Кенна молчала, затаив дыхание, ее грудь тяжело вздымалась. Она посмотрела на меня, а потом зашла за грузовик, и я не видел ее лицо. Она постояла там, а потом пошла в траву у обочины дороги и просто села на землю. Поджала колени, обхватила их руками и уставилась куда-то в пустое поле.
Я не понимал, что она делает. Может, ей надо было подумать. Я дал ей несколько минут, но она не шевелилась и не вставала, и я наконец вышел из машины.
Подойдя к ней, я не стал ничего говорить. Просто тихо сел с ней рядом.
Машины на дороге и весь остальной мир продолжали двигаться мимо нас, но перед нами было большое пустое поле, и мы оба смотрели вперед и не смотрели друг на друга.
Опустив глаза, она сорвала в траве маленький желтый цветок. Она вертела его в пальцах, и я понял, что просто смотрю на нее. Она сделала глубокий вдох, потом выдохнула и, не глядя на меня, заговорила.
– Другие матери рассказывали мне, как это будет, – сказала она. – Они говорили, что меня возьмут на роды в больницу, а потом у меня будет пара дней с ней. Целых два дня, только она и я. – У нее по щеке сползла слеза. – Не могу передать тебе, как я ждала этих двух дней. Это единственное, что было у меня впереди. Но она родилась преждевременно… Не знаю, знаешь ли ты об этом, но она недоношена. На шесть недель. Ее легкие были… – Кенна шумно выдохнула. – Сразу, как она родилась, ее пришлось перевести в реанимацию, в другую больницу. И я провела эти два дня одна в палате, где меня сторожил вооруженный охранник. А потом, когда два дня прошли, меня отправили обратно в тюрьму. И я так даже и не подержала ее. Никогда даже не взглянула в глаза человеку, которого мы со Скотти произвели на свет.
– Кенна…
– Не надо. Что бы ты ни собирался сказать, не надо. Поверь мне. Я совру, если скажу, что приехала сюда, не имея дурацкой надежды, что, может, они примут меня в свою жизнь и у меня будет в ней какая-то роль. Но я знаю, кому она принадлежит, и была бы благодарна за любую малость. Я была бы так благодарна за то, что наконец вижу ее, даже если бы это было все, что мне позволили. И не важно, что думаете вы с родителями Скотти насчет того, заслужила я это или нет.
Я закрыл глаза, потому что даже слушать ее было больно. А смотреть и видеть муку в ее лице, когда она говорила, было гораздо хуже.
– Ты не представляешь, – сказала она. – Как я им благодарна. Всю беременность мне не нужно было беспокоиться, какие люди станут растить ее. Это те самые люди, что вырастили Скотти, а он был идеальным. – Она пару секунд помолчала, и я открыл глаза. Она посмотрела прямо на меня, покачала головой и добавила: – Леджер, я неплохой человек. – В ее голосе звучало столько сожаления. – Я тут не потому, что думаю, что заслуживаю ее. Мне просто хотелось ее увидеть. Вот и все. Вот и все. – Она вытерла глаза подолом майки и потом сказала: – Иногда я думаю, что бы сказал Скотти, если бы мог нас увидеть. Я только надеюсь, что загробной жизни не существует, потому что иначе Скотти был бы в этом раю самым печальным.
Это ударило меня в самое нутро, потому что я в ужасе подумал, что она может быть права. С тех пор, как она появилась тут, настал черед моего самого большого кошмара. И я начинал видеть в ней ту женщину, которую Скотти любил, а не ту, которая бросила его умирать.
Я поднялся с земли, оставив Кенну сидеть там. Подошел к машине, открыл бардачок. Вынул свой телефон и вернулся к сидящей Кенне.
Я снова сел рядом с ней, открыл приложение с фотографиями, а потом папку, куда складывал все видео с Диэм, которые записывал. Открыв последнее, сделанное вчера за ужином, я нажал на воспроизведение и протянул Кенне телефон.
Я никогда даже не мог представить себе, что значит для матери впервые увидеть своего ребенка. От вида Диэм на экране у Кенны захватило дыхание. Она прижала руку ко рту и начала плакать. Она плакала так сильно, что ей пришлось придерживать телефон коленками, чтобы майкой вытирать глаза от слез.
Прямо тут, на моих глазах, Кенна стала другим человеком. Как будто становилась матерью у меня на глазах. И это, возможно, было самым прекрасным из того, что я видел.
И я чувствовал себя полнейшим чудовищем из-за того, что не дал ей пережить этот момент гораздо раньше.
Прости меня, Скотти.
Она просмотрела четыре видео, сидя в траве. Все это время она плакала, но и улыбалась тоже. И смеялась всякий раз, когда Диэм что-то говорила.
Я отдал ей телефон, чтобы она продолжала смотреть, пока я везу ее домой.
Я поднялся вместе с ней в квартиру, потому что не мог забрать у нее телефон, и она смотрела видео дома еще примерно час. Квартира была переполнена ее эмоциями. Она смеялась, плакала, была и счастлива, и печальна.
И я не знал, как мне получить телефон обратно. И даже не был уверен, что хочу этого.
Я пробыл в ее квартире так долго, что котенок заснул у меня на коленях. Я сидел на одном краю дивана, а Кенна на другом, и я смотрел, как она смотрит видео про Диэм, преисполненный гордости, словно отец, потому что знал, что Диэм здоровая, смешная, счастливая и развитая, и было приятно видеть, как Кенна понимает все это про свою дочь.
