«В конце 1917 года я узнал, что при «рабочем кооперативе»… организовался «неторговый» отдел. Этот отдел начал заниматься устройством лекций, концертов, спектаклей для обслуживания широких масс населения. Я отправился туда и предложил свои услуги. Постепенно дело разрослось. Впоследствии эта организация перешла в ведение Моссовета и была передана Московскому отделу народного образования (МОНО) и существовала до 1921 года. У нас образовались отделы: музыкальный (концертный и образовательный), театральный, лекционный. Я возглавлял концертный отдел, в работе которого участвовал ряд видных музыкантов. Мы организовали концертные бригады. В моей бригаде участвовали Н. Обухова, В. Барсова, Н. Райский, Б. Сибор, М. Блюменталь-Тамарина и др… Наши бригады обслуживали заводы, фабрики, красноармейские части, учебные заведения, клубы. Мы ездили в самые отдаленные районы Москвы, зимой на розвальнях, а в теплое время — на ломовых полках; выступали порой в холодных, нетопленных помещениях. Тем не менее, работа эта давала всем участникам большое художественное и моральное удовлетворение»[87].
Судя по всему, к подобной культмассовой работе Гольденвейзер время от времени привлекал и нашего Наполеоныча, каторжные песни которого, с некоторых пор позабытые-позаброшенные, ныне — самый тот, востребованный формат. Особенно популярны они в среде бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
Эта категория у новой власти в фаворе, в 1921 году будет даже организовано специальное привилегированное «Общество» для заслуженных сидельцев: с изначальных двухсот человек в начале 1930-х (на пике своего развития) оно увеличилось до нескольких тысяч членов и имело пятьдесят региональных филиалов. Чтобы попасть в Общество политкаторжан, нужно было не только отсидеть по политической статье при царизме, но и не иметь отсидок при советской власти. Ну и, разумеется, новую власть всячески поддерживать. Члены общества читали пионерам и трудящимся лекции об ужасах царизма и о своей с ним борьбе, собирали материалы о царской каторге, занимались научной и издательской работой. Именно в специализированном издательстве Общества политкаторжан в 1920-е годы вышло множество нотных и песенных сборников, куда были включены, в том числе, материалы, собранные Гартевельдом в Сибири.
В недолгий советский период Вильгельм Наполеонович продолжил и свое, сложившееся в середине 1910-х, творческое сотрудничество с театром-кабаре Никиты Балиева «Летучая мышь». История этого театра началась в феврале 1908 года, когда в московском доме Перцова открылся маленький кружок для «интимных собеседований» артистов Художественного театра. Артисты собирались, шутили, пели, разыгрывали сценки, причем на импровизированной эстраде не стеснялись появляться даже такие мастера, как Станиславский и Немирович-Данченко. Вскоре знакомые Балиева стали осаждать его просьбами провести в кружок своих друзей, а когда о «Летучей мыши» прознала московская театральная публика, пришлось открыть двери кабаре уже для всех желающих.
Вот только теперь, на десятом году жизни, «Летучая мышь» переживала не лучшие времена. Главная проблема — та же, что и у большинства эстрадно-театральных заведений: идеологическая сумятица и репертуарная смута. Да и большевистская пресса «Мышь» не жаловала: презрительно именовала стиль театра «разлагающимся бытом» и обзывала «засахаренной мышью». Начиная с 1912 года музыкальной частью «Летучей мыши» заведовал композитор, автор популярных романсов Алексей Архангельский. Как писал о нем современник-критик, «в Архангельском необыкновенно удачливый Балиев обрел как бы самую душу своего театра, его музыкальный стиль. Каждая новая постановка последних лет — это Архангельский и Балиев, Балиев и Архангельский… Создатель своеобразной иллюстрационной музыки и оперной миниатюры, Архангельский зачинатель русской оперетты, до него не существовавшей». Но вот в нарождающийся «советский стиль» Архангельский вписаться не смог. И этот факт заставил Балиева номинально двинуть на должность заведующего музыкальной частью театра вместо Архангельского Гартевельда. По-видимому, в тайной надежде, что имя пропагандиста «песен голи» на афишах станет своеобразной охранной грамотой для большевиков. Однако уловка не сработала, и, как только подвернулся удобный случай, Балиев с частью труппы отправился на гастроли в гетманский Киев, подальше от тонких ценителей искусства в кожаных тужурках. Гартевельд решает остаться в Москве, но, как окажется, совсем ненадолго. Ибо к декабрю 1918-го положение иностранцев, проживающих в новой столице России, сделалось абсолютно невыносимым.
