Этот ее взгляд глубоко проник в меня, но я понимал – это только потому, что она так похожа на Диэм. Мне больно за Диэм. А не за эту женщину.
Казалось, Кенна разрывается между желанием уйти, ответить мне что-нибудь или закричать. Она обхватила себя руками и смотрела на меня огромными отчаянными глазами. Потом закинула лицо вверх, к небу, и сделала глубокий вдох.
– Иди к черту, Леджер. – От боли, звучащей в ее голосе, меня буквально передернуло, но я изо всех сил сдерживался, стараясь не подать никакого виду.
Это был даже не крик. Скорее тихое, яростное заявление.
Она захлопнула дверцу машины, а потом ударила по стеклу обеими руками.
– Черт тебя побери!
Я не стал дожидаться третьего раза. Сдал назад и развернулся на улицу. Мой живот словно стянуло узлом, а саму веревку она держала в руке. И чем дальше я уезжал от нее, тем туже затягивался узел.
Не знаю, чего я ожидал. Все эти годы я представлял ее совсем не так. Девица, которая не жалеет о содеянном. Мать, не имеющая никакой привязанности к ребенку, которого произвела на свет.
Пять лет твердого предубеждения не так-то легко преодолеть. В моем сознании Кенна была такой и только такой. Ни о чем не жалеющей. Не любящей. Плюющей на все. Никчемной.
Та эмоциональная буря, которую она явно переживала от того, что не могла быть частью жизни Диэм, не укладывалась у меня в голове вместе с тем презрением, с каким она отнеслась к жизни Скотти.
Я уезжал, думая про миллион разных вещей, которые я должен был сказать. О миллионе вопросов, на которые у меня так и не нашлось ответов.
Почему ты не позвала на помощь?
Почему ты бросила его там?
Почему ты считаешь, что имеешь право снова врываться в жизни, которые уже разрушила?
Почему мне все равно хочется тебя обнять?
13Кенна
Похоже, мне удалось воплотить наихудший из всех возможных сценариев. Я не только не встретилась сегодня с дочкой, но единственный человек, который мог бы привести меня к ней, стал теперь моим главным врагом.
Ненавижу его. Ненавижу, что позволила ему вчера трогать меня. Ненавижу, что за то короткое время, что провела с ним вчера, я дала ему основания считать меня лгуньей, шлюхой и алкоголичкой. Как будто мало того, что я убийца.
Конечно, он сейчас же отправится к Грейс и Патрику и только усилит их ненависть ко мне. Поможет им выстроить еще более высокую, прочную, толстую стену между мной и моей дочкой.
А на моей стороне никого. Ни единого человека.
– Привет.
Я замерла посередине лестницы. На ступеньках сидела девочка-подросток. У нее был синдром Дауна, и она радостно улыбалась мне, как будто это не худший день в моей жизни. На ней была такая же форменная рубашка, как на Эми в продуктовом магазине. Наверно, она тоже там работала. Эми говорила, что они берут на работу людей с особенностями.
Я вытерла слезы со щек, ответила «Привет!» и обошла ее. Обычно я стараюсь быть дружелюбней с соседями, особенно если мне еще и работать с этой девочкой, но у меня в горле слез было больше, чем слов.
Я открыла дверь своей квартиры, зашла, захлопнула ее за собой и упала на свой полусдувшийся матрас лицом вниз.
Я даже не могла сказать, что вернулась на тот же ход. Я чувствовала, что меня отбросило на один ход назад.
Дверь вдруг распахнулась, и я тут же села. Девочка с лестницы без приглашения зашла в мою квартиру.
– Почему ты плачешь? – Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, с любопытством осматривая мою квартиру. – А почему у тебя ничего нет?
Хотя она и вломилась ко мне без разрешения, у меня не было сил расстраиваться еще и из-за этого. Она не признает границ. Ну, учту.
– Я только въехала, – сказала я, объясняя отсутствие вещей.
Девочка подошла к холодильнику и открыла его. Увидала открытую пачку печенья, которую я не доела утром, и схватила ее.
– Можно мне это?
По крайней мере, она подождала разрешения, прежде чем начать есть.
– Конечно.
Она откусила печенье, но тут ее глаза расширились, и она кинула пачку на стол.
– Ой, у тебя котенок! – Она подбежала к котенку и взяла его на руки. – А мне мама не разрешила. Ты взяла его у Рут?
В любое другое время я бы ей обрадовалась. Но у меня правда совершенно не осталось сил на дружелюбие в один из самых тяжелых моментов моей жизни. Мне нужно было выплакаться, а при посторонней девочке этого не сделать.
– Пожалуйста, не могла бы ты уйти? – сказала я как можно вежливее, но все равно просить кого-то оставить тебя в покое вежливо не получится.
– Однажды, когда мне было типа пять, а сейчас мне семнадцать, но, когда мне было пять, у меня был котенок, но у него были глисты, и он умер.
– Мне очень жаль.
А холодильник она так и не закрыла.
– А как его зовут?
– Я пока его не назвала.
Она что, не слышала, что я просила ее уйти?
– А почему ты такая бедная?
– С чего ты решила, что я бедная?
– У тебя нет ни еды, ни постели, ничего.
– Я была в тюрьме.
Может, это ее напугает.
– Мой папа тоже в тюрьме. Ты его видела?
