«1894 год. 20 августа. <…> 13-го был <…> композитор Гартевельд: он провел у нас вечер и спел нам всю свою оперу «Песнь торжествующей любви». Этот вечер я никогда не забуду. Это было поистине гениальное исполнение. Его музыка, которая произведет, вероятно, в другом исполнении несравненно меньшее впечатление, просто поразила нас. Всеволод был просто на седьмом небе. Надо видеть эту невзрачную фигуру и знать эту почти совершенно неинтересную личность, чтобы понять, что тут увлечению и пристрастию не могло быть места. Все, что он сделал с нами, было сделано его вдохновением…»
Вот такая «невзрачная личность». Способная в нужный момент умело и красиво подать себя. Невольно вспоминается цитата из дневников уже другого великого русского композитора и музыканта — Валерия Гаврилина: «Сила игры в искусстве велика. Можно даже сделать работу хуже и скрыть это». Мне кажется, в этой фразе — весь Наполеоныч.
Иное дело, что на одной красивости исполнительского мастерства далеко не уедешь. При тогдашней-то конкуренции…[12]
Автором либретто «Песни торжествующей любви» выступил «Л. Монд», под этим псевдонимом скрывался вышепомянутый киевский приятель Гартевельда Леон Мунштейн. В 1892 году тот также переехал в Москву и начал работать в новом еженедельном журнале «Семья» (приложение к газете «Новости дня»).
Либретто получилось неплохим. Как позднее напишет в рецензии на оперу критик журнала «Театрал» (некто Ивель), «текст Л. Монда не без достоинств, написан довольно звучными стихами, иногда прямо напрашивающимися на музыкальную иллюстрацию. Последняя требует композитора с высшим, сильным дарованием, в совершенстве знакомым с музыкальными приемами».
Но как раз композитор-то, по мнению все того же Ивеля, и подкачал:
«…Мелодические рисунки в опере мало подготовлены предыдущими музыкальными периодами и редко закруглены. Часто ожидаешь продолжения их, или другого логического поворота. Это неминуемо отнимает у них характерную окраску, они впадают в самый заурядный пошиб и производят смутное впечатление…
Мелодическую нищету опытная рука может затушевать гармонизацией. Но она очень проста, шаблонна, так бессильно связаны ее чередования, что обнаруживает в авторе лишь дилетанта, поверхностно знакомого с предметом…
Некоторые подробности способны остановить внимание, но и то только в виду того, что на них высказалось влияние кой-где Рубинштейна, как, например, в арии Валерии «Дремлет ночь», Мейербера — в индийском танце, или Чайковского…
Форма, в которой написана вся опера, — рациональная. Тяжело подводить неутешительные итоги и еще тяжелее становится за автора, потратившего много труда и сил…
Оперой дирижировал сам автор, и его малоопытность значительно вредила ансамблю…»
Свою рецензию г. Ивель финалит как бы утешительной ложкой меда к бочке дегтя: «При лучшей обстановке, при сильной урезке длиннот оперы и при большем внимании к сцене г. режиссера опера г. Гартевельда во многом выиграет».
В общем — уж размазал, так размазал. Но, справедливости ради, заметим, что в данном случае мы имеем дело с московским критиком, который разбирает вторую и именно московскую постановку оперы Гартевельда, что была осуществлена летом 1895 года в «Никитском театре»[13] силами заезжей частной оперы Николая Унковского.
Однако премьера «Песни торжествующей любви» состоялась несколькими месяцами ранее. В Харькове. И вот там-то, в отличие от снобской Москвы, оперный дебют Наполеоныча приняли на ура. Да что там! Устроили нашему герою форменный «торжествующий триумф».
Как сто лет назад, так и сейчас харьковчане безоговорочно считают свой город театральной столицей Украины. Апеллируя, в частности, к тому факту, что первое упоминание о театре в Харькове относится еще к 1780 году. Киевляне, понятное дело, с этим категорически не согласны.
Вообще, взаимоотношения Харькова и Киева сродни негласному соперничеству «двух столиц» на предмет «кто круче». Кстати сказать, нечто подобное существует и в России (Москва vs Санкт-Петербург), и в других странах мира: Бенгази и Триполи (Ливия), Мадрид и Барселона (Испания), Нью-Йорк и Лос-Анджелес (США) и т. д.
Ну да не будем встревать в спор между киянами и харькивьянами. В данном случае нам важен тот факт, что к концу XIX века Харьковский оперный театр действительно сделался одним из центров оперной и балетной культуры России. А началось все в 1891 году, когда усилиями предприимчивого антрепренера и ловкого дельца Алексея Картавова театр получил постоянную прописку в здании бывшего городского Коммерческого клуба. К 1894 году по приглашению Картавова из Москвы в Харьков перебираются гастролеры — итальянский композитор, дирижер Эудженио Эспозито и молодой, но уже подающий большие надежды тенор Иван Ершов. Во второй украинской столице итальянец-капельмейстер начинает с постановки «Князя Игоря» Бородина, затем ставит «Ромео и Джульетту» и «Пуритан».
