ргею Сергеевичу Смирнову за его очерковую книгу о героических защитниках Бреста! Или присуждение Ленинской премии Василию Пескову за его страстный, проникнутый заботой к величайшему и незаменимому нашему земному богатству! Книги их и по сей день не теряют своего огромного воспитательного значения. Этими примерами мне хочется лишь подчеркнуть, что всякое настоящее дело должно замечаться и поощряться. Но к сожалению, в последнее время наметилась иная тенденция: я не могу припомнить, чтобы кто-либо из публицистов, разумеется публицистов достойных, получил бы еще столь высокую и почетную награду. Лишь книга Владимира Чивилихина, книга крайне важная и нужная, проникнутая заботой и болью об охране окружающей среды и природы, — лишь эта книга, и только со второго захода, была наконец удостоена Государственной премии имени Горького. Явление это грустное и, может быть, более чем что-либо другое говорит о нашем отношении к самому трудному и чувствительному, по-моему, жанру — к жанру публицистики. И именно потому, может быть, если и замечает сейчас критика серьезные публицистические работы, в том числе и очерки о великих стройках пятилеток, то делает это как бы нехотя, вскользь, относясь к таким работам как к чему-то второстепенному, лишь бы поставить галочку, а там и с плеч долой. Все это я говорю не только лишь исходя из своих личных наблюдений, но прежде всего исходя из нашей общей гражданской заинтересованности во всестороннем развитии этого боевого жанра.
Никто, на мой взгляд, не может пожаловаться, что периодическая печать скупо предоставляет страницы публицистам.
Но не все, что публикуется, написано добротно, на том художественном уровне, какого достигали в свое время произведения мастеров этого всегда острого, вторгающегося в жизнь публицистического жанра. Из опыта своей редакторской работы я, например, могу сказать, что все труднее и труднее становится привлекать крупных писателей к публицистическому жанру, все неохотнее берутся они за это дело, отдавая предпочтение крупным полотнам — повестям, романам, эпопеям. Понять их можно, но согласиться с таким явлением нельзя. Публицистика, а вместе с нею и огромное воспитательное и пропагандистское дело во многом теряют и привлекательность, и значимость, и силу своего художественного воздействия. От чего это происходит? Думаю, не только от того (о чем я уже говорил выше), что критика редко и неохотно замечает серьезные публицистические работы и что работы эти не получают высоких, делающих честь писателю поощрений; видимо, здесь есть и еще какие-то причшны, в которых мы как раз и призваны разобраться. Публицист, точно так же как и любой прозаик или поэт, — это личность, это мир, преломленный через свои образы и обобщения, но если о романистах или о поэтах выпущены монографии и целые исследования, то можем ли мы, не покривя душой, сказать, что есть что-либо подобное о наших ныне активно и хорошо работающих публицистах? Я затрудняюсь назвать такую статью или очерк, в котором бы всесторонне разбиралась творческая позиция и творческая личность того или иного публициста.
Надо сказать, и молодые талантливые писатели вслед за маститыми (видимо, по тем же причинам) тоже неохотно берутся за написание очерков, тогда как на смену им сейчас же угодливо предлагают свои услуги люди, мягко выражаясь, малоталантливые. Или берутся за перо далеко и далеко не подготовленные, но которым кажется, что любая тема им по плечу. Они берутся за все, совершенно не заботясь, готовы или не готовы к восприятию того или иного материала, и нельзя без сознания упрека себе и боли за наше общее литературное дело читать такие, например, строки в одной из статей первого секретаря Тюменского обкома КПСС Геннадия Павловича Богомякова: «...пришел ко мне «известный» литератор (пишет Богомяков), член Союза писателей СССР и говорит примерно следующее: о перспективах по добыче нефти в области существуют разные мнения: кто-то оценивает их слишком оптимистично, кто-то, наоборот, пессимистически. Интересно бы услышать от вас имена скептиков. Писатель жаждал живого конфликта для будущего произведения, а у меня его просьба вызвала не то чтобы недоумение — скорее чувство сопротивления такому заведомо схематическому подходу к сложнейшим психологическим процессам. Я представил себе, — пишет далее Богомяков, — огромные коллективы специалистов, сплоченные, испытанные, прошедшие и через неудачи, и через успех, выдержавшие бремя и поражения и славы, — в кого я должен был ткнуть пальцем, заклеймить расхожим, благодаря иным очеркистам, словечком «скептик» и отдать таким образом на растерзание?»
Да, как видно, такая схематическая прямолинейность и категоричность в подходе к описанию жизненных событий и фактов — не лучший помощник публициста. Его оружие — это доподлинное знание предмета, вдумчивое исследование его. Публицистике нужно отдавать всего себя, как во всяком любом и писательском и не писательском деле, или уж просто не браться за нее.
