И. Ш.], столь обильно одарившей каторгу новыми обывателями и снова бы воспылали теми симпатиями к пресловутым героям… Мне думается, что прямым следствием моей меры будет то, что стены учебных заведений в наступающем году не будут оглашаться песнями каторжного репертуара»[72].
Согласитесь, очаровательный текст? И, если отбросить ряд нюансов, логика в словах губернатора имеется, его тревогу и озабоченность понять можно. Опять же — и наш Наполеоныч, положа руку на сердце, явно заигрался и… возомнил. Вот на кой ляд, скажите на милость, нужно было делать рекламный акцент именно на «Подкандальном марше»? Да еще и указывать пикантную подробность, связанную с его якобы потемкинским происхождением?
К слову, лично у меня в части последнего — большие сомнения. Как-то не шибко верится, что бывшие служивые флотские люди всего за пару лет каторги деклассировались настолько, что научились не только «ботать по фене», но и распевать песни на оной же. Используя при этом собственные кандалы в качестве своего рода перкуссии. Учитывая исключительную изобретательность и завиральность нашего героя, ничуть не удивлюсь, если вдруг когда-нибудь выяснится, что тема с потемкинцами — не более чем рекламная уловка авторства Наполеоныча.
Но вернемся к господину Муратову. Занятно, что за два месяца до «наезда» на Гартевельда тамбовский губернатор настрочил другой музыкальный донос. А именно:
В апреле 1909 года Николай Павлович накатал жалобу в Главную дирекцию Императорского русского музыкального общества, требуя сместить Соломона Моисеевича Старикова с поста директора Тамбовского музыкального училища (официальная версия: как не справляющегося с обязанностями; неофициальная — Муратов не скрывал своих антисемитских взглядов). Проверить достоверность изложенных в жалобе сведений поручили композитору Сергею Рахманинову, исполнявшему обязанности заместителя председателя ИРМО и инспектора музыкальных училищ. В мае Рахманинов приехал в Тамбов с инспекцией, по итогам которой дал положительную оценку деятельности руководства училища. В отчете, предоставленном на имя принцессы Елены Саксен-Альтенбургской, которая на тот момент была председателем Императорского Русского музыкального общества, Сергей Васильевич напишет: «Дело в училище поставлено недурно и правильно… общее впечатление отрадное».
Недовольный такими результатами проверки, Муратов продолжил засылать жалобы в Главную дирекцию ИРМО (отныне в компанию к директору Старикову он записывает и «инспектора Рахманинова»; что, тоже — не справился?). Причем Николай Павлович осерчал на Сергея Васильевича настолько, что наложил запрет на исполнение музыки Рахманинова в Тамбове. Вплоть до того, что лично запретил одному гастролирующему певцу исполнять романс Рахманинова «Христос воскрес», а у Федора Шаляпина потребовал проверить все ноты исполняемых им произведений.
Очередную муратовскую кляузу не положили под сукно и дали бумаге зеленую улицу. Получив сигнал из Тамбова, столичный Департамент полиции заводит специальное дело на шведского композитора: в течение нескольких месяцев туда собираются и подшиваются как спецдонесения с мест, так и материалы из открытых источников (программки концертов, газетные вырезки с анонсами и рецензиями). И уже в августе 1909 года директор Департамента, действительный статский советник Нил Петрович Зуев, будет докладывать министру внутренних дел:
«Принимая во внимание, что концерты Гартевельда весьма вредно влияют на интеллигентную часть населения и в особенности на учащуюся молодежь, подымая в нежелательном направлении их настроение и вызывая сочувствие миру ссыльных… я полагал бы необходимым воспретить впредь вышеуказанные концерты Гартевельда».
А кто у нас в то время занимал пост «внутреннего» министра? Вернее, совмещал сию должность с постом премьер-министра? Правильно, былой якобы покровитель Гартевельда Петр Аркадьевич Столыпин. А учитывая, что о таковом покровительстве неоднократно упоминала пресса, у начальника полицейского департамента должны были сыскаться действительно надежные аргументы и факты, чтобы осмелиться доложить их начальству. А коли так, представляется, что Столыпину было крайне неприятно читать подобный «тугамент».
Ситуация и в самом деле паскудная: получается, собственноручно пригрел змею на груди? А тут еще и московский цензурный комитет подсуропил: разрешил к печати брошюру «Песни каторги, бродяг, заводского населения и сибирских инородцев», и та была сверхоперативно тиснута в типографии Петра Рябушинского. В брошюре сей, помимо подробной программы концертов музыкальной ватаги Гартевельда, целиком приводились тексты всех исполняемых песен. А в качестве своеобразного бонуса опубликован восемнадцатистраничный очерк авторства Гартевельда. С неоригинальным, но исчерпывающим заголовком: «На каторге (из личных наблюдений)».
