Более на подобного рода сентиментальности, как-то: переживание разлуки с молодой женой, тревога за домочадцев, получение долгожданных писем от родных и т. п., Вильгельм Наполеонович в своей книге отвлекаться не станет. Все правильно! Как сказано в уже вышедшем к тому времени главном философском труде Ницше: «Мужчина должен воспитываться для войны, а женщина — для отдохновения воина; все остальное есть глупость». А что есть для Гартевельда поездка в Сибирь, как не своего рода глубинный рейд рейнджера-одиночки, отправившегося раздобыть важнейшие разведсведения?
Итак, путешествие началось после 4-го апреля. Но — не позднее 6–7-го. Потому как на второй день Пасхи (согласно тогдашней Пасхалии, 14-го апреля) Гартевельд должен был отыграть концерт в Челябинске, а до того — около недели провести в Златоусте.
Вот с последнего городка и начнем…
В уральский Златоуст наш герой прибыл поездом Самаро-Златоустовской ж/д, которая к тому времени в магистральной своей части означала участок от станции Батраки, что на правом берегу Волги, до станции Златоуст.
При строительстве этой ветки, ставшей головным участком будущей Транссибирской магистрали, особо отличился писатель Гарин-Михайловский, начинавший свою карьеру именно как инженер-путеец. Причем с наибольшей силой инженерный талант Николая Георгиевича раскрылся как раз в ходе строительства перегона Уфа — Златоуст, где он реализовал свой вариант прокладки железнодорожного полотна. Учитывая, что помимо многих своих прочих ипостасей Гарин-Михайловский был путешественником, этнографом и фольклористом, думается, что Наполеоныч, как минимум, изучал труды Николая Георгиевича. Нельзя исключить и личного знакомства этих авантюрно-родственных душ. Ну да в любом случае, к началу путешествия нашего героя Гарин-Михайловский полтора года как почил в бозе…
Случайный вагонный попутчик Гартевельда — молодой немецкий коммивояжер, узнав о пункте назначения композитора, презрительно сплюнул в сторону и, качая головой, произнес: «Печальная дыра! Дел никаких!» И хотя, как признает потом сам Вильгельм Наполеонович, «я убедился в истине его слов», по неясным причинам он проведет в этом захолустье почти неделю. При том что до более комфортабельного во всех смыслах Челябинска всего 8–9 часов езды.
Отсюда вопрос: с чего вдруг? Тем паче, что песен в Златоусте Гартевельд все равно толком не собирает. Да, похоже, их здесь никто особо и не поет.
«…Хмурая природа, хмурые лица, хмурая погода и таким же оказался впоследствии и самый город. «Город без улыбки» — как я его потом назвал.
И в самом деле. Во время всего моего недельного пребывания в Златоусте я ни в природе, ни в людях не видал привета или улыбки. Суровая природа и суровые люди!»
Жизнь местного населения связана исключительно с заводом.
И жизнь эта, судя по описанию Наполеоныча, не шибко радостная:
«…жителей в нем всего 21,000 человек, из которых 20,000 составляет живой инвентарь при казенном заводе. Завод этот вырабатывает орудий и снарядов в год (смешно сказать) всего на 1 миллион рублей, и уже давно толкуют об упразднении его, ибо кроме убытка он будто бы ничего не дает. Но это было бы равносильно тому, как если бы в Петербурге упразднили бы все присутственные места. «Северная Пальмира» превратилась бы тогда в безжизненное болото, а Златоуст в каменную пустыню…»
По меткому выражению Гартевельда, «быть в Златоусте и не осмотреть казенного завода, то же самое, что быть в Монако и не осмотреть рулетки». Между тем на территорию градообразующего предприятия и единственную, по сути, местную достопримечательность нашего героя не пустили.
«…оказывается, что «посторонним» завод ни в каком случае не показывают и разрешение на осмотр идет чуть ли не из Петербурга. <…> Это тщательное скрывание внутренней жизни завода от посторонних глаз дает основание для различных догадок: или обнаружится слишком много или слишком мало».
Как же так? А где же открытый лист с предписанием «оказывать содействие»?
Странно… Однако ироничный оборот про «много или мало», согласитесь, неплох?
В Златоусте праздношатающийся Гартевельд заводит некоторые знакомства. В том числе — приобретает друзей, которые устраивают ему трехдневную охоту в окрестностях горы Таганай. И от охоты, и от горы наш герой получает несказанное удовольствие.
В общем, на старте путешествия Наполеоныч ведет себя отнюдь не как командировочный, а скорее как сбежавший из рутины душного столичного офиса и дорвавшийся до вольной жизни женатик: прогулки, экскурсии, охота. Даже в местную киношку умудрился сходить. Где посмотрел довольно свежую, особенно по уральским меркам, французскую комедию с Андре Дидом «Глупышкин женится». Ну и, разумеется, выпивка. Без нее в России никуда.
