голосов охрипших хор,
Под треск воркующей гребенки, —
Побега тайный заговор
И звон сторожевой заслонки…
Среди тюремной, душной мглы
Что людям суждена на долю,
Звенят уныло кандалы…
Зовут на волю…
Столь эмоциональный отклик «дяди Гиляя» на доклад Гартевельда вполне предсказуем. По молодости, до того как стать популярным журналистом и литератором, Владимир Алексеевич немало побродяжничал по свету, о чем ярко поведал в книге «Мои скитания». Опять же — эти двое к тому времени успели творчески посотрудничать: на стихи московского журналиста шведский композитор написал романс «К чему вражда?», выпущенный в 1905 году с посвящением другу Гиляровского Федору Шаляпину. Кстати сказать, с Федором Ивановичем был знаком и наш Наполеоныч. Более того, в шаляпинской концертографии встречается упоминание об их совместном концертном выступлении:
«6 декабря 1900 года. Рязань. Шаляпин участвует в концерте в зале Дворянского собрания вместе с композитором В. Гартевельдом, певицами Мельгуновой, Валевской и Прядкиной. В программе: «Баллада» Рубинштейна, «Ночной смотр» Глинки, «Судьба» Рахманинова. Много поет сверх программы».
Позднее в репертуаре Шаляпина будет присутствовать песня на стихи Некрасова «Двенадцать разбойников», записанная на народный мотив в авторской аранжировке Гартевельда. Равно как и знаменитая «Есть на Волге Утес» — опять-таки в гартевельдовской музыкальной интерпретации…
Готовясь к главному и решительному наступлению, Вильгельм Наполеонович продолжает вести активную арт-подготовку. 18 февраля он выступает с докладом о своем путешествии на заседании Музыкально-этнографической комиссии Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. А два дня спустя солирует в аудитории московского Политехнического института. Короткая запись о выступлении в Политехе встречается в дневнике доктора Валериана Величко:
«21 февраля. Вечером Ука с Зоей были в Университете на лекции Умова «Как наука делает неощутимое видимым и познаваемым». А Наташа была со мной в Политехническом музее на лекции Каблукова «О музее изобретений в Мюнхене». А затем было сообщение Гартевельда «Песни, записанные на каторге, в рудниках, в Сахалине и другие Сибирские песни». Тяжёлое впечатление, но очень интересно. Песня колыбельная о палаче вызвала такое чувство, что хотелось бежать, близкое к истерике. Хорош мрачный подкандальный марш; песня бродяг — хор подтягивает, как завывает ветер в лесу».
Приблизительно к тому времени дюжина каторжных песен в обработке Гартевельда, включая потенциально хитовый «Подкандальный марш», записывается на граммофонные пластинки. Именно они вскоре прозвучат со сцены зала московского Благородного собрания в триумфальном апрельском концерте Гартевельда. Причем в качестве своеобразного маркетингового хода на пластинках и в сопутствующих рекламных материалах будет указано, что записи произведены с участием некоего «ХОРА КАТОРЖНИКОВ». Разумеется, мифического. Ибо понятно, что оборудовать студию звукозаписи в стенах тобольского острога, дабы записать подлинные голоса подлинных сидельцев, не под силу даже нашему проныре со всеми его связями.
Понятно, да не всем. Многие из тогдашней почтеннейшей публики на хор каторжников купились. Причем сей рекламный трюк продолжал срабатывать и позднее, уже в советский период, когда за пластинками Гартевельда начнут охотиться коллекционеры-меломаны. Вот как описывает этот момент украинский собиратель песенных редкостей Анатолий Железный в своей книге «Наш друг — грампластинка»:
«В 1981 году я опубликовал в 23-м номере журнала «Музыкальная жизнь» заметку «Разыскивается пластинка». Через некоторое время мне пришло письмо от художника киностудии «Мосфильм» Андрея Алексеевича Буткевича. Оказалось, что в его небольшой фонотеке есть пластинка № 3–24673 с записью «Подкандального марша». Она была приобретена еще дедом художника, земским врачом, дружившим в 90-е годы с Львом Николаевичем Толстым. При первой же возможности еду в Москву к Андрею Алексеевичу Буткевичу. И вот наконец та самая пластинка. Ставим ее на диск граммофона, тоже оставшегося от деда. Непродолжительное шипение — и из раструба льется необычная, ни с чем не сравнимая мелодия «Подкандального марша». <…> С волнением беру в руки односторонний диск с черной этикеткой. Читаю: «Подкандальный марш». Хор бродяг с гребенками и кандалами (хор каторжников Тобольской каторги). Из песен, записанных проф. В. Н. Гартевельдом». Если верить этой надписи, то сомнений нет: на пластинке действительно записаны голоса матросов-потемкинцев. Но здесь же, на этикетке, в самом низу, значится: Москва. Как было принято тогда, эта надпись указывает на место записи. Но если запись выполнялась в Москве, значит, это не подлинный хор тобольских каторжан, а лишь его имитация».
