Меня охватило жаром, и я выдохнула в его губы. Его язык скользнул по моей верхней губе, и мысли затуманились. Он обхватил мою голову, поцелуй стал глубже, и это была отрава. Его рот казался горячее, чем запомнилось мне с первого нашего поцелуя. Руки были ласковее, касания языка – нежнее.
В его поцелуе была забота – но я уже боялась думать об этом, потому что у меня и так кружилась голова от нахлынувших чувств. Его тепло окружило меня, но, когда я приникла к нему, он отстранился.
Я хватала ртом воздух, а он смотрел на меня. Словно пытался прочесть мое лицо, изучал его в поиске признаков сожаления или желания.
Уверена, что он видел и то и другое. Мне хотелось его поцелуя, но самой мысли о том, что мне придется проститься с большим, чем Диэм, было достаточно, чтобы я остановилась. Потому что чем ближе мы с Леджером душевно и физически, тем более серьезному риску я подвергала его отношения с Диэм.
Что бы я ни испытывала от его поцелуев, это все же ничто в сравнении с болью, которая придет, если Ландри узнают, что он встречается со мной втайне от них. А мне совесть не позволяла так поступить.
Он снова потянулся ко мне, и все мое тело стало невесомым, но я каким-то образом нашла в себе силы замотать головой.
– Не надо, – прошептала я. – И так уже очень больно.
Леджер замер, не коснувшись моих губ. Отстранился, поднял руку и ласково провел кончиками пальцев по моему подбородку.
– Я знаю. Прости.
Мы оба молчали. Не шевелились. Мне хотелось бы в этот момент думать о том, как сделать, чтобы у нас все получилось, но я думала, как сделать, чтобы не пришла боль. Потому что получиться ничего не могло.
Наконец он оттолкнулся от стены и шагнул в сторону от меня.
– Я чувствую себя так… – Он провел рукой по волосам, словно подыскивая слово. – Беспомощно… Бесполезно. – Сказав эти два слова, он вышел за дверь. – Мне так жаль, – бормотал он, спускаясь по лестнице.
Я закрыла дверь, заперла ее и выпустила наружу все вздохи, которые сдерживала все это время. Мое сердце колотилось. В квартире стало очень жарко.
Я выключила отопление и выпустила Иви из ванной. Мы свернулись рядышком на диване, и я достала свой блокнот.
Дорогой Скотти.
Должна ли я извиниться перед тобой за то, что сейчас произошло?
Я даже не уверена, что именно это было. У нас с Леджером был некий момент, но хорошо ли это? Или плохо? Скорее грустно.
Что, если это произойдет снова? Я не уверена, что у меня хватит сил попросить его не касаться меня так, как мы, возможно, касались бы друг друга прямо сейчас, если бы я не выдавила из себя «не надо».
Но если дать ход тому, что мы чувствуем, то рано или поздно ему придется выбирать. И он выберет не меня. Я ему не позволю. И буду думать о нем гораздо хуже, если он не выберет Диэм.
А что будет со мной, когда это случится? Я потеряю не только свои шансы на Диэм, но и Леджера тоже.
Я уже потеряла тебя. Это очень тяжело.
Сколько потерь может вынести человек прежде, чем бросит чертово полотенце, Скотти? Потому что я начинаю думать, что тут мне не выиграть.
С любовью,
Кенна
28Леджер
Диэм крепко держалась за мою шею, я нес ее на закорках через парковку к машине Грейс. Игра в бейсбол закончилась, и Диэм заставила меня нести ее, потому что сказала, что ее ноги насквозь болят.
– Я хочу пойти с тобой на работу, – сказала она.
– Нельзя. Детей не пускают в бар.
– Но я же раньше ходила в твой бар.
– Да, когда он был закрыт, – уточнил я. – Это не считается. А сегодня он будет открыт, и туда придет много народу, и мне будет некогда за тобой смотреть. – Это не говоря о том, что ее мать, о существовании которой она не знает, тоже будет там. – Когда тебе исполнится восемнадцать, ты сможешь прийти работать там у меня.
– Это еще очень, очень, очень долго; ты тогда умрешь.
– Эй, ну-ка, – строго сказала Грейс. – Я гораздо старше Леджера, но даже я не собираюсь умирать, когда тебе будет восемнадцать.
Я пристегнул Диэм в ее сиденье.
– А сколько мне будет лет, когда все умрут? – спросила она.
– Никто не знает, когда он умрет, – сказал я. – Но мы все доживем до старости и состаримся все вместе.
– А сколько мне будет, когда тебе будет двести?
– Смертельно много, – сказал я.
Она раскрыла глаза, и я тут же покачал головой.
– К тому времени мы все умрем. Никто не может прожить двести лет.
– Моей учительнице двести.
– Миссис Бредшоу моложе меня, – отозвалась Грейс с переднего сиденья. – Перестань врать.
Диэм наклонилась вперед и прошептала:
– Миссис Бредшоу правда двести лет.
– Верю. – Я поцеловал ее в макушку. – Сегодня ты отлично играла. Я тебя люблю.
– И я тебя тоже; я хочу с тобой на работу… – Я закрыл дверь до того как Диэм закончила фразу. Обычно я не обрываю ее, но, пока я нес ее по парковке, я получил сообщение от Кенны.
Там было написано только «Пожалуйста, забери меня».
