музыку творит народ, а мы (композиторы) ее только аранжируем».
Разумеется, в данном случае я имею в виду не открывающуюся перед Вильгельмом Наполеоновичем возможность подрезать некое количество мало кем слышанных в европейской части России напевов, дабы по возвращении при помощи невеликой обработки выдать их за свои собственные. Здесь я веду речь о том, что поездка в Сибирь, при правильном стечении обстоятельств, могла породить в нем то особое душевное и творческое состояние, что много веков назад китаец Бо Цзюй-и описал так: «Еще и напева-то собственно нет, а чувства уже возникли».
Словом, всё это при удачном раскладе могло сработать. И — сработало.
Не секрет, что, пускаясь в подобного рода авантюрные путешествия, желательно заручиться поддержкой влиятельных лиц и запастись достаточным количеством рекомендательных писем, всяческих «проходок», спецпропусков и т. п. Это и в наши дни, в современных российских реалиях, небесполезно. А тогда — и подавно.
И, похоже, такие козырные карты у Вильгельма Наполеоновича подсобрались. К слову, по молодости наш герой был весьма охоч до азартных игр: «Было время, увы, когда и я отдавал дань зеленому полю». И кто знает, быть может, именно на составление подобной колоды у него и были потрачены два с лишним года? Те самые, что от замысла и до реализации?
Косвенные упоминания о том, что Гартевельд получил поддержку своей миссии, мы встречаем в следующем газетном тексте.
Из газеты «Московские вести», 2 августа 1908 года:
«Нам пишут. Из Омска. К нам приехал небезызвестный композитор и пианист В. Н. Гартельвельд со специальным поручением записать слова и мотивы песен сибирских арестантов. Между прочим, ему поручено записать мотивы тех сахалинских песен, слова которых записаны В. М. Дорошевичем в его книге «Сахалин».
Резонный вопрос: а кем поручено? Не самим же Власом Михайловичем? Правда, в своем сочинении Дорошевич и в самом деле выказывает сожаление в части невладения музыкальной грамотой: «…когда эту песню, рожденную в Якутской области, поет каторга, — от песни веет какою-то мрачной, могучею силою. Сколько раз я жалел, что не могу записать мотивов этих песен!»
Так может, имярек-поручители и в самом деле прислушались к сетованиям модного репортера и откомандировали за музыкой добровольца-профессионала? Помните, была некогда подобная газетная рубрика — «Письмо позвало в дорогу»?
Понятно, что на Сахалине нашему Вильгельму Наполеоновичу побывать не довелось: проигрыш России в войне с Японией привёл к отторжению от России южного Сахалина, и год спустя был объявлен Закон об упразднении сахалинской каторги. При этом часть бывших ссыльных и каторжан эвакуировали в район Кургана, где создавались так называемые «сахалинские поселения». Здесь бывшие каторжники, продолжая жить под надзором властей, получили земельные наделы, жилье и невеликие подъемные. Учитывая, что расстояние от Омска до Кургана составляет каких-то 550 км, сам бог велел Гартевельду прошвырнуться и туда. Что, собственно, наш герой впоследствии не преминет сделать.