От себя замечу, что имитация, похоже, была реализована силами участников того самого, наспех сколоченного студенческого хора. В итоге для Гартевельда получилось и сердито, и дешево. В том смысле, что студентам можно было и вовсе не платить за запись; молодежь могла и просто так, за идею спеть.
Однако по мере раскрутки материала, весной 1909-го Гартевельд заменил студентов-любителей профессионалами из московской оперы дирекции своего давнего знакомца — Антона Эйхенвальда. Выбор этого музыкального коллектива неслучаен, так как Антон Александрович, при всех своих музыкальных регалиях, не был чужд и фольклорного направления. В 1880–1890-е он принимал активное участие во всевозможных этнографических экспедициях, в ходе которых собрал более четырех тысяч мелодий народов Поволжья и Средней Азии. Некоторые из них, частично обработав, Эйхенвальд использовал в своих музыкальных сочинениях.
Словом, с коммерческой точки зрения Наполеоныч поступил грамотно: что в спорте, что в искусстве, профессионалы всегда побеждают любителей. Хотя, на мой вкус, побеждают с маленькой, но важной оговоркой — к сожалению. Кому как, но сугубо мои симпатии — на стороне любителей. И вообще — за деньги любой дурак может…
Любопытный момент связан с этикеткой редкой пластинки, которую довелось подержать в руках Анатолию Железному. А именно — с надписью «проф. В. Н. Гартевельд».
Интересно, а когда это наш герой, обладающий, как мы выяснили, неполным высшим музыкальным образованием, умудрился выслужиться до профессора? Или в данном случае мы в очередной раз сталкиваемся с фактом… самозванства? По большому счету, так оно и есть. Но, опять-таки, с некоторыми оговорками.
В 1906 году по инициативе передовых деятелей российской музыкальной культуры в Москве была организована Народная консерватория, которую возглавил известный композитор, пианист, педагог и общественный деятель Сергей Танеев. Главная задача сего образовательного учреждения — «содействовать народному музыкально-эстетическому воспитанию и внедрять музыкальную культуру в широкие слои населения путем общего музыкального образования».
При консерватории открыли два отделения: общего музыкального образования (хоровые классы) и специального музыкального образования (сольные классы). По замыслу Танеева, хоровые классы выступали творческой базой для изучения музыкально-теоретических дисциплин: теории музыки, сольфеджио, основ гармонии, полифонии, анализа форм, истории музыки. По этой причине посещение хоровых классов было обязательным не только для учащихся-хоровиков, но и для слушателей сольных (специальных) классов. Народная консерватория являлась учреждением негосударственным и существовала на пожертвования Литературно-художественного кружка и других благотворителей. Плата за обучение составляла: в сольном отделении двадцать рублей за год, в хоровом отделении — три рубля. За эти, весьма скромные, деньги учащиеся получали возможность слушать лекции и брать уроки от признанных мастеров, таких как Юлий Энгель, Болеслав Яворский, Александр Гольденвейзер, Константин Сараджев и др.
Одним из таких «и др.» был и наш Вильгельм Наполеонович, читавший в Народной консерватории лекции по истории музыки, а возможно, ведший и какие-то другие дисциплины. Судя по всему, именно здесь и кроются истоки его профессорства, что сродни былым киевским.
Да, Гартевельд — председатель музыкального любительского общества. Но — общества не императорского.
Да, Гартевельд — профессор консерватории. Но — консерватории не столичной или московской, а народной, негосударственной.
В связи с этим уместно вспомнить противоположного знака эпизод из жизни русского композитора-самоучки Милия Балакирева: в конце 1860-х Антон Рубинштейн пригласил его в Московскую консерваторию, но Балакирев посчитал, что не может занимать место профессора, так как не имеет для того достаточно систематизированных музыкальных знаний, а всё, что знает, «усвоил из музыкального навыка и по догадке». То бишь куда более талантливый Балакирев скромно отказался от звания, а вот Наполеоныч профессорством не побрезговал. Пускай бы и «условным». Нет-нет, я его за это ничуть не осуждаю. Просто констатирую факт. Кстати сказать, эти двое (Балакирев и Гартевельд) столь же условно могут считаться дальней родней. Понятно, что седьмая вода на киселе, но все же: родственница Балакирева Вера (урожденная Логинова) стала женой старшего сына Гартевельда — Георгия.