Но с тобой обнимашки были такими же прекрасными, как и секс.
Ты целовал меня в воде так, словно это наш последний поцелуй. Я потом думала, не было ли у тебя своего рода предчувствия или страха, и поэтому ты целовал меня именно так. А может, мне просто так запомнилось, потому что это и был наш последний поцелуй.
Мы вылезли из воды и лежали голыми на мостках в лунном свете, а мир кружился у нас над головой.
– Хочу котлету, – сказал ты.
Я засмеялась такому неожиданному желанию.
– Котлету?
Ты усмехнулся и сказал:
– Ну да. Разве это не здорово? Котлету с картофельным пюре. – Ты сел на досках и протянул мне мою сухую майку. – Поехали поужинаем.
Ты выпил больше, чем я, и попросил меня сесть за руль. Мы обычно не ездили на машине пьяными, но, думаю, в ту ночь мы казались себе неуязвимыми. Мы были молоды и влюблены, и, конечно же, никто не может умереть, когда он так счастлив.
Но мы выпили пива, так что наши решения в тот вечер были немного неадекватными, и, как бы там ни было, ты попросил меня сесть за руль. И, как бы там ни было, я не сказала тебе, что так делать нельзя.
Я села в эту машину, хотя знала, что едва не упала, поскользнувшись на гравии, когда открывала ее. Но я села за руль, хотя мне пришлось моргать изо всех сил, чтобы убедиться, что я включила нужную передачу, а не задний ход. И я все же повезла нас от озера, хотя была слишком пьяной, чтобы вспомнить, как же выключить или хотя бы приглушить музыку. И она орала так громко, что у меня болели уши.
Мы даже не успели особо далеко отъехать, когда все это случилось. Ты знал дорогу лучше меня. Там был гравий, а я ехала слишком быстро, и я не знала, что этот поворот такой резкий.
Ты сказал:
– Притормози, – но сказал очень громко, почти крикнул, я напугалась и ударила по тормозам. Теперь я знаю, что резкое торможение на гравийной дороге может привести к полной потере контроля над управлением, особенно если ты пьян. Я вывернула руль направо, но машину продолжало нести влево, как будто она скользила по льду.
Очень многим в авариях везет, и они не помнят никаких подробностей. Они могут вспомнить то, что случилось прямо перед аварией и после нее, но со временем я сумела вспомнить каждую секунду той ночи, они все вернулись ко мне, хотела я этого или нет.
Верх твоего кабриолета был опущен, и когда машина слетела в кювет и ее завертело, все, что, как я могла вспомнить, я почувствовала, это необходимость как-то защитить лица, потому что осколки лобового стекла могут нас поранить.
В тот момент это был мой самый большой страх. Осколок стекла. У меня перед глазами вовсе не закружилась вся моя жизнь. И даже твоя жизнь тоже не закружилась. В тот момент я беспокоилась только о том, что случится с лобовым стеклом.
Потому что, конечно же, никто не может умереть, когда он так счастлив.
Я почувствовала, что мир вокруг меня завертелся, а потом ощутила гравий у себя под щекой.
Музыка продолжала орать.
Двигатель продолжал работать.
Воздух застрял у меня в горле, и я не могла даже закричать, но и не думала, что мне надо это делать. Я все думала про твою машину и про то, как ты, наверное, рассердишься на меня. Помню, что я шептала: «Прости пожалуйста», как будто твоей самой большой неприятностью было то, что нам придется вызывать тягач.
Все случилось очень быстро, но я в тот момент не нервничала. Думала, что и ты тоже. Я ждала, что ты спросишь, все ли со мной в порядке, но мы лежали в перевернувшемся кабриолете, и все, что я выпила той ночью, взболталось у меня в животе, и я ощущала давление гравитации так сильно, как никогда в жизни. Мне казалось, меня сейчас вырвет, и мне надо было выпрямиться, так что я пыталась отстегнуть ремень, и, когда я наконец отщелкнула его, то помню, что упала. Всего, может, сантиметров на пять, но это вышло неожиданно, я вскрикнула.
А ты все еще не спросил, в порядке ли я.
Вокруг было темно, и я поняла, что, может быть, мы попали в ловушку, и я протянула руку и коснулась твоей руки, чтобы следовать за тобой. Я знала, что ты найдешь выход. В этом я полностью полагалась на тебя. Я полагалась на тебя во всем и оставалась спокойной только потому, что ты рядом. Я даже больше не переживала из-за твоей машины, потому что знала – ты будешь волноваться за меня больше, чем за машину.
И ведь не то чтобы я превышала скорость или как-то неосторожно вела. Я просто выпила немного лишнего и была слегка пьяной, хотя, конечно, очень глупо считать, что немного лишнего – это не слишком.
Мы перевернулись только потому, что попали в глубокий кювет, но, поскольку верх машины был опущен, я думала, что наверняка урон окажется не слишком большим. Ну, может, неделя-другая в ремонте, и машина, которую я так любила, машина, которая была нашим домом, снова будет в порядке. Как и ты. Как и я.
– Скотти. – Позвав тебя, я потрясла тебя за руку. Я хотела, чтобы ты понял, что я в порядке. Я думала, может, ты в шоке и потому ведешь себя так тихо.