В том же году Картавов скоропостижно умирает. Выпавшее из его рук местное «оперное знамя» подхватывают итальянский маэстро вместе с грузинским князем, импрессарио Алексеем Акакиевичем Церетели (интереснейший, фанатично любивший оперу человек). Так у Харьковской частной русской оперы появляются новые хозяева. Именно эта сладкая парочка и берется за постановку коммерчески рискового проекта — дебютной оперы мало кому известного шведского композитора Гартевельда. Трудно судить, чем был обоснован такой выбор. Могу только предположить, что без деятельных хлопот Наполеоныча всяко не обошлось. И хлопотать он взялся как раз через итальянца, с которым к тому времени вполне мог основательно задружиться.
Откуда такие предположения? Во-первых, Эудженио Эспозито объявился в России еще в 1892 году и первые два сезона служил дирижером в московской «Итальянской опере» (а Гартевельд, напомню, в тот период — снова москвич).
Во-вторых, оба — иностранцы, занимающиеся творчеством на чужбине (а подобное, как известно, тянется к подобному).
В-третьих, оба имели в Москве минимум одного общего знакомого — известного московского толстосума и мецената Савву Мамонтова.
В общем, по совокупности набирается немало поводов, чтобы эти двое спелись.
Ну да не будем гадать на кофейной гуще. В любом случае, 10 января 1895 года в Харькове состоялась премьера гартевельдовской «Песни торжествующей любви». Кстати сказать, вполне допускаю, что дебют мог состояться еще несколькими месяцами ранее, но помешали траурные мероприятия, связанные с кончиной государя-императора Александра III.
Благодарная публика приняла оперу буквально с первых аккордов. Уже увертюра сопровождалась одобрительным гулом, а последовавшие за ней сольные партии с участием госпожи Лакруа и гг. Ершова и Брыкина неоднократно заглушались бурными аплодисментами. Самого композитора вызвали на поклон уже после первого акта. По окончании музыкального действа на сцену, под гул оваций, вышли все, к постановке причастные, включая автора либретто Монда, художника декораций Эвенбаха и антрепренера Эспозито. В этот триумфальный для Наполеоныча вечер на его шевелюру был торжественно водружен заготовленный публикой лавровый венок, а исполнительница роди Валерии — мадам Лакруа — получила в дар лиру из лавровых же листьев.
«Мелодичная и прекрасно аранжированная опера г-на Гартевельда вне всяких сомнений станет одним из наиболее часто исполняемых произведений в репертуаре театра…» — писала на следующий день местная газета «Южный край». (Сию заметку да под нос бы московскому критику г-ну Ивелю!) Эта же газета в восторгах своих вскоре договорится до того, что с каких-то щей окрестит нашего Наполеоныча «придворным пианистом шведского короля»!
Тем не менее пророчество редакции сбылось: в течение января оперу «Песнь торжествующей любви» давали в Харькове еще несколько раз. Ничего не могу сказать за таланты мадам Лакруа, которую одарили на премьере лавровой лирой, но вот тот факт, что партию Фабио исполнял Иван Ершов, следует отметить особо. Нашему Вильгельму Наполеоновичу несказанно подфартило, что именно в этот, единственный в своей карьере украинский сезон будущая звезда Мариинского театра засветился в провинциальном Харькове.
Руководствуясь принципом «вей зерно, пока ветер дует», Гартевельд на волне успеха организует в Харькове серию сольных фортепианных концертов. Правда, впоследствии один из таковых ему пришлось отменить по курьезной, мягко говоря, причине.
Из газеты «Южный край» (Харьков), 27 января 1895 года:
«Сегодняшний концерт композитора В. Н. Гартевельда отменён в связи с травмой пальца, полученной исполнителем во время попытки вытащить два листика из своего лаврового венка, дабы преподносить их в качестве «сувенира» своим почитательницам».
Я даже не знаю, как это комментировать. Наш Наполеоныч — он что? С вечера премьеры вообще не снимал с себя венка? Так в нем всюду и появлялся? Нет, оно, конечно, январь 1895 года для Гартевельда — месяц и жатвы лавр, и почивания на оных. Но не до такой же степени! Любить себя в искусстве? Налицо явное головокружение от успехов.
Нетрудно предположить, что в части постановки дебютной оперы Вильгельм Наполеонович серьезно рассчитывал также и на Киев, с которым его так много связывало. И продолжало связывать: в сентябре того же 1895-го в Киеве родился второй сын Гартевельда — Михаил…
После смерти антрепренера киевского оперного театра Иосифа Сетова, с которым Наполеоныч был знаком лично, у штурвала киевской оперы встала его вдова Пальмира Францевна, в прошлом известная цирковая артистка. Формируя новый исполнительский состав, г-жа Сетова отдавала предпочтение вокалистам, прошедшим школу итальянского пения. И для «экзотической» оперы Гартевельда, наверное, то был оптимальный вариант.