Еще не было четырех часов. Когда я вчера спросил ее, она сказала, что ее не нужно подвозить, так что, получив сообщение, я начал волноваться.
Когда Грейс с Диэм уехали, я уже был в машине. Патрик сегодня не пришел на игру, потому что собирал качели. Я собирался вернуться домой на пару часов посмотреть, как дела, и помочь ему до того, как идти в бар, но сейчас поехал в продуктовый проведать Кенну.
Я пошлю Патрику сообщение, что не смогу подъехать. Мы почти закончили сборку качелей. День рождения Диэм приближался, и это означало, что великий день должен был настать сегодня. Наша свадьба с Леа. Мы собирались на неделю улететь на Гавайи, и я помню, что волновался, успеем ли мы вернуться до дня рождения Диэм.
Это был еще один повод для ссор у нас с Леа. Ей не нравилось, что пятый день рождения Диэм имел для меня такое же значение, как наш медовый месяц.
Я уверен, что Грейс и Патрик охотно согласились бы перенести праздник, но Леа вела себя так, будто день рождения Диэм мешал ей отметить медовый месяц. Причем еще даже до того, как она спросила, не перенесут ли они празднование, и в конце концов это стало для меня одним из первых красных флажков.
После расставания я подарил Леа эту поездку на Гавайи. Я все равно уже за нее заплатил, но не был уверен, что она поедет. Я надеялся, что все-таки поедет, но мы уже три месяца не общались, и я понятия не имел, что сейчас происходит в ее жизни. Не то чтобы я хотел это знать. Так странно – участвовать в чьей-то жизни вплоть до мелочей, а потом вдруг не знать совсем ничего.
А еще странно, когда думаешь, что знаешь кого-то, а потом понимаешь, что, возможно, не знал о нем совсем ничего. У меня так случилось с Леа, и вот теперь я начинал чувствовать это по отношению к Кенне, только наоборот. С Кенной мне казалось, что я с самого начала судил ее слишком строго. А с Леа – что я был к ней слишком снисходителен.
Может быть, мне стоило написать Кенне, что я еду, потому что увидел ее идущей по обочине дороги примерно в полукилометре от магазина. Она шла, опустив голову, и обеими руками держала ремень своей сумки. Я остановился на другой стороне дороги, но она даже не заметила моего грузовика, так что я посигналил ей. Она услыхала гудок, поглядела по сторонам, перешла дорогу и забралась в грузовик.
Когда она закрыла дверь, у нее вырвался тяжелый вздох. От нее пахло яблоками, так же, как прошлым вечером на пороге ее квартиры.
Я готов врезать себе за прошлый вечер.
Она бросила сумку между нами, вытащила из нее конверт и сунула мне.
– Я его получила. Запрет на приближение. Мне вручили его, когда я вышла из магазина и несла покупки клиенту в машину. Леджер, это было ужасно.
Я начал читать бумаги, не понимая, как судья мог утвердить это, но, увидев там имя Грейди, понял, в чем дело. Он наверняка замолвил словечко за Грейс с Патриком и даже мог в чем-то приукрасить правду. Он такой. Готов поспорить, его жене это нравится. Удивляюсь, что она не рассказывала об этом сегодня на поле.
Я сложил бумаги и сунул их в ее сумку.
– Все это ничего не значит, – сказал я, пытаясь успокоить ее своей ложью.
– Это значит все. Это послание. Они хотят дать мне понять, что не передумают, – она застегнула ремень. Ее глаза и щеки покраснели, но она не плакала. Похоже, она успела отплакать.
Я выехал на дорогу с тяжелым чувством. Все, что я говорил прошлым вечером насчет ощущения бессмысленности, было наиболее точным описанием того, что я ощущал. Я не мог помочь Кенне больше, чем уже помогал ей.
Патрик и Грейс не передумают. И всякий раз, когда я пытался говорить с ними на эту тему, они немедленно замыкались в себе. Мне приходилось очень трудно – я понимал, почему они не хотят видеть Кенну, – но я яростно не соглашался с ними.
Они скорее смогут вычеркнуть меня из жизни Диэм, чем согласятся впустить в нее Кенну. Вот что пугало меня больше всего. Если я стану слишком давить или если они узнают, что я хоть немного на стороне Кенны, то, боюсь, они просто увидят во мне угрозу, точно так же, как видят ее в Кенне.
А самое худшее то, что я не могу винить их ни в чем. Последствия решений Кенны разрушили их жизнь. Но последствия их решений точно так же разрушают ее жизнь.
Черт. Тут нет правильного ответа. Каким-то образом я вляпался в самую глубину неразрешимой ситуации. Такой, что имела бы хотя бы одно решение, при котором не пострадал бы ни один человек.
– Не хочешь взять отгул на этот вечер? – Я бы понял ее, если бы она не хотела идти на работу, но она помотала головой.
– Мне нужна работа. Я в порядке. Просто это очень тяжело и стыдно, хоть я и знала, что так произойдет.
– Ага, но я думал, у Грейди хватит совести вручить тебе это дома. Не то чтобы на самом верху документа не стоял твой домашний адрес. – Я повернул направо, к бару, но что-то подсказало мне, что, вероятно, Кенне понадобится еще около часа, чтобы после одной работы начать другую. – Не хочешь мороженого?