Разумеется, подспудно различие между красотой и ее отсутствием все-таки ощущается, и ее контраст с уродством может обыгрываться – при условии, что вещи не называются своими именами.
Вспоминается один эпизод из недолгой карьеры замечательного актера Чарльза Гроудина (Grodin; р. 1935) – я особенно люблю его дуэт с Робертом де Ниро в “Midnight Run” (“Успеть до полуночи”; 1988) – в роли ведущего на собственном ток-шоу (1995–1998). Его гостьей была тогда Руфь Уэстхаймер, более известная в американских СМИ как просто доктор Рут.
Ruth Westheimer (в девичестве Karola Ruth Siegel) родилась в Германии (1922). В 1939 году ее родителей арестовали, и они погибли в лагере, Рут же была переправлена в Швейцарию, а после войны эмигрировала в Палестину, где воевала разведчицей и снайпером в боях за независимость Израиля (1948); была ранена. В дальнейшем она окончила Сорбонну, стала психиатром, автором многих книг и телевизионной знаменитостью; была трижды замужем. Ну, что д-р Рут не красотка, доказывать, кажется, не надо, но примечательно, что ее телевизионная слава связана целиком и исключительно с ее амплуа главного специалиста по вопросам эротики и секса, своего рода д-ра Фрейда для бедных. И здесь ее неавантажная внешность (она к тому же недомерок, всего метр сорок ростом) играет ключевую роль, – лишая эротической непосредственности ее разглагольствования о необходимости безопасного секса. Особый шик ее речам придает густой еврейский акцент, удостоверяющий ее как бы венские корни, но в то же время комически выпячивающий и тем самым смягчающий громогласное озвучивание с экрана таких интимных по существу понятий, как эрекция, презерватив, пенетрация, оргазм и др.
В тот вечер она была в ударе и не переставая восхваляла прелести совместного охгэзма, разъясняла способы его достижения, но всячески предостерегала против легкомысленного пренебрежения противозачаточными средствами, в особенности презервативами.
“Д-р Рут. Я всегда говорю молодым людям, что они всегда должны надевать (wear, букв. «носить») презерватив (condom)! Что вы смеетесь?
Ч. Гроудин. Я вовсе не смеюсь.
Д. Р. Вы смеетесь, потому, что вы не относитесь серьезно, к тому, что я говорю.
Ч. Г. (сдерживая смех). Я отношусь серьезно…
Д. Р. Не смейтесь. Вы должны всегда носить (wear) презерватив.
Ч. Г. Я всегда… Собственно, я и сейчас в нем…”
Потрясающая последняя реплика Гроудина (Actually, I am wearing one right now) плохо поддается переводу. Глагол wear, “носить, быть одетым в”, выделяется в этой фразе своей ощутимой конкретностью на фоне совершенно служебных остальных слов: I, “я”, now, “сейчас”, и особенно one, букв. “один”, значение которого гораздо более абстрактно, алгебраично и потому эвфемистично, чем русское “в нем”.
Прием внезапного перехода на личности, в частности, на рискованные факты собственной личной жизни, применяется в подобных ток-шоу нередко. Помню, как Сибилл Шеперд (Cybill Shepherd; р. 1950) – вот уж действительно красавица, – будучи спрошена ведущим об Элвисе Пресли (1935–1977), с которым у нее в начале 70-х был роман и от которого она ушла из-за его неуемного обжорства и наркомании, бойко прочирикала:
“Все знают, что он к концу жизни очень потолстел. Он любил поесть. Он ел всё. Кроме одного. Пока не познакомился со мной («…But there was one thing he wouldn’t eat… until he met me»)”.
Д-р Руфь Уэстхаймер. Кадр из фильма «Inside Deep Throat» (2005)
Наглая заявка на приоритет в обучении видавшего виды сорокалетнего Пресли куннилингусу (вызвавшая в прессе и в блогосфере протесты других любовниц Короля) изящно упакована здесь в почти невинный каламбур на слове eat, “есть”, которое в разговорном английском служит простым, как правда и как кусок хлеба, глагольным обозначением этой утонченной услады. Русское “лизать” к такому не располагает – его каламбурные возможности клонятся в сторону какого-то ненужного жеманства, ср.:
Мне сказала Анжелика:
– Полежи-ка, полежи-ка!
Я не понял эту речь:
Полизать или прилечь?
Так или иначе, в устах Сибилл Шеперд это прозвучало очень соблазнительно, как пряная, ну, может, немного преувеличенная, эротическая похвальба, слегка окутанная дымкой времени. Вуаёрски проникнуть, пусть в отчужденно посмертном режиме телешоу, в спальню пусть нескромной красавицы Сибиллы и пусть располневшего короля рока всех времен и народов, – одно дело. Совсем другое (несмотря на сходство местоименных иносказаний, ср. one thing и wearing one) – эротический театр абсурда, разыгранный Гроудином.
Тут все нелепо и все великолепно. И мгновенность реакции – в духе сказочной формулы: “Встань передо мной, как лист перед травой!”, внезапного вытаскивания кролика из шляпы фокусника и английского риторического оборота: As we speak… “Пока мы [здесь об этом] говорим [все именно так и совершается]”. И загадка предварительного надевания презерватива (без эхэкции? благодаря постоянной эхэкции?) с последующим длительным сидением в нем. И уморительная невероятность вожделения к единственному наличному партнеру – уродливой старой карлице… Причем все это прямо здесь и сейчас, в реальном времени, у нас на глазах, – а впрочем, кто знает, ничего такого нам не показывают, одни слова, слова, слова… И держится все на полнейшей эротической непрезентабельности докторши.