Когда ты не пошевелился, я поняла, что твоя рука просто прижата к дороге, которая каким-то образом превратилась в наш потолок, и подумала, что ты без сознания. Но, когда я вытянула свою руку обратно, чтобы попробовать понять, как выбираться отсюда, она была покрыта кровью.
Той кровью, которая должна была течь в твоих венах.
Я не могла осознать это. Не могла вообразить, что глупая авария на обочине проселочной дороги, где нас выкинуло в кювет, могла реально повредить нам. Но это была твоя кровь.
Я тут же перебралась поближе к тебе, но, поскольку ты был вверх ногами, и все еще пристегнут, я не смогла подтянуть тебя к себе. Я пыталась, но ты не поддавался. Я повернула к себе твое лицо, но ты, казалось, спал. Губы были слегка приоткрыты, а глаза закрыты, и ты выглядел точно так же, как когда я проводила у тебя ночь и просыпалась, а ты продолжал спать рядом со мной.
Я пыталась тащить тебя, но ты не поддавался, потому что машина лежала сверху. Твое плечо и рука были зажаты, и я не могла вытащить тебя настолько, чтобы отстегнуть ремень. Даже притом что было темно, я поняла, что лунный свет отражается от крови так же, как отражался бы в океане.
Твоя кровь была повсюду. А то, что машина перевернулась, создавало еще большую неразбериху. Где твои карманы? Твой телефон? Мне нужен был телефон, и я возилась и шарила везде, и эти поиски казались мне целой вечностью, но под руки попадались только стекло и камни.
Все это время я продолжала бормотать твое имя сквозь стучащие зубы.
– Скотти, Скотти, Скотти, Скотти. – Это была молитва, хотя я и не умела молиться. Меня никто этому не учил. Я просто вспомнила молитву, которую вы возносили за семейным ужином у твоих родителей, и те молитвы, которые я слышала в доме Моны, своей приемной матери. Но все, что я слышала, было благословление пищи, а я хотела, чтобы ты очнулся, так что просто повторяла твое имя снова и снова, надеясь, что Бог услышит меня, хоть и не была уверена, что могу привлечь его внимание.
Смахивало на то, что той ночью нас никто не заметит.
То, что я испытывала в этот момент, невозможно описать. Можно думать, что знаешь, как поведешь себя в ужасной ситуации, но это совсем другое. Ты не можешь вообразить эту ужасную ситуацию. Возможно, именно поэтому в моменты полного ужаса мы настолько отключаемся от реальности. Потому что это было именно то, что я ощущала. Отключенность. Какие-то части моего тела двигались совершенно без всякой связи с мозгом. Руки шарили вокруг в поисках чего-то, но при этом я даже не понимала, что именно ищу.
Я начинала впадать в истерику, потому что с каждой секундой все больше и больше начинала понимать, насколько изменится моя грядущая жизнь. Как всего одна секунда может изменить тот курс, которому мы следовали, и все никогда не будет прежним, и все те части меня, которые рассыпались в этой катастрофе, никогда уже не соберутся вместе.
Я выползла из машины через щель между землей и моей дверью, и, едва я оказалась снаружи и встала на ноги, меня вырвало.
Фары машины освещали ряд деревьев впереди, но от этого света не было никакого толку. Я подбежала к пассажирской стороне, чтобы вытащить тебя, но у меня не вышло. Твоя рука торчала из-под машины. Лунный свет блестел в луже твоей крови. Я схватила тебя за руку и сжала ее, но она была холодной. Я все еще бормотала твое имя: «Скотти, Скотти, нет, нет». Я подошла к лобовому стеклу и попыталась выбить его ногой, но, хоть оно уже треснуло, я не смогла разбить его, чтобы залезть внутрь и вытащить тебя.
Я встала на колени, прижалась лицом к стеклу и увидела, что же я сделала с тобой. Это было ужасное осознание – не важно, насколько ты любишь кого-то, ты все равно можешь сделать с ним нечто неописуемое.
По мне как будто пошла волна самой сильной, невыносимой боли, какую только можно вообразить. Я утонула в ней. Она началась в голове и прокатилась по всему телу, до кончиков пальцев. Я скорчилась, и застонала, и завыла, и, когда снова вернулась к машине, чтобы снова коснуться твоей руки, там не было ничего. В запястье не было пульса. В ладони не слышалось сердцебиения. В пальцах не было тепла.
Я закричала. Я так сильно кричала, что вообще перестала слышать другие звуки.
А потом впала в панику. Это единственный способ описать то, что со мной произошло.
Я не могла найти ни один из наших телефонов, так что я просто побежала в сторону шоссе. Чем дальше я уходила, тем больше теряла ориентацию. Я не могла понять, было ли реальностью то, что произошло, или же то, что происходит сейчас. Я бежала по шоссе в одной туфле. Я видела сама себя, как будто была где-то впереди и бежала навстречу самой себе, и при этом, будто в кошмаре, не двигаясь, оставалась на месте.
Потом я долго не могла вспомнить не саму аварию, а вот этот момент. Ту часть ночи, которая утонула в выбросе адреналина и истерике, которые бурлили во мне. Я издавала звуки, на которые, казалось бы, не была способна.