<…> У меня посейчас хранится еще афиша концерта, где напечатано, что «для безопасности публики по возвращении ея домой из концерта, будет выставлена воинская охрана». Каково?!»
Определение «распределительный пункт» подобрано Гартевельдом весьма точно. Так оно в ту пору и было. (К слову, всего полгода спустя в Челябинске будет открыта построенная по последнему слову техники новая тюрьма, обошедшаяся казне в полтора миллиона рублей.) Что же касается наблюдений Наполеоныча в части местных нравов и «аргумента-браунинга», они также не являются литературно-гротесковым преувеличением. Причем Челябинск — это еще цветочки. А ягодки — они дальше, в Сибири будут. Например, в Иркутске, где Наполеонычу придется транзитом побывать. И где совсем незадолго до визита Гартевельда случилось преоригинальное криминальное происшествие. Так же, как и в случае с Челябинском, связанное с театром:
«Около часа ночи в городском театре закончился спектакль, и толпа зрителей высыпала на улицу. В тот же момент из темного переулка навстречу толпе выскочила пролетка, запряженная двумя лошадьми. Сидевшие в пролетке открыли по театралам стрельбу. Из полицейской хроники следует, что пальба продолжалась с полминуты. Но и этого времени хватило, чтобы люди «в панике кинулись врассыпную, кавалеры сбивали с ног дам, а молодые давили стариков». Через день стрельба повторилась в другом месте города. И опять — пешеходы, пролетка, паника. В полицейском отчете об этом происшествии сообщалось: «При попытке постового городового задержать хулиганов последние оказали сопротивление, но при помощи публики и вечернего обхода были обезоружены и задержаны». Впоследствии выяснилось, что в пролетке находились пьяные приказчики из торгового дома Кукса…»[29]
В докладе тогдашнего иркутского полицмейстера, посвященном криминогенной обстановке в столице Восточной Сибири, честно и откровенно указывалось: «Следует отметить, что в Иркутске не проходит дня и ночи, чтобы не было совершено преступления».
Но до Восточной Сибири нашему герою еще пилить и пилить. А пока по приезде в Челябинск Наполеоныч нанимает извозчика и на уточнение: «В какой гостинице ему желательно поселиться?», — просит отвезти «где потише и почище». Возница доставляет композитора в невеликий, всего на десять номеров, местный «Метрополь», что на улице Азиатской. И вот там-то…
Да уж, и совпадение, и сама история, что и говорить, абсолютно киношные:
«…Самым любопытным, для меня лично, в Челябинске осталось с памяти гостиница «Метрополь», где я остановился, и ея хозяин Поляков.
Итак, позвольте мне представить вам хозяина гостиницы г-на Полякова, бывшаго московского шулера, высланного сюда за мошенничество. Было время — увы — когда я отдал дань зеленому полю. И вот, в лице Полякова, я узнал того господина, котораго как-то «под утро» сильно били в одном из московских игорных притонов, т.-е. клубов. Я его сейчас же вспомнил. Он пришел ко мне в комнату и поведал, что его дела здесь, в Челябинске, идут недурно и, что он имеет еще «порядочный заработок со стороны» (что это был за «заработок», я узнал только в 1909 году, после того как его арестовали в Новониколаевске). Он оказался в то время не только содержателем гостиницы, но также и организатором шайки грабителей, грабившей и убивавшей прохожих на большой дороге. Следствие также выяснило, что он своих постояльцев в гостинице не раз усыплял каким-то дурманом и затем грабил. Я как-то уцелел. Никогда не знаешь, где найдешь и где потеряешь! Благодаря почтенному Полякову, я в Челябинске узнал массу тайн «московских клубов» и помню до сих пор два его афоризма:
1. За каждым столом в клубе, где играют в азартную игру, сидят 2–3 человека «игроков» — остальные бараны. 2. Счастье бывает только в коммерческих играх. В азартной игре все зависит от «умения». Недурно!..
В челябинском клубе он играл всего только один раз, но при этом показал такой «фейерверк», что его туда больше не пустили. Да и мне он показал несколько изумительных по ловкости карточных «трюков». Одним словом, он перед виселицей мог бы, как Нерон, воскликнуть: «Какой артист погибает!»…»
Криминальные подробности сибирского периода жизни г-на Полякова Вильгельм Наполеонович узнает лишь год спустя.
Из газеты «Русское слово», 26 августа 1909 года:
«ЕКАТЕРИНБУРГ, 25, VIII. В Новониколаевске арестован некий Поляков, организатор и участник крупных грабежей, проживавший по пяти подложным паспортам. В последнее время Поляков содержал в Челябинске меблированные комнаты «Метрополь», где, совместно с своей сожительницей, с помощью одурманивающих веществ обирал гостей».
