Волей-неволей вспоминается анекдот с бородой про алкаша, который выжимает над стаканом смоченную в водке дохлую кошку, приговаривая: «Ну, кисонька, ну лапонька, еще капельку…»
Часть девятаяНос по ветру
Поражение не бывает ни тотальным, ни окончательным. И если победа воодушевляет, то поражение заставляет задуматься.
В 1911 году в январском и февральском номерах журнала «Русское богатство» был опубликован цикл путевых сибирских очерков Гартевельда под общим заголовком «В стране возмездия». Тираж «Богатства» балансировал в районе десяти тысяч подписчиков. Даже для толстого издания цифра по тем временам считалась небольшой, так что говорить о «Русском богатстве» как о массовом журнале не приходится.
Одним из бессменных руководителей журнала являлся писатель и публицист Владимир Короленко. Именно он отвечал за отдел беллетристики, и ежемесячно из Петербурга редакция направляла ему в Полтаву десятки рукописей для решения вопроса о возможности их издания. От Короленко требовалось оценить, а далее — либо подвергнуть редакционной обработке, либо дать автору обоснованный ответ, если рукопись оказывалась непригодной к печати. Вот и в случае с очерками Гартевельда мой удаленного доступа шведский консультант Марина Демина склонна считать, что, перед тем как оказаться напечатанными в журнале, они были подвергнуты Владимиром Галактионовичем основательной литературной правке. Цит.:
«Гартевельд взялся писать о своем путешествии, а затем послал рукопись писателю Короленко — в ту пору редактору журнала «Русское богатство». Короленко, который сам пережил тюрьму и Тобольскую каторгу, прочитал материал с большим интересом и после существенного редактирования опубликовал его в двух номерах своего журнала».
Соглашусь с Мариной, но без прилагательного «существенного», так как отдельные кусочки сибирских зарисовок Гартевельда публиковались в различных песенных сборниках и рекламного характера брошюрах еще в 1909 году. И текстуально (и сюжетно, и по слогу) они практически не отличаются от тех, что позднее появились в журнале, тогда как очное знакомство Короленко и Гартевельда, судя по всему, состоялось лишь в том же 1909-м, в Полтаве, где наш Наполеоныч гастролировал со своим ансамблем. Но какая-то литературная редактура от Короленко — безусловно, да, была.
Год спустя очерки Гартевельда с некоторыми авторскими дополнениями выпустили отдельной книжкой под более понятным обывателю названием «Каторга и бродяги Сибири». Мне удалось разыскать одну из тогдашних рецензий на нее. Немного странную, так как рецензент начинает за упокой, однако финалит за здравие:
«В 1909 году, благодаря Г., многие познакомились с песнями сибирских каторжан и бродяг, с их знаменитым маршем — этим «гимном каторги». Теперь перед нами отдельное издание путевых заметок Г. Первое чувство, с каким подходишь к его книжке, сменяется разочарованием, как только прочитаешь книгу. Ни по своему содержанию, ни по внешней отделке эта книга не представляет ничего оригинального. Простое повествование о том, как ездил автор в Сибирь, как собирал он песни каторжан и бродяг, с какими опасностями пришлось столкнуться etc… И тот, кто читал хотя бы одного Дж. Кеннана, тому книжка Г. не сообщит ничего нового, за исключением разве той главы, где автор дает картину смертной казни».
То был зачин рецензента. А теперь итоговые выводы:
«Записки Г. читаются с самым живительным интересом. Автор — наблюдатель и, главное, рассказывает очень просто, живо, не скрывая ничего ему известного. Эта подкупающая простота заставляет прочесть книгу от начала до конца с неослабевающим вниманием даже после очерков Мельшина, после Чехова, после такого интересного рассказчика, как Дорошевич. Автор лихо описывает Златоуст, где народ мрачный, молчаливый, никогда не улыбающийся, Челябинск — «военный город», где, однако, совсем небезопасно ходить ночью по улице, Тюмень, Тобольск. Очень любопытно описание тобольской каторги и быта каторжан»[81].
Книга Гартевельда выдержала несколько изданий, но, так же, как и ее усеченный журнальный вариант, литературным событием не стала. Судя по всему, публика устала от Наполеоныча и его каторжников, которых он столь активно продвигал — в разных обертках, но, по сути, с одинаковой начинкой. Да и вообще, к тому времени у читателей упал интерес не только к самой теме тюрьмы и каторги, но и к сколь-нибудь серьезной литературе в целом. Россия стояла на пороге великих потрясений и перемен, и на фоне разнообразных прочих кризисных явлений культура переставала влиять на развитие общества, а общество, в свою очередь, охладело к ней. Вспоминая о тех временах, Корней Чуковский позднее напишет в своем предисловии к сборнику стихов Саши Черного:
«Я хорошо помню то мрачное время: 1908–1912 годы… Обычно, когда вспоминают его, говорят о правительственном терроре, о столыпинских виселицах, о разгуле черной сотни и так далее. Все это так. Но к этому нужно прибавить страшную болезнь, вроде чумы или оспы, которой заболели тогда тысячи русских людей. Болезнь называлась: опошление, загнивание души… Начались повальные самоубийства. Смерть оказалась излюбленной темой… Из нее создавали культ. Наряду с этим — как проявление того же отрыва от идеалов гражданственности — небывалый расцвет порнографии, повышенный интерес к эротическим, сексуальным сюжетам.<…> И как апогей обывательщины — эпидемия утробного смеха».