Брестский мир, заключенный в марте 1918-го, был разорван РСФСР в ноябре того же года. Но и после этого Антанта продолжала вмешательство во внутренние дела советской республики, и та вскоре оказалась в полной дипломатической и экономической блокаде Запада. Под давлением США и Великобритании в эту блокаду вынужденно вписались и нейтральные государства Европы. Антанта скоренько добилась того, что те же скандинавы — Швеция, Норвегия и Дания — покорно заключили соглашение о единовременном разрыве отношений с РСФСР и высылке всех ее дипломатических и торговых представителей из этих скандинавских государств. В итоге живущие в России шведы остались без защиты — консульство посоветовало всем им, буде такая возможность, срочно возвращаться на родину, оставив позади голод, беззаконие и гражданскую войну[88].
Наш герой такую возможность изыскивает, и в том же декабре семейство Гартевельдов уезжает вслед за «Летучей мышью» в Киев. В город, с которым в молодости Наполеоныча столь многое связывало и в котором с некоторых пор живет его младший сын (к тому времени Михаил Вильгельмович имел определенную известность как автор нескольких поэтических сборников и воззвания Солдатского союза просвещения «Долг Народной Армии», выпущенного в дни Февральской революции; приятельствовал с Александром Блоком, Виктором Шкловским). Но «Летучей мыши» на берегах Днепра уже нет, труппа перенесла свою деятельность в Одессу, «под крылышко англо-французов». Киев занят петлюровцами, что само по себе не шибко комфортно для человека, некогда заклейменного местной черносотенной печатью как «горе-композитор с еврейскими корнями». И Гартевельд с женой и дочерью бегут дальше. На юг, в Крым. А вот Михаил останется и продолжит работать над своей фантастической «драматической поэмой» «Последняя борьба». Больше отцу и сыну не суждено будет увидеться…
В сентябре 1937 года во исполнение циркуляра № 68 НКВД приступит к операции по выдворению из СССР граждан Швеции (тогда людям давали буквально две недели на сборы). Шведское посольство в Москве будет завалено просьбами о помощи от шведов, проживавших в различных регионах СССР, от Карелии до Средней Азии. Вот только многие из советских шведов родились и прожили всю жизнь в России и СССР, их дети и партнеры по браку зачастую не являлись гражданами Швеции. А потому не могли рассчитывать на выезд из СССР и становились заложниками своего происхождения. Михаил Гартевельд — один из таких людей: в том же 1937-м он будет арестован как «шведский шпион» и сгинет в сталинских лагерях в 1942 году.
Часть десятаяПрощальная гастроль артиста
Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, — было так, а могло быть иначе, — и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.
В начале июня 1920 года, после двадцативосьмидневного перехода из Константинополя в Швецию, в порту Гетеборга пришвартовался пароход «Яффа», и в числе прочих пассажиров на шведскую землю ступили 61-летний Гартевельд, его 38-летняя супруга Анна и их 10-летняя дочь Магда. Учитывая, что Вильгельм Наполеонович прожил в России четыре десятка лет, его возвращение на историческую родину оказалось вполне сопоставимо с эмиграцией. К тому же он стар и абсолютно неизвестен в Швеции. Без друзей и без связей, которые так много значили в России. А тут еще и страна переживает послевоенную экономическую депрессию, и безработица скакнула чуть ли не до 30 %. Словом, есть от чего впасть в отчаяние.
Но наш герой не зря носит гордое прозвище «Наполеоныч». Да, Швеция — не Россия. Но ведь и не остров Святой Елены. При желании здесь тоже есть где развернуться. Главное — определиться: с чем? Нужна беспроигрышная идея, сродни былому озарению в части «каторжных песен» (которые в Швеции, разумеется, не прокатят). И, как выяснится, такая идея у нашего героя была. Судя по всему, он вынашивал ее долгими месяцами, пока семейство Гартевельдов «ждало у моря погоды»: сперва в Крыму, а затем в Константинополе.
15 июня Гартевельды приезжают в Стокгольм и временно поселяются в гостинице. Местные газетчики проявляют к сбежавшему от большевиков соотечественнику сдержанный, но устойчивый интерес, и Вильгельм Наполеонович охотно раздает интервью, хотя оперативом его сведения не блещут (все-таки он покинул Москву полтора года назад). И вот, не проходит и месяца, как наш более-менее задружившийся с прессой Наполеоныч пускает в ход домашнюю заготовку. Она же — сенсация.
Во время очередного выступления перед журналистами Гартевельд сыграл на рояле бравурный марш и объявил, что это подлинный каролинский марш (Marcia Carious Rex) образца 1707 года, партитуру которого (девятнадцать нотных листов) он обнаружил в ходе своих музыкально-этнографических исследований в Полтавском городском архиве. Обнаружил, а впоследствии, подкупив смотрителя архива, выкрал.