й и добросовестный, но иногда ее новаторство даже идет во вред представлению. А может, мне кажется.
То есть, в отличие от всех остальных участников труппы, я все же не имею такой сумасшедший опыт работы на сцене, и потому очень нуждалась в осмотре сцены до начала спектакля…
Увы, никому не было до этого дела! Всевозможный неважный треп, перемигивания, взаимные подначки.. .Что угодно, но не работа. Я как-то попыталась тайком проникнуть на сцену, так меня схватили за руку и чуть ли не обвинили в предательстве. Суеверия среди моих коллег действительно были непоколебимыми…
– Вы путаете времена, девочка, – вот и сейчас, все мы торчим в предбаннике и намеренно делаем вид, что пришли сюда просто так – потрепаться. Никифорович продолжает тему гостеприимства. – Я – динозавр: последний, кто застал это понятие. Так вот уже в мое время «московское гостеприимство» было неважным. Не в смысле отсутствия значимости, а в смысле плохого качества. Уже в мое время! А сейчас так просто нет такого понятия…
– Вранье! – обижается Алинка… – Давай, Джон, своих восьмерых сибиряков, мои родители никогда ничего против гостей не имели.
– Спасибо, – Джон явно тронут. – Я еще кого-нибудь дерну, а если нет – то к тебе их отправлю. Они тут какие-то дела порешают и сразу обратно. Они, не надолго… Пару ночей и все…
Смешно, что при своих огромных габаритах в душе Джон очень кроток и стеснителен, а в манере говорить – суетлив. Ярко выраженный комический персонаж мало кем эксплуатируемого профиля. Очень ценный актер! Да и человек замечательный.
– Если можешь их разделить, я часть к себе заберу, – мне вдруг становится жалко гостей столицы которые каждый день по четыре часа будут добираться до места жительства. Алинка – привыкшая, а они, бедняжки, станут мучаться…
Кроме легкого нрава, художественного таланта и симпатичных мне взглядов на жизнь, Алинка обладает еще одним безусловным достоинством. Она – младшая сестра Марины Бесфамильной. Как бы там не складывалось, Марина всегда была близким мне человеком – общие интересы и схожие ценности на дороге не валяются, потому мы всегда благоволили друг другу. Алинка унаследовала от Марины очень многое и служила мне теперь живой памятью о подруге.
Собственно, именно Алинка притащила меня в труппу. Приехав из Крыма, я совершенно случайно встретила ее на улице и вместо приветствия, услышала звонкую трель о моей необходимости: «Соня! Вы не поверите! Вы – то, что надо… Мне обязательно нужно показать вас Марику. Он проникнется… Тем более, Махнова – предыдущая актриса этой роли – уходит от нас… Слушайте, ведь действительно, никто лучше вас визуально не подходит к этим декорациям. Не думайте, что я сошла с ума. Просто вы вот сейчас шли, я посмотрела, и поняла, что должно находиться в той части сцены для придания пьесе настоящей праздничности…»
Я, конечно, офананрела от такого натиска, а Алинка поняла, что выглядит странно, и смутилась. Принялась объяснять. Оказывается, совсем недавно она устроилась на первую в своей жизни настоящую работу. Художник-декоратор, введенный в уже готовую постановку – роль далеко не простая. Но Алинка справилась. И не просто, а радикально изменив дух спектакля. Из банального детского представления, спектакль превратился в стильное, хулиганское новогоднее безобразие.
Вообще я не уставала поражаться Марикниной сестре. Ведь совсем мала еще по возрасту, а энергия – через край. Учеба, работа сразу в нескольких местах, да еще и какие-то персональные то заказы, то выставки… Ее фанатизм в работе казался даже патологией. В театре у нас она постоянно что-то обновляла в оформлении спектакля, все время носилась, одержимая какими-то новым идеями. Специально приезжала на работу в выходные, чтобы приложить какую-нибудь новую тряпку к новому месту сцены и с криком «Эврика!» умчаться к Марику за деньгами на покупку каких-то там матриалов.
При этом Алинка все еще жила с родителями, то есть – глубоко за городом. То есть – каждый раз добиралась на работу где-то около четырех часов… И не видела в этом ничего утомительного. Да еще и на выходные на работу приезжала периодически. Поразительно энергичная девочка!
– Как?! – к нам в предбанник влетает Марик. – Вы еще не готовы? Дети мои, ваше наплевательское наплевательство плюет мне прямо в душу! Буду восторженно счастлив, если вы отправитесь по гримеркам!
Началось. Он сказал: «Поехали!» И мы послушно подчинились.
– Мозгами поехать! – весело комментирует Алинка, оглядывая выделенное под гримерку помещение. Одно зеркало на всех, один стол, три кресла – явно пришлые, явно прописанные где-то в другом помещении ,– стоят вплотную друг к другу и занимают все свободное пространство, запорошенный снегом подоконник… – Помещение для моржей, причем для моржей мужского пола.
– Ничего, и не к такому привыкшие, – улыбаемся мы и, ежесекундно сталикаваясь локтями, принимаемся за перевоплощения. – В тесноте, да не в обиде.