Ей-богу, просто диву даешься, и как это наш Наполеоныч везде и всюду успевает? При таком концертном allegro molto[73] еще и малую художественную прозу успевает писать. Да, тональность гартевельдовского очерка вполне невинна, не лишена занимательности, а местами и комплиментарности в адрес сибирских властей. Но история с теми же потемкинцами и их, будь он неладен, «Подкандальным маршем» рассказана достаточно подробно. А на подобную литературную деятельность Гартевельда всяко никто не уполномачивал. В общем, как много позднее эмоционально выскажется мультяшный кот Матроскин: «Мы его, можно сказать, на помойке нашли, отмыли, очистили от очисток, а он нам фигвамы рисует».
Сразу два экземпляра свежеотпечатанной брошюры вкупе с сопроводительным письмом премьеру любезно переслал начальник Главного тюремного управления министерства юстиции России Степан Степанович Хрулев. Отозвавшись о концертах Наполеоныча следующим образом:
«Концерты эти дают хорошие сборы, привлекая главным образом учащуюся молодежь, которая в данном случае не столько интересуется музыкальною стороною исполняемых номеров, сколько ожидаемою политической их окраскою… Вследствие изложенного, а равно имея в виду содержание некоторых из «песен каторги», я полагаю, что концерты г. Гартевельда носят едва ли желательный для правительства характер».
Посылочку от Хрулева премьер-министр получил 1 сентября. И тут же с брошюрой ознакомился и про историю «Подкандального марша» прочел. И уже на следующий день Департамент полиции разослал градоначальникам и губернаторам секретный циркуляр за № 65848:
«Композитор В. Н. Гартевельд устраивает в разных городах концерты, на которых демонстрирует собранные им песни, причем особенным успехом пользуется «Кандальный марш», хоровое исполнение которого сопровождается звоном кандалов. Вследствие сего и принимая во внимание, что подобное исполнение означенного марша, внося нежелательное возбуждение в общественную среду, может вместе с тем вызвать сочувствие к преступным элементам, подвергшимся за свою деятельность законному возмездию, имею честь, согласно приказанию господина министра внутренних дел, уведомить ваше превосходительство, что в дальнейшем исполнение помянутого «Кандального марша» на концертах не должно быть допускаемо».
М-да… Что бы там ни говорили, но Петр Аркадьевич был большим гуманистом. По крайней мере, именно с такой стороны он проявил себя в ситуации с Наполеонычем. Ведь, согласитесь, премьер запросто, росчерком пера мог прикрыть всю эту концертную лавочку? Ан нет. Столыпин наложил табу на одну только, конкретную композицию[74].
Другое дело, что к этому времени гастроли бродячей труппы Гартевельд & Со и без того сворачивались. Сами по себе. Безо всяких ограничительных и запретительных воздействий извне. Оно и понятно: во-первых, три месяца беспрерывного чеса по городам и весям любого профессионала утомят. А во-вторых, у артистов кочевого коллектива Вильгельма Наполеоновича имелась постоянная, основная работа. Так что к началу нового московского театрального сезона артистам всяко требовалось завязать с халтурой и вернуться к основному месту службы в оперную дирекцию Антона Эйхенвальда.
И даже если допустить, что в начале сентября несколько концертов в прежнем либо в усеченном составе коллективом еще где-то и были отыграны, то уже к октябрю Вильгельм Наполеонович окончательно возвратился в Москву, где его заждалась молодая интересная супруга в интересном же положении. Впрочем, дабы не терять форму, Гартевельд продолжит периодические выступления в изначальном, столь любимом ему формате «один я, без ансамбля».
Из газеты «Раннее утро», 13 октября 1909 года:
«Секретарем Общества фабричных врачей И. Д. Астрахановым в громадном зале при фабрике Гюбнер, на Девичьем поле, была прочитана лекция для рабочих «Знаменитый врач и человек Ф. Гааз». На лекции демонстрировались туманные картины и, кроме того, исполнение на оксетофоне (усовершенствованный граммофон. — И. Ш.) ряда песен каторжан, собранных композитором Гартевельдом. Присутствовало более тысячи рабочих, — громадный зал не мог вместить всех желающих».
«Подкандальный марш» на этих концертах-лекциях отныне не исполняется. Более того, сыскать саму эту пластиночку становится весьма проблематично: под занавес года очередной полицейский циркуляр предпишет провести «немедленную конфискацию» остатков нераспроданного тиража пластинки с записью оного. Иное дело, что все равно к тому времени все, кто хотел, — его уже услышали. А те, кто и не хотел, что-то такое о нем слышали или прочитали.
Из газеты «Русское слово», 7 октября 1909 года:
Замечу, что даже и такая газетная строчка, все едино, льет воду на мельницу Наполеоныча. Два ключевых слова — «запретили» и «Гартевельд». И — все! Сработало! И на имидж, и на запоминание фамилии. Вообще, Вильгельм Наполеонович — большая умничка. Он интуитивно понял, что подавляющее большинство людей любят новости глазами. Как мужчина женщину. Отсюда — частота упоминания имени Гартевельда в прессе на рубеже 1900–1910-х годов. Где значимость персонажа определялась по так называемому «модулю»: не важно, что именно говорят (хотя бы и ругают), важен сам факт упоминания.