«…вечернее солнце освещало вершины гор. Далеко был виден город и его окрестности. Под моими ногами расстилался край, полный неистощимых богатств и вместе с тем такой бедный, и я решил, что единственно, что можно предпринять, — это спуститься вниз и «выпить по маленькой»…»
«Выпить по маленькой». Восхитительная фраза! Именно ею завершил свой невеселый рассказ о местных реалиях новый златоустовский знакомец Гартевельда — главный ветеринарный врач при заводе, поляк по происхождению. И, отталкиваясь от оной фразы, наш Вильгельм Наполеоныч делает весьма остроумное и — увы! — до сей поры не потерявшее актуальности и злободневности наблюдение:
«Давайте лучше выпьем по маленькой. Таким простым и бесхитростным способом в России часто и благополучно решают весьма сложные вопросы. А между тем на Урале заводы один за другим закрываются, рабочие частных заводов (как, например, в Нижнем Тагиле) по месяцам не получают жалованья, население голодает… Но кто-то «выпивает по маленькой» и все улаживается…»
Браво, Наполеоныч! Не в бровь, а в глаз! Prozit!..
И все же минимум две песни из Златоуста Гартевельд увезет.
«Легенда о Колдуне». Эту песню, которую Наполеонычу напел у подножия горы Таганай «старый седой рудокоп», Гартевельд включит в свой итоговый сборник «Песни каторги» за порядковым номером 32:
Вблизи Златоуста стоит средь Урала гора Великан.
Стоит веками, и на главе лежит всегда густой туман.
Зима придет, весна придет,
Родится кто, а кто умрет,
Гора же все стоит…
«В шахте молотки стучат». Текста этой песни в сборнике «Песни каторги» нет. Однако впоследствии он всплывет в гартевельдовской бытовой драме «Бродяги» (позднее переписанной в «Беглеца»).
В шахте молотки стучат,
Фонари едва горят,
Мина зажигается,
Люди разбегаются.
Тяжко, братцы, вековать в нужде,
Никуда не скрыться от беды.
Все одно, все одно,
Молотками постучать,
Света Божья не видать…
Ориентировочно 11–12 апреля шведский композитор с русскою душою (или все-таки русский композитор со шведскими кровями?) наконец перебирается из «хмурого» Златоуста в Челябинск. В город с совершенно другим настроением!
«…Но какая разница между Златоустом и Челябинском! Если я назвал Златоуст — «город без улыбки», то Челябинск можно смело назвать — «город, который смеется». Это, конечно, не добродушный смех Вены, не задорный смех Парижа, это, пожалуй, даже не смех, а скорее какая-то гримаса, но гримаса веселая. Это гримаса хулигана, обделавшего хорошее «дело» и у которого появились деньги…»
Челябинск нашему герою в общем и целом глянулся. Так что снова поневоле задаешься вопросом: зачем ему столько времени потребовалось проторчать в унылом призаводском городишке?
Любопытный момент: современный челябинский историк и краевед Владимир Боже в одной из своих газетных публикаций упоминает, что в 1908 году Гартевельд посетил Челябинск дважды. Первый раз — в феврале, когда прибыл в город в качестве заведующего музыкально-художественной частью московского оперного театра Солодовникова и пробыл здесь около недели. Со слов Боже, в статьях об этих гастролях, высоко оцененных местной критикой, Наполеоныч позиционировался как «известный композитор и пианист». Однако в своей книге «Каторга и бродяги Сибири» Гартевельд этот момент не озвучивает и описывает весенний Челябинск так, словно бы он объявился здесь впервые.
В целом описанию Челябинска и встреченных в нем ярких типажей Вильгельм Наполеонович отводит полтора десятка страниц текста — это много. Учитывая, что своим главным делом (сбором песен) наш герой здесь, похоже, не занимался вовсе. Ну да, по крайней мере, ему наконец попались на глаза первые ссыльные. Именно в Челябинске состоялось первое, пускай и мимолетное знакомство Гартевельда с потенциальной «целевой аудиторией»:
«…Нравы Челябинска много зависят от того, что он является каким-то распределительным пунктом для ссыльных (больше всего уголовных) и что последних в городе собирается до 2,000 человек. Они получают от казны что-то около 15–20 копеек в сутки и до своего отправления дальше могут жить как хотят. <…> В городе стоит батальон войска, есть острог и все прочее. А нравы, между тем, тождественны с далеким западом Америки. Закон кажный носит с собой в кармане в виде «браунинга», так как с наступлением темноты без такого «аргумента» никто на улицу не выходит. Место судьи является здесь чисто синекурою, ибо суд Линча не хуже, чем на родине Брет-Гарда. Только в Челябинске возможен такой случай, который и имел место лет 8 назад, когда 5–6 предприимчивых, вооруженных граждан ворвались в клуб и отняли у игроков все деньги и опустошили клубную кассу.