В пасмурные дни (их было пять за мою неделю ожиданий) я выходила к станции и ждала прямо возле подъемника, заглядывая в каждое вновь прибывшее лицо и недоумевая. «Я смотрел в эти лица и не мог им простить,/ того, что у них нет тебя, а они могу жить»…»
Артур захлопнул тетрадь. В отправленном Артурур электронном письме Сонечки все это повторялось дословно. В том, что обращенные позже к нему слова оказались придуманными для другого было что-то неописуемо кощунственное. Возможно, даже подсознательно, София хотела убедить себя, будто нуждается в Артуре, и приводила в качестве аргумента описание своей тоски по другому человеку. Это оказалось чертовски больно. «Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс./Он наигрывает вальс/ то ласково, то страстно./ Что касается меня, то я опять гляжу на вас,/а вы глядите на него, а он глядит в пространство» – вспомнилась какая-то из давно позабытых бардовских песенок.
Артур мрачно усмехнулся. Проникаясь Сонечкиными мыслями, он, похоже, впитывал и ее привычки. Вот, например, неосознанно озвучивал происходящее подходящими по настроению песнями.
«Скоро начну приставать к попутным машинам с попрошайничеством – «подвезите, если можете!», стану на век влюбляться в любых мало-мальски интересных людей – «ах, они такие замечательные!» , и все свои мысли стану доводить до истерики, бросая все и уезжая всякий раз, когда наблюдается хоть малейший дискомфорт», – подумал он с отвращением к самому себе и снова раскрыл Сонечкины записи.
«Не выдержала. Поправ все правила, снова поехала к нему сама. Прекрасно понимала, что зря, но оправдывала себя нелепым: «А вдруг с ним случилось что-то плохое?»
И действительно, случилось ведь. Вероятно, не плохое. Но в мои планы никак не входившее, и потому подкосившее, словно автоматная очередь. Все-таки, я слишком верила в нашу сумасшедшую романтику. Все-таки слишком глубокой считала наш связь… А тут… То, что все кончено, было понятно с первых же слов:
– Ты? – Кир округляет глаза и часто-часто моргает. Я перехватила его возле столовой, куда он вел свой выводок. – Привет… – как-то испуганно оглядывается, потом принимается смеяться. – Знаешь, я наверное, все-таки заведу сотовый…
Нужно было сразу разворачиваться и уходить. То есть, может, это и была обычная безобидная фраза, но я усмотрела намек. Ведь в прошлый приезд я что-то такое плела, мол, извини, что нагрянула внезапно, вот заведешь трубку и будешь иметь полное право требовать предупреждать о визите заранее… С другой стороны, я прибывала в некой эйфории от встречи, потому приказала себе воспринять все как шутку.
– Боишься получить разрыв сердца от очередных моих неожиданностей? – сияю, вместо более подходящего ситуации упрека: «Выходит, я не вовремя?»
– Боюсь, – вздыхает Кир и просит меня посидеть возле столовой, пока он передаст отряд в надежные руки Эн.
И тут реальность кружится и тонет в задорном визге: со спины ко мне подбегает Меланья, хватает в объятия, отрывает от земли, кружит. Она искренне рада, она обрушивает на меня шквал новостей о своей поездке в Симферополь на прошлые выходные, о скучающем по мне Алишерке, о влюбившемся в кого-то Егорушке, о странностях своей жизни:
– А матушка все сокрушается. Говорит, нормальные люди неделю с семьей, а на выходные к морю едут, а ты наоборот. «Что ж за жизнь такая, мы тебя почти не видим!» – жалуется. А Алишер ей: «Везет! И я бы не видел с удовольствием!» Он совсем разгильдяем стал, к любому нашему с предками слову десяток своих присовокупляет. А неделю назад вообще учудил. Дома сказал, что ко мне поехал, а сам – в Алупку к друзьям. Если б Кирка его там не встретил, так я бы и не знала, что он где-то шляется. А если бы матушка мне позвонить решила, узнать, как добрался ребенок?! Что с матушкиным больным сердцем было бы???
До меня сразу все доходит. Щеки горят, обожженные взрывной волной догадки. Впиваюсь ногтями в ладони изо всех сил стараясь не выдать шока. Все мои актерские навыки куда-то улетучились, Меланья вдруг серьезнеет и смотрит на меня встревожено:
– Что ж это он, – спрашиваю, – Был на ЮБК, а ко мне не поднялся? Так он скучает, да? – изо всех сил придаю лицу невинное выражение, а интонации – легкость. – Ох, Алишер-Алишер, – смотрю на Кира в упор и откровенно издеваюсь уже, нарочно не подавая виду, о чем говорю на самом деле: – Всегда знала, что он изменник!
– Не удивлюсь, если он собирался к тебе подняться, да не успел, засиделся…, – оправдывает брата Меланья.
– Точно, – с напором повторяет за ней Кир. – Он собирался. Просто не успел. Обратно ведь ехать надо было. – а дальше уже для Меланьи: – Он сам мне сказал…
Глупо, но я схватилась за эту идею, как за последнюю соломинку. Он ехал ко мне, почти доехал даже, но встретил кого-то, засиделся, может быть, напился и постеснялся подниматься. Короче, не успел… Ну, мало ли!
Меланья утаскивает меня к себе, а Кир, явно испытывающий облегчение от того, что меня есть кому опекать, обещает прийти буквально через час:
– Отправлю оболтусов на дневной сон и примчусь…
– Кир очень ответственный педагог, – вслед ему сообщает Меланья. – Все время норовит при отряде быть. Они с Эн в этом смысле ненормальные. Все остальные воспитатели дежурят по очереди, чтобы высвободить себе свободное время. А эти уперлись: «Будем, как положено. Эн – с девочками, Кир – с мальчиками…»
Подозрения мои все укрепляются. К тому же в комнате воспитателей, едва Меланья выходит куда-то на пару минут, натыкаюсь на ее блокнот с афоризмами похода.
