— Интересу больше. Публика так и судит: свой — ничего не стоит. А раз не наш — то и хорош»[3].
И, наконец, нельзя исключать наличия среди шведских знакомых юного Гартевельда более опытных товарищей, что уже успели окучить русскую поляну и затем в красках живописали местные перспективы и возможности. У них же он вполне мог заручиться и рекомендательными письмами — по этой части Наполеоныч был необычайно изобретателен и доставуч.
Ну да, все это, повторюсь, из области догадок и предположений. В сухом же остатке мы имеем факт: в 1877 году Гартевельд уже в России. Куда прибыл не просто попытаться срубить по-легкому деньжат, но — с твердой установкой прославиться.
Вот только слава — девица капризная. Пока за ней гоняешься, не одну пару подметок стопчешь. Меж тем, надо ведь еще и о хлебе насущном думать. Причем ежедневно.
Одному на чужбине всегда непросто. Особенно на первых порах. Особенно когда ты молод и амбициозен. Когда тебе, кровь из носу, нужно держать фасон.
А Гартевельд-старший к тому времени отошел в мир иной. И оставшаяся в Стокгольме вдова с дочерью едва ли была способна финансово покрывать все потребности молодого человека. Которому, реализации далеко идущих планов ради, требовалось не просто существовать, но постоянно вращаться в московском свете.
И тогда Гартевельд-младший действует банальным, но давно проверенным и эффективным способом. И вот уже под занавес года 1878-го матушка получает новое письмо из Московии, в котором старшенький сообщает, что в январе собирается вступить в брак. В связи с чем в срочном порядке испрашивает бумагу о том, что мать благословляет его союз с некоей Helen Kerkow. Для пущей убедительности Вильгельм Наполеонович уверяет, что за барышней получит приданое, которое позволит ему «жить без проблем». Хвастливо добавляя, что свадьба планируется с размахом, а само венчание пройдет в соборе святых Петра и Павла[4].
Что тут скажешь? Молодцом! Всего год в России — и такие успехи.
А вот мои усилия зарядить знакомых московских краеведов на архивные поиски следов состоятельного лютеранского семейства Kerkow, увы, успехом не увенчались. Ну, для нашего рассказа это не суть важно, учитывая, что данный брачный союз хотя, похоже, решил текущие финансовые проблемы Гартевельда, в итоге оказался и неудачным, и недолгим. Каковыми чаще всего и становятся скоропалительные браки девятнадцатилетних юнцов. Что тогда, что теперь.
«Я решил не уезжать из России, пока мое имя здесь не станет известно всем. И я сдержу свое слово».
Столь самонадеянное заявление девятнадцатилетний Вильгельм Наполеонович сделал в письме к матери. И сдержал-таки слово. По крайней мере, на рубеже XIX–XX веков Гартевельд действительно становится в России медийной — пусть не фигурой, но фигуркой. Как минимум, в разделах и хрониках, посвященных вокруг-да-около культуре.
С этого времени и вплоть до революционных событий 1917 года проекты, инициативы, рекламные ходы и прочие его телодвижения нечасто, но будут освещаться в российской прессе. Оставив те реперные точки, по которым с определенной долей условности теперь можно восстановить внушительный отрезок жизненного пути композитора. Вплоть до вынужденного прощания со второй родиной в 1918-м.
Часть втораяГ.М.О
Много вы, композиторы, о себе воображаете! Даже сам Моцарт был амудей, так неужели вы думаете, что вы лучше?
Период 1879–1882 гг. в биографии Гартевельда — белое пятно. Чем были заполнены эти годы, пока представить сложно. Разве предположить безоговорочно очевидное:
Что-то такое активно сочинял, пописывал и даже публиковал. (Последнее — не факт признания, за свои деньги в ту пору можно было печатать практически что угодно.)
Продолжал оттачивать исполнительское мастерство, а когда подворачивалась возможность — поигрывал в концертах. (Цитата из письма Наполеоныча: «Так приятно видеть свое имя на афишах. Моя детская мечта сбывается».)
По мере сил учил русский язык.
Возможно, смотался на родину, где представил родным молодую супругу (по крайней мере, обещал это сделать в одном из добрачных писем).
Транжирил приданое жены, ets…
Ну, а в первой половине 1880-х Гартевельд снова «документально» выныривает в России. На сей раз — в Киеве. А почему именно на берегах Днепра, опять-таки неведомо. Равно непонятно — в каком официальном статусе он пробудет здесь далее без малого десять лет.