Кстати, о тесноте. Ее наличие в московских кругах сказалась и в данном коллективе – наша Наталья оказалась знакома с моей маман. С Наташей мне вообще как-то сильно не повезло – и недолюбливать стыдно, и нормально относиться не получается… Она не плохая, нет… Просто другая. В корне. И при этом – доставучая. Вечно как-то очень неправильно все понимает и всем вокргу это свое понимание пытается навязывать. Вот как сейчас:
До выхода на сцену остается пятнадцать минут, мне срочно нужно прийти в себя и сосредоточиться на роли.
Не смешно! Спрячьте злорадство! Чем комичнее роль, между прочим, тем более серьезно мне приходится на нее себя настраивать. Оставить за бортом все хлопоты и нажитые последним годом переживания е так-то просто… Может, это и глупо, но провожу что –то вроде аутотренинга. Разумеется, меня все отвлекают. И Наталья – главная в стане этих вредителей.
– Ты не на диете? – Наташа совершенно не понимает, что значит «нужно настроиться». Все эти мои штучки она считает кокетством и пережитками студенческих времен. «Мы катаем это спектакль уже второй год!» – намеренно грассируя, фыркает она. – «Он уже в крови! Что тут можно забыть?»
Все мои попытки заметить, что это они – второй год, а я в пьесе всего месяц, ни к чему не приводят. К тому же, не в сроке дело. При чем тут это идиотское «забыть»? Механическая отработанность – убийца творчества. Настрой необходим мне, чтобы войти в роль, а вовсе не для того, чтобы «повторить текст». Неотрывно смотрю в глаза своему отражению, отбрасываю реальность…
– Нет, серьезно, – не отстает Наташа. – Ты похудела. Черты у тебя заострились, и ты сразу стала куда благороднее…
– В смысле морды? – спрашиваю, все же отвлекаясь. – Нет, не похудела. Просто волосы подобрала. Вчера с Мариком договорилась, что сегодня немного другую линию буду вести…
Господи, кому я это объясняю?! Врагу импровизаций и стороннику автоматизма?
Справедливости ради, стоит заметить, что несмотря на все это играет Наташа блестяще. Пусть одинаково, пусть заученно, но зато всякий раз очень точно и ровно…
Мне до такого еще расти и расти!
Выворачиваю зеркало так, чтобы видеть два глаза одновременно. В гримерке, разумеется, есть трюмо, но мне оно ничем не поможет. Отчего-то настрой приходит именно вот от такого кусочного саморазглядывания…
Я страшно люблю это зеркальце. Именно за его мизерность и необъективный подход к реальности. Как не верти, все равно не разглядишь в него ни собственных морщин, ни чужой зависти, ни мятое предплечье блузки. Коллега Наташа, разумеется, не оставляет эту мою любовь без внимания:
– Настоящая женщина должна знать себя в лицо! – провозглашает она, и все пытается продать мне какую-то фирменную косметичку, где «поншик – блеск! – как кусок силикона», а в зеркало чуть ли не вмонтировано увеличительное стекло. – Понимаю, что дорого! Но ведь мамашка, небось, должна к Новому году расщедриться… Для нее это копеечки, а тебе – польза немалая…
При этом Наташа похабно подмигивает, мол «мы же свои люди, мы же все понимаем».
– Даже моя деньгососка, уж насколько с меня взять нечего, убедила меня на такое раскошелиться. Что поделаешь, большие детки – большие затраты…
В такие минуты я ее ненавижу и, как следствие, ненавижу себя за подобное к ней отношение. Все ж таки она в два раза старше и уже немного впадает в маразм. К плебеям нужно или относиться снисходительно, или равнодушно. Опускаться до настоящего раздражения на них – верх испорченности.
Упаси боже, не сочтите за сторонника межклассовой вражды. Речь о духовном плебействе и никакое происхождение тут не при чем. Я, собственно, как и все на наших постсоветских просторах, ничего и не знаю ни о Наташином, ни, толком, о своем, настоящем происхождении.
Возражаете? А вы вспомните, историю с Васей Любиным – нашим же актером. Ну да, тем, занимает «до получечки». А еще он, что вечно с Дмитрием грызется и не переносит, когда взрослый мужчина в солидный театр в свитере, заправленном в спортивные штаны приходит. Поняли, о каком я Василие? То-то же.
Несколько лет, бедняжка, неустанно оббивал пороги, обходил инстанции, раздавал шоколадки, ворошил архивы и покой покойников. Все, чтоб восстановить свое дворянство. Добился! Возрадовался! Месяц счастливым человеком походил, пока бабка, умирая, не раскрыла страшную тайну – не родной он в семье, оказывается. Отец Василияеще до войны беспризорничал, а потом прибился к сердобольной, бездетной, эвакуирующейся в Ташкент барышне, которая таких дворянских кровей была, что давно привыкла никакой правды о себе никому не рассказывать, и потому появление возле себя пятилетнего пацана никому особо объяснять не стала. Да в то время не очень-то и спрашивали… А когда от войны отошли и начали интересоваться, бабка уже замуж вышла и все документы чин-чинарем оформила, и себя, и подобранного Васильиного отца в пролетарии записав. Не зря ведь за чина выходила… Чин, кстати, отличным дедом оказался и прекрасным отцом. Васильин отец – жаль, умер мужик довольно рано – на все руки мастером вырос и прекрасных душевных качеств человеком.