«У Кира в глазах отражается весь мир и два десятка предыдущих поколений. Просто приходится любить его за это, хотя очень не хочется – вредно для психического здоровья. Аня-Эн»
Я прочла, и сердце сжалось в истеричный обиженный комочек.
– Меланья, скажи, – я не скрываю, что читала последние записи из блокнота. – Скажи, у Кира с Эн, э-э-э…?? – теряюсь, не зная, как сформулировать.
– Да вроде нет, – после короткого раздумья отвечает Меланья – Он бы мне сказал. – Предчувствие какое-то дурацкое, – жалуюсь искренне. – Прямо не знаю, что делать…
– Когда не знаешь, что делать, лучше не делай ничего, – серьезно советует Меланья, а потом снова переходит на легкий тон: – Да у Эн и парень есть, он каждую неделю из Симфика приезжает… Не накручивай себя попусту…
Я немного успокаиваюсь.
А потом приходит вечер, и Кир – после пустого совсем дневного общения – берет в руки гитару. И я так верю в нее, так рассчитываю на наше привычное песенное объяснение… И оно пришло. Кир смотрит прямо перед собой и исполняет Майка Науменко. «Сладкую N». И то, как Кир пел эту песню в прошлую нашу встречу – словно забавный рок-н-ролльчик с забойным текстом, в корне отличается от того, как исполняет ее сейчас: «И кто-то, как всегда, нес чушь о тарелках,/ И кто-то, как всегда, проповедовал дзен,/А я сидел в углу и тупо думал: "С кем и где/ Ты провела эту ночь, моя сладкая N? " С завидной прочувствованностью, с явным надрывом, старательно прикрываемым самоиронией. Еще ничего не зная наверняка, я уже ощущала, что предана.
«Это конец!» – отчетливо формулируется в мыслях, и делается сразу страшно грустно. Нет, дело не в самом Кире. Жаль, жаль, жаль… Миллион раз жаль утерянную сказку. Никогда не была ревнивой и изводилась не из-за наличия другой пассии. Дело было в том, что мальчик с глазами и без сердца накрепко пригвоздил мою веру в чудо к земле. Не бывает случайных встреч, оканчивающихся долгими неслучайными отношениями. То есть, наверное, бывают, но не со мной. Лимит на волшебство и настоящие отношения я в своей жизни уже исчерпала.
Для пущей уверенности, отвела в сторону, заглянула в глаза, спросила напрямик. Ответил честно. Пожаловался, что вынужден делить эту девочку с каким-то давним ее кавалером. Я посочувствовала, Кир искренне обрадовался участию.
– Хорошо, что мы с тобой не разругались, – сказал. – Здорово оставаться друзьями, когда все чувства проходят. Такая дружба – самая крепкая…
Я промычала что-то невнятное, а потом тихонька забрала сумку и никем не отслеживаемая, и потому не останавливаемая, ушла к трассе. Пора было возвращаться на Ай-Петри.
Вернулась. Живу. Пишу тебе письмо, смотрю на плескающееся в горизонте море. Очень хочется утопиться. Не из-за Кира, он такого не стоит – из-за общей скоткости этой жизни и отсутствия чего-то надежного. А еще из-за того, что когда рядом был ты, такой хороший Артурка, такой нужный, я была дурой и не уберегла отношения…
Вот такие они. Мои чувства-чувстования. Вот такая степень откровенности. Надеюсь, ты оценишь. Вернее – и это уже действительно правда – надеюсь, никогда тебе не придется оценивать. Потому что я уже твердо решила – никогда не стану отправлять тебе это письмо. Я не садистка и не идиотка.
В общем, пока-пока… Целую, Сонечка!»
Больше ни в этой тетради, ни где-то рядом записей не было.
Разве что огрызок бумажки на полке, с планом на какой-то день: «Не свихнуться. Не думать. Найти внизу инет-кафе и в нем – интернет-адрес Артура. Быть нормальным человеком кричать СОС,когда нуждаешься, а не уходить в депрессию, словно придурошная…»
Артур перечитал несколько раз и улыбнулся. «Лучше поздно, чем никогда!» – подумал он о посетившей Софию здравой идее отправить электронное письмо.
«Целую, Сонечка!» – пульсировало в висках. Оно комком застряло где-то в горле и позывами рвалось наружу наподобие истерики. Артур залез коленями на стол, прильнул к решетке окна и заглатывал, заглатывал, заглатывал живительный свежий воздух, хлопая губами, словно рыба. Обида? Ревность? Жалость к себе? Что так терзало его?
– Алкоголь! – морщась, шептал он мягкий ответ в архив самоанализа. – Просто алкоголь… На трезвую голову вся эта писанина не произвела бы ни малейшего впечатления… Возможно, я даже порадовался за Софию. Тужилась-тужилась и таки разродилась правдой. Вот только так ее и не отправила, подменив фальшивым письмом. Но половина пути к совершенству проделана – она отважилась на честный рассказ… – разговор с самим собой отчего-то успокаивал. Артур продолжил: – А собственно, какая мне разница? Что мне за дело??? После таких вещей – я не про наличие любовника, я про ложь и очередное бегство – не прощают. Так что мне теперь – по фиг. Мне теперь одна дорога – забыть о ее существовании. Жить свободно и счастливо. Ура!