По одной из версий Вильгельм Наполеонович мог иметь некое отношение к деятельности местного оперного театра (в письмах из Киева Гартевельд гордо именовал себя «капельмейстером»). Но, со слов Марины Деминой, точных сведений о его занятости в киевской опере разыскать не удалось. А учитывая, что в Великую Отечественную войну архивы театра были разграблены и сожжены фашистами, шансы на то, что подобные сведения где-то всплывут, крайне невелики.
Важный момент! Как раз к тому времени в театрально-музыкальной жизни России случилось во всех смыслах революционное событие, которое не могло не воодушевить Наполеоныча. Речь идет о театральной реформе 1882 года, повлекшей огромные позитивные последствия для русского театра. Помимо прочего, реформой была отменена монополия императорских театров на постановку оперных спектаклей, что значительно расширило возможности организации и укрепления частных трупп, сыгравших в дальнейшем важную роль в утверждении именно русской оперы. Реформа также изменила оплату труда артистов, обеспечив им более стабильное и уверенное существование. В общем — аналог приснопамятной перестройки, только в отдельно взятой культурной сфере.
И в свете этих событий Мать городов русских открывала перед нашим героем отличные перспективы: в части оперного и прикладного музыкального искусства Киев на тот момент представлял собой непаханое поле возможностей. В отличие от Петербурга и Москвы с их взыскательной, перекормленной музыкой публикой.
Первый стационарный (деревянный) театр в Киеве — городе с полуторатысячелетней историей — появился в 1805 году и просуществовал до 1851 года. Разумеется, на Крещатике. Где ж еще?
Второй, на сей раз каменный, построили в 1856 году. И десять лет спустя в его стенах сформировалась постоянная местная оперная труппа, предсказуемо открывшая сезон модной в ту пору «Аскольдовой могилой». Так в России возник третий по счету, после Большого в Москве и Мариинского в Петербурге, русский оперный театр. Возник довольно поздно, но тому есть объяснение. Дело в том, что Киев многие столетия считался одним из центров религиозной жизни России: здесь находилось полторы сотни монастырей и церквей, а в Лавру «на прощу» приезжало замаливать грехи все население империи. Театральные же забавы считались делом греховным, с церковью несовместимым[5]. Лишь со второй четверти XIX века Киев постепенно начал приобретать характерные светские черты, чему немало поспособствовал император Николай I, в годы правления которого в городе появились университет, институт благородных девиц, Александровская гимназия… Именно Николай I Павлович мало того что разрешил строительство каменного киевского театра, но и сам выбрал для него место.
К моменту появления Гартевельда в Киеве главной местной музыкальной звездой считался Николай Витальевич Лысенко, выдающийся украинский композитор, пианист, дирижер, педагог, собиратель песенного фольклора. Человек, которого после смерти назовут «Глинкой украинской музыки». К слову, в отличие от Наполеоныча, Лысенко Лейпцигскую консерваторию как раз закончил. Причем блестяще.
Заручиться поддержкой такого авторитета и полезно (в плане профессионального становления), и выгодно (в плане профессионального продвижения). И Гартевельд, несмотря на значительную? — семнадцать лет — разницу в возрасте, заводит дружбу с Лысенко. (Время покажет, что наш герой обладал редким даром запросто сходиться с людьми самых разных кругов, сословий и занятий.) Более того — с определенного момента эти двое не просто приятельствуют, но и сотрудничают. Сохранились свидетельства, что Лысенко, будучи мастером чрезвычайно плодовитым и разбрасывающимся, порой не успевал в срок завершать свои многочисленные проекты. И тогда он привлекал Гартевельда к черновой работе над своими инструментовками и к прочей музыкальной поденщине. Меж собой приятели общались на немецком, так как гартевельдовский русский язык еще долго будет «оставлять желать».
Из числа других киевских знакомых Наполеоныча того периода, пожалуй, следует упомянуть Леона Мунштейна. В 1880-е сей молодой человек, в сравнении с тем же Лысенко, являл собой личность совершенно невзрачную. Все равно что «плотник супротив столяра». Но пройдут годы, и из былого киевского приятельства сформируется творческий союз. Мунштейн сперва напишет либретто для первой оперы Гартевельда, а затем будет поставлять шведу тексты, когда тот начнет сотрудничать с московским театром-кабаре «Летучая мышь».