Закончить хочется на счастливой ноте. У кого на шоу Сибилл Шеперд сделала свое сенсационное заявление, я не установил, но точно, что не у Гроудина. Вообще, она его сначала недолюбливала – была недовольна работой с ним на съемках фильма “The Heartbreak Kid ” (1972). И лишь через какое-то время однажды все-таки согласилась ему отдаться. Есть фото, где они вместе, уже порядком постаревшие, но все еще ничего.
Столик № 31
Это было в декабре 2009 года, и даже можно точно сказать, какого числа – оно однозначно вытекает из обстоятельств, которыми все закончилось.
Той осенью у меня был саббатикал, и я довольно надолго приехал в Москву, в частности, чтобы отметить выход сразу двух своих книг, “Новая и новейшая русская поэзия” и “Осторожно, треножник!”. Вторая из них помечена 2010 годом, но это всего лишь маленькая издательская хитрость. В декабре обе книжки были налицо, и я, с заботливой помощью Моники Спивак, устроил их презентацию в доме-музее Пушкина/Андрея Белого на Арбате.
Народу, в основном коллег, собралось прилично, человек, может, сто. Был Дима Быков, а в пику ему и вообще всей чистой публике я пригласил и Тамару Катаеву – она пришла, но поприсутствовала инкогнито и на фуршет не осталась. Пришел и любимый мной, ныне покойный Марк Фрейдкин, а вести вечер я попросил Витю Живова, теперь тоже, увы, покойного.
С Марком Фрейдкиным на моей презентации (декабрь 2009 года). Фото А. Павловского
Витя был в полном блеске. Он явился в каком-то папахоподобном парике и держался стилизованным тамадой. По поводу моих ахматоборческих статей сказал что-то в том смысле, что мы, джигиты, нэ лубим, кагда жэнщину а-скорбляют, а начал вообще с того, что поздравил меня с выходом целых двух книг, между которыми почти – в этом месте он сделал выразительную паузу, и я так и подпрыгнул – нет пересечений.
– Как это “почти”?
– Ну как же, а вот… – он указал на две статьи, в одной из которых содержался, среди прочего, краткий конспект другой (как раз об Ахматовой). Мне оставалось только смиренно поблагодарить его за внимательное чтение.
Дискуссия была оживленная, а после торжественной части все спустились в подвал, где были накрыты столы, и веселье продолжилось в, что называется, неформальной обстановке. (Есть куча фотографий.)
Время шло, и с какого-то момента прелестная Оля Тимофеева, завотделом культуры “Новой газеты” и моя давняя знакомая, стала настойчиво требовать, чтобы я отпустил Быкова, у которого важное дело – отправиться на день рождения издателя газеты, олигарха Александра Лебедева, каковой празднуется как раз в этот день (то есть, согласно Википедии, 16 декабря). Я отвечал, что, конечно, отпускаю, но Быков не уходил, гнать же его мне было бы странно, Оля продолжала настаивать, говоря, что я, в сущности, гублю газету, последний островок свободы в российских СМИ, я призывал Быкова внять голосу гражданской совести, он говорил, да-да, вот сейчас все договорим, доедим и допьем и тогда поедем, кстати, не хотите ли и вы (то есть я) поехать, и кто бы еще – Марк, а?..
Длилось это долго, все допить и доесть так и не удалось, но в конце концов помещение надо было очищать, Быков поймал машину и повез Марка и меня, основательно уже набравшегося, на банкет к Лебедеву. Куда мы приехали, совершенно не помню, но осталось впечатление огромного, темного, то ли недостроенного, то ли полуразрушенного, то ли, чем не шутит современная архитектура, нарочно полуоткрытого ветрам и лишь наскоро завешенного каким-то брезентом (стоял все-таки декабрь) конструктивистского проекта.
Мы вошли в зал, и он потряс гигантскими размерами, теплом, блеском ламп, шумом говора, звоном посуды, звуками музыки. И правда, играл симфонический оркестр, а потом отыграл, куда-то отъехал, а с другой стороны выехал джазовый и заиграл свое. Все это можно было видеть и слышать впрямую, а можно и на двух огромных экранах, обрамлявших зал какой-то странной, возможно, треугольной формы.
Нас посадили за заранее отведенный столик, под номером 31 (уж не знаю, вчитывать ли в это намек на лимоновскую Стратегию-31), за которым в результате собралась пестрая компания интеллектуалов – Дмитрий Быков, Дмитрий Муратов, Юрий Рост, Марк Фрейдкин и аз грешный. Шота пили, шота ели, Шота Руставели, как говорится в грузинской пословице старых времен. Еда была отменная, а разговора как-то не получалось. Я знакомлюсь с трудом, было поздно, Муратов и Рост, как и я, видимо, уже устали. Быков перемежал поглощение пищи с чтением одновременно двух книг, которые держал раскрытыми на соответственно расставленных ладонях, а Марк откровенно скучал, выражал недовольство резавшей его утонченное музыкальное ухо фальшью в настройке какого-то из инструментов и просился домой, но Быков не отпускал, требовал дождаться десерта и обещал познакомить с Лебедевым.