– Нет.
– Но я не сказала тебе, как его зовут.
– Я была в женской тюрьме.
– Эйбл Дарби. Это его имя, ты его знаешь?
– Нет.
– Почему ты плачешь?
Я поднялась с матраса, пошла и закрыла холодильник.
– Тебя кто-то обидел? Почему ты плачешь?
Я не могла поверить, что собираюсь ей отвечать. Мне казалось, это совсем уж убого, отвечать постороннему подростку, который зашел в мою квартиру без спроса. Но оказалось, если сказать это вслух, то становится легче.
– У меня есть дочка, а мне не разрешают ее увидеть.
– Ее у тебя похитили?
Я хотела ответить «да», потому что мне иногда так казалось.
– Нет. Пока я была в тюрьме, моя дочка жила у других людей, но теперь я вышла, а они не хотят, чтобы мы с ней виделись.
– А ты хочешь?
– Да.
Она поцеловала котенка в макушку.
– Может, ты должна радоваться. Я не люблю маленьких детей. Мой брат сует мне в туфли арахисовое масло. Как тебя зовут?
– Кенна.
– А я Леди Диана.
– Тебя правда так зовут?
– Нет, вообще-то Люси, но Леди Диана мне больше нравится.
– Ты работаешь в магазине? – спросила я, указав на ее майку.
Она кивнула.
– Я тоже с понедельника начну.
– Я работаю там уже два года. Я коплю на компьютер, но пока ничего не скопила. Я пойду обедать. – Она сунула мне котенка и пошла к двери. – У меня есть бенгальские огни. Хочешь, зажжем вместе, когда стемнеет?
Я оперлась на стол и вздохнула. Мне не хотелось отвечать отказом, но я чувствовала, что наверняка проплачу до самого утра.
– Может, в другой раз.
Леди Диана ушла. На сей раз я заперла дверь и тут же схватила свой блокнот и написала Скотти письмо. Это единственное, что могло удержать меня от отчаяния.
Дорогой Скотти.
Мне бы так хотелось рассказать тебе, как выглядит наша дочка, но я все еще этого не знаю.
Может, я сама виновата, что соврала вчера Леджеру насчет своего имени. Похоже, он воспринял это как своего рода предательство, когда сегодня понял, кто я. Мне даже не удалось увидеть твоих родителей, потому что он страшно разозлился из-за того, что я вообще пришла.
А я хотела просто увидать нашу дочь, Скотти. Просто взглянуть на нее. Я не пришла забирать ее, хотя, думаю, ни Леджер, ни твои родители не представляют себе, как это – месяцами носить в себе крошечного человечка, чтобы потом его вырвали у тебя из рук и унесли, не дав тебе даже посмотреть на него.
Знаешь, когда заключенные женщины рожают в тюрьме и если их срок подходит к концу, то им иногда позволяют оставить ребенка с ними. Такое чаще бывает в колониях, где сроки заключения меньше. Иногда в тюрьмах тоже, но редко.
А в моем случае я родила Диэм в самом начале своего срока, поэтому ее нельзя было оставить со мной. Она была недоношенной, и, едва она родилась, у нее обнаружились проблемы с дыханием, и ее тут же забрали в реанимацию. А мне дали аспирина, такие огромные таблетки, и быстро увезли меня обратно в камеру с пустыми руками и пустой маткой.
В зависимости от обстоятельств иногда матерям разрешают сцеживать молоко, его сохраняют и передают ребенку. Но мне и тут не повезло. Мне не разрешили сцеживаться и не дали ничего, что могло бы остановить приход молока.
Через пять дней после рождения Диэм я сидела в уголке тюремной библиотеки и плакала, потому что молоко пришло, моя одежда промокла насквозь, я была физически измучена и эмоционально убита.
И тогда я встретила Иви.
Она была тут уже давно и знала про всех охранников, кого о чем можно попросить и кто что позволит. Она увидела, что я плачу и читаю книжку о послеродовой депрессии. Потом она увидала мою мокрую рубашку, отвела меня в ванную и помогла вымыться. Она аккуратно складывала полотенца квадратиками и давала мне по одному, чтобы я засовывала их в лифчик.
– Мальчик или девочка? – спросила она.
– Девочка.
– Как ты ее назвала?
– Диэм.
– Хорошее имя. Сильное. Она здорова?
– Она недоношена, и ее забрали, как только она родилась. Но акушерка сказала, с ней все в порядке.
Когда я сказала это, Иви моргнула.
– Они дадут тебе ее увидеть?
– Нет. Не думаю.
Иви покачала головой. Тогда я еще этого не знала, но Иви умела выражать отдельные слова и целые фразы, просто по-разному качая головой. Постепенно, за годы, я выучила все это, но в тот день я еще не знала, что то, как она покачала тогда головой, означало: «Вот же сволочи».
Она помогла мне высушить рубашку, а когда мы вернулись в библиотеку, она посадила меня на мое место и сказала:
– Вот что ты теперь сделаешь. Ты прочтешь все книги в этой библиотеке. И довольно скоро ты начнешь жить в разных ярких мирах этих книг, а не в тусклом мире этой тюрьмы.
Я никогда особенно много не читала. И ее план мне не понравился. Я кивнула, но она заметила, что я ее не слушаю.