«Другой бунт в тобольской каторге случился годом раньше и был учинен политическими. Причиной послужило намерение начальства выпороть двух заключенных политических арестантов. Тяжело и страшно мне было слышать подробности. Они ужасны».
Богоявленский был убит на улице выстрелом из револьвера через десять дней после подавления бунта. Стрелявший скрылся. Полиция схватила по подозрению некоего Рогожина, местного ссыльного, но доказательств вины Рогожина не было, и на суде он был оправдан. А вот следующим начальником Тобольской тюрьмы стал человек с уже более созвучной воспоминаниям жандарма фамилией «Могилев». Да-да, тот самый проводник Гартевельда по местным казематам.
В статье «Тайны тобольского тюремного замка», размещенной на сайте tobolsk.info, рассказывается, что «начальник тюрьмы И. С. Могилев спровоцировал своим жестоким отношением к заключенным новое восстание. Был убит надзиратель и тяжело ранен другой. Восстание было подавлено, и 13 человек казнили через повешение. Казненным было от 20 до 36 лет».
На самом деле жестокость Могилева заключалась в том, что по его распоряжению в тюрьме ввели запрет на практиковавшуюся доселе куплю-продажу арестантами персональных остатков казённого хлеба. Между прочим, запрет вполне справедливый, так как нередко остатки сии банально ставились на кон в карточных играх, использовались в качестве заклада майданщикам и прочая[65]. В ответ на начальственный беспредел арестанты отказались выходить на работы, и тогда администрация распорядилась вывести зачинщиков из камер для показательной порки. Вспыхнул бунт, при подавлении которого погибли надзиратель и двое арестантов. Месяц спустя тринадцать бунтовщиков были повешены. И вот именно после этого жуткого случая пуля возмездия настигла Могилева, о чем Гартевельд был также осведомлен и даже включил этот эпизод в свою книгу:
«Для г. Могилева каторжник, конечно, был только № такой-то или такой-то и больше ничего! А «правил», кроме изданных Главным Тюремным Управлением, не существует. Сердца у такого человека, конечно, быть не может. При себе носил он, как он сам показывал, постоянно «наготове» револьвер, но в конце концов, он не спас его от смертельной пули».
Гартевельд приводит дату убийства Могилева — 20 августа 1909 года. Но эти данные ошибочны, на самом деле главтюремщика застрелили 20 апреля.
Из газеты «Русское слово», 21 апреля 1909 года:
«ТОБОЛЬСК, 20.IV. Утром на площади политическим ссыльным убит возвращавшийся из казначейства смотритель каторжной тюрьмы Могилев. Во время преследования убийца ранил женщину, городового, стрелял в полицмейстера Лорченко и последним задержан».
Могилев был убит в спину эсером, бывшим балтийским матросом Николаем Шишмаревым. На допросе Шишмарев признал себя виновным, заявил, что является членом боевой организации эсеров, и пояснил, что Могилев был приговорен к смерти за «возмутительные истязания и издевательства над нашими братьями и товарищами, томящимися в каторге». До суда Шишмарев не дожил — он покончил собой так же, как и Созонов, приняв в камере яд.
В своих мемуарах жандармский офицер Поляков вскользь упомянул о том, о чем наш Вильгельм Наполеонович резонно предпочел умолчать. А именно: публичная активность Гартевельда периода конца 1908 — начала 1909 года, похоже, и в самом деле невольно спровоцировала убийство главтюремщика Могилева. А все потому, что в своих лекциях-концертах, равно как в беседах с либерально настроенными журналистами, Наполеоныч, увлекаясь и красного словца ради, порой позволял себе лишнее. Так, например, в беседе с журналистом либерально-буржуазной газеты «Новая Русь» Гартевельд дал достаточно нелицеприятную оценку Могилеву:
«Когда в Тобольске распространился слух и взбудоражил население, что вышеупомянутых арестантов «засекли в тюрьме», то я (Гартевельд. — И. Ш.) по просьбе некоторых жителей поехал в тюрьму справиться о них. Скажу несколько слов о самой личности хозяина этого большого казенного дела направления человечества, небезызвестном по всем каторжным округам, г. Могилеве. Он — бывший помощник исправника и, как таковой, конечно, далек от гуманитарных взглядов на тюрьму. Депутат от Тобольской губ., член Государственной Думы Н. Л. Скалозубов, с которым я в Тобольске беседовал на тему о тюрьме, сказал мне, что ему Могилев сделал характернейшее для себя замечание: «Я не педагог в тюрьме, а исполнитель закона». Этим он определился вполне».