1978
2
СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЖИЗНИВыступление на III съезде писателей РСФСР
Мне довелось побывать на войсковых маневрах «Двина». Маневры проходили в очень тяжелых условиях, в условиях, настолько приближенных к фронтовым, что порой складывалось впечатление, будто ты находишься на войне. Бездорожье, леса, реки, метровый снег — все это приходилось преодолевать солдатам, преодолевать с боями, и я видел, как мужественно, умело и целеустремленно делали они свое ратное дело. Могучая техника подчинялась их рукам. Я не мог без восхищения смотреть на молодых парней, одетых в солдатские шинели, которые казались мне как одна семья, дружные, веселые. Взаимовыручка, чувство товарищества, помощь в нужную минуту — все это является нормой их жизни. И конечно же высокое боевое мастерство и дисциплина. Такой армии, таким воинам все по плечу, и народ может гордиться ими. Они отчитывались перед народом на этих маневрах.
Своеобразным отчетом перед партией и народом представляется мне и наш III съезд писателей. И очень хорошо, что он проходит сплоченно, в творческой, боевой атмосфере. Мы подводим итоги и заглядываем в будущее. Многое радует нас. Во вступительном слове, которое произнес Леонид Сергеевич Соболев, а затем и в докладе Михаила Алексеева было отмечено, например, что в развитии прозы, в стилистике наших произведении произошел сдвиг от короткой, рубленой, телеграфной фразы к большой, емкой, пластичной, способной вобрать в себя все богатство русского языка. Мне вдвойне приятно сознавать, что произошел такой сдвиг, потому что до самого недавнего времени я постоянно на себе испытывал давление так называемых «телеграммников». Не «телеграммников»-писателей, а «телеграммников»-редакторов, на которых, в общем-то, тоже действовала, очевидно, определенная школа.
Язык — это душа народа, его история, и потому с ним надо обращаться бережно, с пониманием и добрым чувством. Василий Федоров правильно заметил, что в стихах зачастую проскальзывает этакое небрежение к именам: Ванька, Манька, Гришка. Он говорил об этом с болью. Но давайте посмотрим, как обстоят дела с именами в прозе. Ведь большинство наших повестей и рассказов буквально наводнены именно Маньками, Светками, Петьками, а не Машами, Светланами или Петрами. Поскольку тут берутся имена русские, я должен сказать, что это просто не в традиции россиян. У нас всегда были в почете уважительные и ласкательные имена, а не грубые или нарочито огрубленные. К счастью (может быть, как раз потому, что сильны и живучи хорошие традиции в народе), грубость эта не прививается среди людей.
Проблема, казалось бы, незначительная, но если вдуматься, если учесть, какое воздействие оказывает на читателя, особенно молодого, книга, то можно разглядеть за всем этим и чреватые последствия.
Несколько слов о военной литературе. Военные писатели составляют, пожалуй, самый большой и самый внушительный ее отряд. Это огромная сила. Как армия, она способна сделать многое. И сделано военными писателями уже немало. Военная литература постоянно движется вперед, развивается, добирается до самых истоков народного подвига. Совершенно неправомерно поэтому говорить сейчас, что писатели-баталисты только ставят перед собой вопрос: как, каким образом советский народ, вступив в самых невыгодных для себя условиях в войну, выиграл эту колоссальную битву с фашизмом? Можно назвать десятки книг, которые правдиво и прямо, с той или иной, разумеется, полнотой, отвечают на этот вопрос. И еще будут отвечать, выйдет еще не один десяток отличных книг. Ведь это какой отряд военных писателей: Бондарев, Алексеев, Симонов, Кожевников, Коновалов, Бакланов, Годенко, Крутилин, Воробьев, Кривицкий, Андреев — и список этот можно продолжать и продолжать. Его можно продолжить и именами писателей, которые избрали героями своих книг солдат и командиров шестидесятых годов. Можно считать подарком писателей-баталистов москвичей к 25‑летию Победы замечательные книги, вышедшие совсем недавно, но уже получившие широкое признание. Это «Блокада» Александра Чаковского, «Петр Рябинкин» и «Особое подразделение» Вадима Кожевникова, «Горячий снег» Юрия Бондарева. Все эти произведения были опубликованы в журнале «Знамя», и мы это тоже считаем подарком, который преподнесла редакция своим читателям к славному юбилею.
Но как бы хорошо ни обстояли дела в военной литературе, и здесь есть свои недостатки, свои нерешенные задачи. Мне кажется, что мы все еще подчас сидим в одиночном солдатском окопе и, естественно, масштаб войны, поле боя видится и описывается нами из этого окопа. Но победа определялась не только солдатскими подвигами. У нас была передовая военная наука, которой владели прославленные маршалы и командармы. В «Войне и мире» Толстого, например, когда он описывает заседание в Филях, заседает не Пьер и Болконский, хотя это самые любимые его герои, а Кутузов со своим штабом, то есть люди исторические, от которых действительно зависела судьба Отечества. А разве недостойны советские маршалы, наши полководцы, которым также были вручены судьбы солдат и судьба Отечества, — Жуков, Рокоссовский, Конев, Ротмистров, Еременко, — разве не заслужили они того, чтобы войти на страницы книг?