Но в то же самое время я чувствовал, что предаю двух самых важных в своей жизни людей. Если бы Патрик и Грейс узнали, где я сейчас и что я показываю Кенне видео ребенка, которого они вырастили, они, наверное, перестали бы со мной разговаривать. И мне было бы трудно их винить.
Из этой ситуации невозможно выйти так, чтобы я не чувствовал, что кого-то предаю. Я предавал Кенну, удерживая от нее Диэм. Я предавал Грейс и Патрика, давая Кенне взглянуть на Диэм. Я предавал даже Скотти, хотя еще толком не понимал, как именно. Мне только еще предстоит понять, откуда берется это чувство вины.
– Она такая счастливая, – сказала Кенна.
Я кивнул.
– Да. Она очень счастлива.
Подняв на меня глаза, Кенна вытерла их мятой салфеткой, которую я дал ей еще в машине.
– Она когда-нибудь спрашивала обо мне?
– Не специально, но она начинает интересоваться, откуда она взялась. На прошлой неделе она спрашивала, выросла она на дереве или вылупилась из яйца.
Кенна улыбнулась.
– Она еще слишком мала, чтобы понимать, как устроена семья. У нее есть я, Грейс и Патрик, и пока я не думаю, что она ощущает, что кого-то не хватает. Не знаю, то ли это, что ты хочешь услышать. Но это то, что есть.
Кенна покачала головой.
– Все нормально. На самом деле я рада, что она не знает, что меня нет в ее жизни. – Она посмотрела еще одно видео и неохотно вернула мне телефон. Встала с дивана и ушла в ванную. – Пожалуйста, не уходи пока.
Я кивнул, заверяя ее, что никуда не уйду. Когда она закрыла дверь ванной, я снял с колен котенка и встал. Мне надо было что-нибудь выпить. После двух последних часов я чувствовал себя обезвоженным, хотя плакал не я, а Кенна.
Я открыл ее холодильник, но он оказался пуст. Вообще. Я открыл морозилку, и там тоже было пусто.
Когда она вышла из ванной, я просматривал ее пустые полки. Они были так же пусты, как и вся квартира.
– Извини. У меня пока ничего нет. – Казалось, она испытывала неловкость. – Просто… Я потратила все, что было, на переезд сюда. Мне скоро заплатят, и я постепенно собираюсь переехать куда-нибудь получше, и купить телефон, и…
Я поднял руку, понимая, что она решила, будто я ее осуждаю. Думаю, что она не способна позаботиться о себе. Или о Диэм.
– Кенна, все нормально. Я восхищаюсь твоей решимостью переехать сюда, но ты должна что-то есть. – Я сунул телефон в карман и указал на дверь. – Пошли. Я угощу тебя ужином.
21Кенна
Диэм похожа на меня. У нас одинаковые волосы, одинаковые глаза. У нее даже такие же тонкие пальцы, как у меня.
Я рада, что у нее улыбка и смех Скотти. Я смотрела видео с ней, и у меня возникало ощущение, что оживают новые воспоминания о нашей со Скотти истории. Прошло столько времени, и у меня в тюрьме не было его фотографий, и я уже начала забывать, как он выглядел. Но я увидела его в ней и благодарна за это.
Я порадовалась тому, что, когда Грейс с Патриком смотрят на Диэм, они могут видеть в ней сходство со своим сыном. Я всегда волновалась, что, если она растет очень похожей на меня, они могут не видеть в ней Скотти.
Я думала, что, увидев ее наконец, я почувствую себя по-другому. Надеялась, что у меня появится чувство какой-то завершенности, но получилось так, словно кто-то расчесал старую рану. Я думала, если я увижу, что она счастлива, то и сама стану счастливее, но мне стало только еще грустнее, хоть это и эгоистично.
Совсем не трудно любить ребенка, которого ты родила, даже если ты никогда его не видела. Но очень трудно, наконец увидев, как он выглядит, говорит, и вообще увидев, ожидать, что ты теперь сможешь просто так повернуться и уйти.
А это именно то, чего они все от меня ждали. То, чего они от меня хотели.
При этой мысли мне показалось, что мой желудок набит тугими веревками, затянутыми в узлы, и все они вот-вот порвутся.
Леджер прав, мне нужна еда. Но вот я сижу тут с этой едой, а могу только одно – думать о последних двух часах. И я не знаю, получится ли у меня проглотить хоть что-то. Меня мутит, я измотана, переполнена адреналином и эмоциями.
Леджер проехал мимо закусочной и заказал нам бургеры навынос. Мы сидели в его машине на парковке у парка и ели.
Я понимала, что он не хочет водить меня ни в какие общественные места. Если его увидят со мной, наверное, бабушка и дед Диэм не смогут хорошо отнестись к этому. Не то чтобы в этом городе жило много моих знакомых, но все же достаточно людей могли бы меня узнать.
Если этого не произошло до сих пор. Тогда у меня было несколько знакомых на работе, и, даже если я не видела Леджера, я познакомилась с несколькими друзьями Скотти. А поскольку это совсем небольшой город, меня с легкостью может узнать любой, кто откопает где-нибудь мою фотографию.