Судя по всему, подобный комментарий Гартевельда — далеко не единичный. Неспроста же активисты-черносотенцы из Русского народного союза имени Михаила Архангела, разродившись текстом в память убитого Ивана Могилева, озвучили в нем, по сути, прямые обвинения в адрес Наполеоныча, обвинив его в травле достойнейшего, по их мнению, человека:
«Новая Русь, Речь и другие крамольные газеты наперерыв одна перед другой сообщали самую гнусную ложь и клевету. В частности о бунте и вообще о личности Ивана Семеновича, всячески забрасывая грязью этого стойкого гражданина, верного своей присяге и свято чтившего свой долг перед родиной. Источником этих сведений являлся небезызвестный композитор, собиратель каторжных песен В. Н. Гартевельд. Честного Могилева называли «палачом», «экзекутором», доносили на него П. А. Столыпину, надеясь, что таким путем скорее уберут Ивана Семеновича с этого ответственного и важного для политических преступников поста, объявляли для успокоения своих читателей, что его уже уволили со службы за его «зверство», и т. п. <…> К несчастью для Ивана Семеновича в последнее время ему приходилось иметь своим начальством лиц исключительно инородческого происхождения. <…> Если ко всему этому прибавить еще ревностную деятельность иностранца Гартевельда и разных жидов-газетчиков, то образ интеллектуального убийцы и подстрекателя к убийству Могилева будет ясно очерчен»[66].
Обвинения серьезные. И, разумеется, Гартевельд знал о них, не мог не знать. Скорее всего, именно по этой причине в своей книге он максимально сгладит оценки в части описания личности Могилева:
«Действительно, ужасного я ничего не видел, никаких стонов истязуемых я не слышал, даже грубого слова со стороны г. Могилева или надзирателей по адресу каторжников не долетало до моих ушей. Один только раз, на дворе, надзиратель дал арестанту весьма лестное обещание показать ему «кузькину мать», на что арестант только осклабился <…> Я даже склонен думать, что г. Могилев по своей природе вовсе не был жесток, хотя жителям Тобольска он и представляется чем-то в роде Малюты Скуратова».
В общем, как мог, оправдался. Пускай и постфактум.
Только нехороший осадочек от этой истории, согласитесь, все равно остается.
Ну да, убийство Могилева случится чуть позже. А пока… Пока последние месяцы богатого на события 1908 года Вильгельм Наполеонович заканчивает на ударной ноте. Во-первых, успевает тиснуть сразу два музыкальных сборника со с пылу с жару записанными аранжировками[67].
Во-вторых, публикует ряд статей и фельетонов о своих впечатлениях от путешествия «по каторгам, тюрьмам, тундрам и тайгам», которые были напечатаны в «Голосе Москвы», в той же «Новой Руси» и в других изданиях.
Наконец, в-третьих, впервые появляется на широкой публике с новым музыкальным материалом. Речь идет о концерте в пользу недостаточных студентов Московского университета «землячества Польши», который состоялся 4 декабря 1908 года в зале московского Благородного собрания. Концерт был организован хлопотами и стараниями оперного певца и антрепренера, некогда исполнителя партии Фабия в гартевельдовской «Песни торжествующей любви» Давида Христофоровича Южина и его жены — известной певицы Наталии Ермоленко-Южиной (как уже поминалось ранее, супруги — давние друзья Гартевельда). Помимо разнокалиберных «звездочек» в выступлении принял участие наскоро собранный хор студентов, который впервые со сцены исполнил песни каторжан, записанные Гартевельдом. То была небольшая, разминочная программа, с помощью которой Вильгельм Наполеонович протестировал реакцию аудитории на коммерчески рискованный материал.
И надо полагать, что все эти телодвижения нашему герою удалось реализовать исключительно в силу благосклонного отношения к его персоне со стороны всесильного Столыпина. В противном случае Департамент полиции, курирующий в том числе культурную сферу, вряд ли дозволил бы Гартевельду пропагандировать тенденциозного содержания репертуар. Причем не только пропагандировать, но и зарабатывать на оном.
Короче, Премьер благословил премьеру…
Часть восьмаяЗапочесал на лаврах
Куй железо, пока горячо…
В предпоследний день января 1909 года Гартевельд солировал на заседании комитета Общества славянской культуры — той самой общественной организации, поддержкой которой он, как мы помним, заручился перед тем, как направиться в сибирский вояж. В ходе отчетного доклада наш герой исполнил несколько песен на фортепиано. Как потом отписывала пресса, «все очень понравившиеся». В качестве своеобразного алаверды присутствовавший на заседании мастер на экспромты Владимир Гиляровский тут же ответил Наполеонычу стихотворением:
Среди тюремной душной мглы
Печальные я слышу звуки,
И в такт им вторят кандалы.
В них все. Разбитой жизни муки,