Но пока светлый день Пасхи 14 апреля 1908 года наш герой начнет с того, что разговеется с хозяином гостиницы, его супругой, племянницей и гостями шулера-душегуба — двумя священниками и местным приставом. Вот уж воистину — причудливо тасуется колода.
На следующий день Гартевельд, «уступая просьбам челябинских друзей», отыграет в местном Народном доме сольный фортепианный концерт. Или… не отыграет? Вполне могло статься, что после дня обильного разговения и разгуляева челябинский похмельный народец и в самом деле предпочел остаться «лечиться» дома, а не тащиться, причем за свои кровные, на фортепианный концерт заезжего иностранишки. Грубо говоря: предпочел Григу… брагу? Строю подобное предположение не на пустом месте и предоставляю слово вышепомянутому челябинскому краеведу:
«…Еще в начале прошлого века челябинцы не очень-то любили тратить много денег на культурный досуг. Знаменитый трагик Рафаил Адельгейм, например, выступал при полупустом зале, а Вильгельм Гартевельд, собиратель и пропагандист каторжного фольклора (предтеча нынешнего шансона), и вовсе вынужден был отменить концерт из-за того, что было продано слишком мало билетов».
Владимир Боже приводит точную дату отмененного концерта Гартевельда — 13 мая 1909 года. Причем выступать Вильгельм Наполеонович планировал не соло, а со своими хорошими знакомыми — оперной певицей Натальей Южиной-Ермоленко и ее супругом певцом Давидом Южиным. Но концертанты, как сказано выше, отменили выступление из-за плохих сборов[30], и тем досаднее Наполеонычу было впоследствии читать восторженные газетные рецензии о челябинском концерте Анастасии Вяльцевой, на котором «публика бесновалась», певица «много бисировала», а общий сбор составил полторы тысячи рублей (огромная по местным меркам сумма).
А у Гартевельда с Анастасией Дмитриевной — особые счеты. Все началось с того, что, будучи уже признанной королевой российской эстрады, Вяльцева выказала желание попробовать свои силы в оперном искусстве. С коей целью она взялась брать уроки у видных профессоров по вокалу и даже съездила в Италию к профессору Марти, чтобы «поправить недостатки в постановке голоса».
Заключив контракт с антрепренером театра «Буфф», Вяльцева дебютировала в оперных спектаклях, исполняя партии в «Кармен», «Миньоне» и «Самсоне и Далиле». Невзыскательные поклонники в прямом смысле ломились на эти представления, вынося входные двери, тогда как профессионалы презрительно морщились. В числе последних — Наполеоныч. Когда же в газетах появились сообщения о том, что госпожа Вяльцева подписала договор с московской оперой Солодовникова и в скором времени собирается солировать в рубинштейновском «Демоне», Гартевельд не смог более молчать. И разразился сверхзлобной статьей в журнале «Театр и искусство»:
«На сцену оперы и драмы врываются в последнее время элементы, которые далеки от искусства… Щедрин как-то ворчал о том, что «чумазый идет», я же говорю людям искусства: «Берегитесь! “Несравненная” идет!»
Вяльцева, разумеется, оскорбилась. И опубликовала в газете «Новости дня» ответное письмо Гартевельду:
«На такое оскорбление, брошенное мне без всякого права… чем могу ответить я, слабая женщина?! Скажу лишь, что всякому, сколько-нибудь знающему закулисную жизнь, должно быть понятно, как труден для меня переход в оперу; намерение же это отнюдь не может быть порицаемо, а, скорее, наоборот».
Тем не менее вскоре Дирекция московской оперы Солодовникова объявила артистке, что «ввиду поднятого печатью шума» отказывается выпускать ее в роли Демона из одноименной оперы г-на Рубинштейна. С этого момента Вяльцева свернула оперные эксперименты и возвратилась на более комфортную для нее эстраду. Коему возвращению, как видим, немало поспособствовал наш шведский товарищ. А уж с чего он столь агрессивно взъелся на Анастасию Дмитриевну, нам неведомо. Хотя, возможно, и не было в этом конфликте ничего личного. Только музыка. Учитывая, что тогдашние профессиональные критики и в самом деле отмечали, что на оперной сцене Вяльцевой «вредил несколько носовой тембр голоса», столь ценившийся при исполнении цыганских романсов.
Ну да то дела прошлые. Посему вернемся в апрель 1908 года, в Челябинск. Не так уж важно — состоялся ли концерт Гартевельда в местном Народном доме. На мой взгляд, гораздо интереснее прочесть о еще одной, весьма занятной и снова с криминальным душком челябинской встрече Вильгельма Наполеоновича, которая случилась в гостинице г-на Полякова в один из дней пёстрой недели[31]:
«…Господин Альфред из Варшавы с чувством пожал мне руку и произнес: