Дружба дружбой, а креативные идеи — врозь. В какой-то момент Гартевельд организует в Киеве общество любителей музыки. Вернее так: сперва Вильгельм Наполеонович создает на берегах Днепра подобие певческого кружка (он же — любительский хор). А позднее на базе хора формирует некую общественную организацию, участники которой уже не только поют, но и музицируют.
Казалось бы — и что? В чем креатив-то?
Чтобы понять замысел Наполеоныча, следует напомнить, что в 1859 году в Петербурге по инициативе Антона Рубинштейна и группы музыкальных и общественных деятелей было создано Русское музыкальное общество. Десять лет спустя императорская фамилия взяла на себя покровительство над Обществом, выделив на его содержание ежегодную субсидию в 15 тысяч рублей. С этого времени Общество получило козырную приставку «Императорское» (ИРМО), что еще больше повысило его статус, и на протяжении второй половины XIX века стало играть ведущую роль в музыкальной жизни как Петербурга и Москвы, так и всей страны. Отделения ИРМО были созданы в большинстве крупных культурных центров России (Казань, Харьков, Нижний Новгород, Псков, Омск, Тобольск и т. д.). Причем первое такое отделение открылось как раз в Киеве (1863).
И вот теперь Гартевельд создает в будущей столице Украины собственное, альтернативное, музыкальное общество. Условно говоря — ГМО. И, думается, местный обыватель вступал в сие… хм… ГМО массово и охотно. Потому как директор — иностранец, что по местным меркам и экзотично, и почетно. А Киев, при всем уважении, на тот период еще оставался глубоко провинциальным российским городом.
Цели у Обществ схожие. Исключительно просветительские. Но!
Во-первых, в целях просвещения ГМО регулярно устраивало концерты. И, представляется, далеко не всегда посещение их было бесплатным. Во-вторых, сам Гартевельд позиционирует себя председателем организации, название которой созвучно и ассоциативно с уважаемой и широко известной даже за пределами России «императорской» конторой. То бишь банально примазался к чужой славе, получив возможность пускать пыль в глаза людям, слабо разбирающимся в тонкостях формирования и существования провинциальных отделений ИРМО.
В какой-то степени эту идею Гартевельда можно сравнить с таким распространившимся в наши дни способом ведения нечистоплотного бизнеса, как бренд-сквоттинг (упреждающий захват торговых марок). К примеру, современным шведам, тем, что интересуются бизнесом, наверняка памятна история с их национальной гордостью — IKEA. На момент строительства первого торгового комплекса IKEA в России не было зарегистрировано товарного знака с таким обозначением, чем и воспользовались сквоттеры. После чего владельцам шведской торговой сети пришлось выкупать свой же товарный знак за несколько десятков тысяч долларов.
Нет, конечно, Вильгельм Наполеонович до подобной нечистоплотности не опускался: в наглую за представителя ИРМО себя не выдавал и на правительственную субсидию не претендовал. Зато он начал активную переписку с видными и модными представителями музыкального мира, честно представляясь главой киевского общества любителей музыки. А там поди разберись: того самого, императорского, или другого, самопального? Интернета, как я уже поминал, нет. Проверить, погуглить негде.
Эти письма были исключительно полезны Гартевельду. Они — важная часть негласно составляемого им портфолио. Например, с их помощью при удобном случае можно небрежно обмолвиться: мол-де, я тут на днях письмецо от Эдика Грига получил; жалуется, бедолага, супруга совсем запилила, сочинять не дает… Короче, «я с Пушкиным на дружеской ноге». Что? Не верите? Могу конверт показать с обратным адресом. Вот только само письмо читать не дам, переписка приватная[6].
Надеюсь, понятно, что в данном случае я утрирую? На самом деле Наполеоныч поступал тоньше: изобретенный им статус председателя музыкального общества невольно принуждал именитых адресатов с куда большим вниманием и уважением относиться и к посланиям Гартевельда, и к вкладываемым в них, на предмет рецензирования и возможного продвижения, авторским сочинениям. В общем, таким оригинальным способом наш герой работал на имя, поступательно наращивая индекс своей узнаваемости.
Но если того же Грига, живущего в далеком, скандинавскими богами забытом Бергене, ввести в заблуждение несложно, то вот бывалых местных персонажей на мякине не проведешь. Видали они на своем пути и не таких… председателей.
В 1891 году Гартевельд взялся обработать своим до поры безотказным приемчиком русского музыкального издателя Петра Юргенсона. Что-то такое Петра Ивановича в интонациях шведа, по-видимому, насторожило, и он решил навести справки через своего закадычного друга — Петра Ильича Чайковского. И вскоре получил дружеский письменный ответ, начинающийся так:
«29 янв[аря] [18]92 г.
Милый друг!
Гартевельта я отлично знаю, и знаю, что он сукин сын. Обращаюсь с ним, когда бываю в Киеве, как с сукиным сыном, но он ничуть не падает духом и все лезет. Он директор Муз[ыкального] общ[ества], но совсем не императорского, а другого, дилетантского…»[7]
В киевский период Гартевельда Петр Ильич дважды имел возможность общаться с нашим героем: сперва в сентябре 1890 года, когда живой классик приехал в Киев, чтобы присутствовать при местной постановке только что написанной им «Пиковой дамы». Второй раз — год спустя (декабрь 1891), когда Петр Ильич приехал дирижировать на концертах своими сочинениями.
О втором визите Чайковского в Киев русский советский композитор Рейнгольд Глиэр будет вспоминать так:
«Приезд [Чайковского] ожидался Киевом как исключительное событие в нашей музыкальной жизни.
Билеты на оба назначенных концерта были распроданы задолго до появления первых афиш. Наше музыкальное училище получило, правда, контрамарки, но контрамарок было значительно меньше, чем претендентов на них. К великой радости, я оказался в числе немногих, вытянувших счастливый жребий.
И вот я на сцене городского театра, где были места «контрамарочников»; затаив дыхание, жду начала концерта. В этот вечер исполнялась чудесная Третья сюита Чайковского, танцы из оперы «Воевода» и торжественная увертюра «1812 год». Затем какая-то артистка спела несколько романсов Чайковского; аккомпанировал ей сам Петр Ильич. Когда он прошел мимо меня и я увидел перед собой лицо, так хорошо знакомое мне по многочисленным портретам, я невольно поклонился, и Чайковский с улыбкой ответил на мой поклон.
Успех концерта был потрясающий. Первый раз в жизни я был свидетелем таких оваций, такого триумфа. И я впервые почувствовал, что музыка доставляет радость не только узкому кругу любителей; что музыкальные впечатления способны захватить и объединить широкую массу слушателей; что искусство композитора может завоевать всеобщее признание и любовь…»
А вот схожих восторженных воспоминаний авторства Наполеоныча, увы, не сохранилось. А было бы прелюбопытно прочесть, к примеру, о том, как Вильгельм Наполеонович всячески обхаживал в те киевские приезды Звезду, будучи представлен оной в своем «председательском» качестве. Поговаривали, что оба раза Наполеоныч встречал на вокзале Петра Ильича лично. И чемоданчик из рук мэтра вырывал. И угодливо, до самой пролетки, доносил. А потом силами своего ГМО устраивал в честь Петра Ильича музыкальные вечеринки-посиделки.
И все это — в портфолио. Если не на имя, то хотя бы на запоминание.
И Чайковский, как мы теперь убеждаемся, запомнил. Правда, к сожалению для Гартевельда, совсем не в лестном ключе. Но, с другой стороны, даже такое воспоминание — ныне исключительно в зачет…
Минует несколько десятилетий, и Вильгельм Наполеонович найдет способ… Нет-нет, не отомстить Чайковскому, а всего лишь походя использовать имя великого композитора в собственных интересах.
Незадолго до смерти, в Швеции, Гартевельд предпримет авантюрную попытку поставить на главной оперной площадке Стокгольма «Мазепу». Замысел, что и говорить, дерзновенный. Это все равно как, к примеру, взяться за экранизацию в современной Польше «Тараса Бульбы» Гоголя. Или (прости, Господи!) романа «Стена» авторства нынешнего министра культуры Мединского. Но Вильгельм Наполеонович — он из тех, кто и мертвого уболтает. Истребовав под это дело аванец, что само по себе — верх предприимчивости, Гартевельд начинает работать с либретто и партитурой, нещадно их купируя и вкрапляя собственные вставки. При этом он на голубом глазу станет уверять, что купюры, делаемые им для стокгольмской постановки, абсолютно идентичны тем сокращениям, что он якобы производил согласно указаниям самого Чайковского. Мол, это имело место в 1886 году, когда в Киеве снова ставили «Мазепу» и ему, Гартевельду, не просто «посчастливилось иметь честь руководить исполнением оперы», но и «в присутствии автора».
Нормальный ход. Главное — поди усомнись. Разве эти убеленные седины и широко распахнутые ясные глаза способны врать? Однако и это неспроста. Не на пустом месте родилось. Как рассказала Марина Демина, Вильгельм Наполеонович, возможно, и в самом деле мог принимать какое-то участие в подготовке помянутого спектакля. Да вот только… 29 января 1886 года киевской «Мазепой» в свой бенефис дирижировал Сильвио Барбини, а Чайковский и вовсе оставался дома, в Москве.
А в остальном Наполеоныч — обратно молодцом. И как тут, скажите на милость, не перефразировать применительно к нему знаменитое рузвельтовское: «Да, Гартевельд — сукин сын. Но это — наш сукин сын».
Что еще примечательного случилось в киевский период жизни нашего героя? Пожалуй, женщины. Вот только тема «Гартевельд и слабый пол» из разряда тех, где без стакана не разберешься. Да и со стаканом…