В общем, Гартевельд опоздал. Каких-то восемь-десять лет назад его книга имела бы все шансы стать откровением, бомбой для читателей. Но теперь все, поезд ушел. И, похоже, Наполеоныч об этом догадывался.
Лично у меня по прочтении книги «Каторга и бродяги Сибири» читательская претензия, пожалуй, одна. А именно: ближе к концу начинает складываться ощущение, что взявшемуся за перо Гартевельду наскучила сия писанина. И он, заторопившись, кое-как — наскоро и белыми нитками сшивая — дотянул сюжетную линию до Восточной Сибири, где, облегченно выдохнув, даже не стал заморачиваться на финал и безо всякой логики, практически на полуслове оборвал текст.
Опять же, как ранее поминалось, часть сибирских очерков была написана еще в 1908–1909 годах, по горячим следам. И вот теперь, взяв оные за основу, Гартевельд лишь слегка апгрейдил для книги прежде написанные куски. Однако написать достаточное количество частей новых, оригинальных, равно как задуматься над общей композицией поленился. Либо — элементарно не хватило опыта и силенок. Все-таки наш Вильгельм Наполеонович по профессии и призванию не литератор, а композитор.
Есть и еще одно возможное объяснение бросающейся в глаза незавершенности книги: в конце концов, сам автор, так же, как и его аудитория, мог банально потерять интерес к каторжной истории. Тем более Наполеоныч человек и загорающийся, и увлекающийся. Из тех, что жить торопятся и чувствовать спешат. Недаром в том же 1912 году «Московская газета» дала ему следующую характеристику:
«Гартевельд — преоригинальная личность. Он швед, пианист весьма выдающийся, но как истинный сын скандинавских скальдов — «непоседлив» и буйно переносится из одной сферы в другую. То сочиняет пьесу на тургеневский текст «Песнь торжествующей любви», то зарывается в сибирскую тундру к каторжникам и подслушивает их кандальные песни».
Цитируемая заметка анонсировала августовскую премьеру принципиально новой концертной программы Гартевельда. Она называлась «1812 год в песнях» и была составлена из маршей и солдатских песен, исполнявшихся в походах Наполеона и в Отечественную войну 1812-го. Данная программа — самостоятельная часть масштабного по объему и графоманского по содержанию опуса Гартевельда «В двенадцатом году» (драма в 4-х действиях, с прологом, времен нашествия Наполеона I в Россию). Сие сочинение было представлено Гартевельдом в цензурный комитет 22 февраля 1911 года и два дня спустя было признано к представлению дозволенным.
Я листал эту, ныне хранящуюся в петербургской Театральной библиотеке, рукопись. Она представляет собой многостраничный, отпечатанный на машинке текст литературно-музыкальной композиции. В основе сюжета — вольная авторская поэтическая (правильнее сказать — рифмованная) интерпретация воспоминаний участника похода 1812 года Адриена Бургоня. В конце рукописи Гартевельд корректно приводит библиографию — полтора десятка источников, включая «Войну и мир» Толстого и «Сожженную Москву» Данилевского. А также откровенно, в кои-то веки, признается в том, что «при блестящих представителях драматической литературы в России я далек от мысли моим скромным трудом обогатить ее».
В дальнейшем Гартевельд поделится с газетчиками некоторыми подробностями своего нового творческого увлечения:
«Живя в Москве, я имел возможность изучать литературные памятники того времени. Кроме того, уже в 1889 году, благодаря любезности шведского консула в Париже, я имел возможность проникнуть к источникам французского элемента этой эпохи, найти подлинные французские материалы. <…> Работа была кропотливая и трудная. Я обратился к самому крупному из французских музыкальных издателей г-ну Жудансу в Париже и просил его сообщить мне, что ему известно про песни, марши и военные сигналы эпохи Наполеона, на что г-н Жуданс ответил мне, что даже во Франции таких изданий не существует. Это, пожалуй, называется полным искоренением Бонапартизма! Позже, благодаря шведскому посланнику в Париже, мне удалось проникнуть к источникам французских песен 1812 года. Что касается русских песен той эпохи, то многие из них мне пришлось прямо таки, «пыль от хартий отряхнув», откапывать по архивам и в музеях.