— Не надо! — рявкнул Барселона.
Вмешалась сама фрау Дрейер.
— Пусть бедный мальчик говорит. Он просто большой ребенок переросток. Уверена, он даже мухи не способен обидеть, и я хотела бы послушать его рассказ.
Малыш поглядел на нее широко раскрытыми глазами. Порта хихикнул.
— Он беспардонный лжец и ничего больше. Лжет так же, как мы с вами едим или спим. У него это получается само собой. Ничего не может с этим поделать. Например, если сегодня понедельник, девятнадцатое, — он скажет, что вторник, двадцатое. Безо всякой причины. Просто по привычке. Нельзя верить ни единому его слову.
— Он душу продаст за полпфеннинга, — добавил Шнайдер.
Малыш хотел запротестовать наиболее естественным для него образом. Он схватил стул и приготовился обрушить его на голову Порты, но Легионер схватил Малыша за руку и прошептал ему на ухо несколько слов. Легионер всегда мог творить с Малышом чудеса. Малыш опустил стул и, что-то бормоча, ушел в угол.
Остальные, рассеянно улыбаясь старушке, сели играть в кости. Фрау Дрейер какое-то время наблюдала за нами, потом, к нашему громадному облегчению, села на стул и заснула.
Она спала с полчаса, потом ее разбудил громкий, неприятный смех Порты. Мы старались не замечать старушки, но вскоре до нас донесся ее дрожащий голос:
— С вашего разрешения, я хотела бы вернуться домой. Как думаете, машина уже подана?
Порта издал громкий ликующий вопль, выбросив шесть единиц.
— Знаете, герр Билерт обещал мне машину.
Мы заскрипели зубами и всеми силами старались не слушать. Она была просто-напросто глупой старухой, не понимающей, что, черт возьми, происходит. Возможно, была идиоткой от рождения, возможно, находилась в прогрессирующей стадии старческого маразма. И определенно не понимала, что находится в руках самой беспощадной на свете судебной системы.
Хайде сгреб кости, сильно их потряс, создавая как можно больше шума, и, рисуясь, бросил их на стол. Шесть единиц. Как и Порта до него, издал громкий крик радости. Потом в тишине взял кости и стал готовиться к другому броску.
— Герр фельдфебель, — продолжал звучать тонкий, писклявый голос, начинающий действовать нам на нервы, — вас особенно не затруднит, если я попрошу посмотреть, не подана ли еще моя машина? Мне здесь сильно захотелось спать. Я бы очень хотела поехать домой.
Хайде снова бросил кости на стол. Опять шесть единиц. Никто не сказал ни слова. Я чувствовал, что напряжение нарастает. Порта облизнул губы, взял кости и стал с подозрением рассматривать их. Хайде улыбнулся.
— Жаль тебя разочаровывать, но они без свинца. Тебе требуется усвоить, что для этой игры нужен ум. У кого-то из нас он есть, у кого-то нет. И в доказательство этого я выброшу еще шесть единиц — либо мой проигрыш удваивается, либо мы квиты.
— Не глупи, — сказал Барселона. — Шесть единиц больше не выпадут.
— Хочешь пари?
Хайде усмехнулся, сгреб кости, поднял руки над головой, словно профессиональный боксер, долго тряс кожаную коробочку с костями, потом опустил ее вниз отверстием на стол. С минуту подержал на ней руку, спокойно закуривая сигарету. Взял ее он у Порты, но Порта так неотрывно смотрел на коробочку, что не заметил этого.
— О, господи, как болят мои бедные ноги! — вздохнула фрау Дрейер, в голосе ее появилась мучительная нотка жалости к себе. — Я надела лучшие туфли, чтобы идти сюда, а они очень жмут — и я здесь с раннего вечера…
Хайде выпустил клуб дыма и забарабанил пальцами по коробочке.
— Давай, давай, — пробормотал Штайнер. — Посмотрим, что там!
— Не нужно волноваться, — спокойно произнес Хайде. — Могу не глядя сказать, что там: шесть единиц.
— Не может быть!
Хайде благодушно улыбнулся.
Порта принялся неистово покусывать ноготь. Провел рукой по своим рыжим волосам и скривил гримасу в обуревающей его нерешительности.
— Это безумие, — заявил Легионер. — Ты никак не можешь знать, что там шесть единиц…
Из угла донесся монотонный голос:
— Уже два часа, герр фельдфебель. Трамваи начнут ходить только в пять. Что мне делать, если не приедет машина?
Хайде начал медленно стискивать коробочку. Голос его был совершенно спокойным, но я увидел, что на лбу у него выступают капельки пота. Он подался вперед, мы все тоже. Малыш забыл о свисающей с губы сигарете. Порта изжевал свой палец чуть ли не до кости. Вот-вот мы узнаем правду.
— Ты так уверен? — спросил Старик, не смея оторвать глаз от коробочки, чтобы взглянуть на Хайде. — Действительно так уверен?
— Уверен, — подтвердил Хайде, с его верхней губы скатилась капля пота и шлепнулась на стол.
Чья-то винтовка упала на пол, но наша сосредоточенность была настолько сильной, что стук едва достиг сознания.
— Я слышу машину. Определенно слышу. Может, наконец она едет за мной. — Фрау Дрейер поднялась со стула и начала застегивать изношенное пальто.
Медленно, очень медленно Хайде поднял коробочку.
У него было шесть единиц.
Напряжение внезапно разрядилось. Малыш запустил своим стулом в стену и заколотил по столу кулаками. Штайнер громко завопил. Остальные откинулись назад и перевели дух. Порта оторвал зачарованный взгляд от костей и чуть ли умоляюще взглянул на Хайде.
— Юлиус, как ты это делаешь? Скажи, как — шесть единиц три раза подряд! В жизни такого не видел.
— Тут, как я уже сказал, нужен ум. — Хайде утер лоб тыльной стороной ладони и снова принял надменный вид. — Если подсчитать, что ты проиграл, думаю, это покрывает все мои долги тебе.
Порта нахмурился.
— Сделай еще бросок.
На лице Хайде тут же выступил пот. Он поглядел в маленькие, алчные глаза Порты; им явно овладело искушение. Но в конце концов встал и отодвинул стул.
— Не хочу. Я три раза выбросил шесть единиц, этого вполне достаточно. Если слишком часто это делать, становится скучно.
— Чушь! — заявил Порта. — Ты прекрасно знаешь, что не сможешь больше этого сделать, даже если будешь стараться всю ночь!
Хайде пожал плечами. Он мог себе это позволить. Поглядел на фрау Дрейер.
— С чего это гестаповцы явились за вами? — холодно спросил он. Его это не особенно интересовало, но это был единственный способ утихомирить Порту.
— Господи, из-за моей соседки, — негромко ответила фрау Дрейер. — Она написала им, что я оскорбляла фюрера.
Мы повернулись к ней с большим любопытством. Оскорбляла фюрера! Это было интересно. Штеге подался ко мне и встревоженно прошептал:
— Бедную старушку могут расстрелять за это.
Мы все смотрели на фрау Дрейер, внезапно ставшую объектом невероятного изумления. Не потому, что ее мог ли приговорить к смерти — к этому, видит бог, мы привыкли, — а оттого, что она сидела во всей своей наивности, не подозревая о тяжести своего преступления и возможных последствиях.
— Как вы оскорбляли его? — спросил Хайде.
Фрау Дрейер осторожно утерла нос пахнущим лавандой платочком.
— Знаете, я не сказала ничего особенно. По крайней мере то, что говорят все остальные. Это было во время очень сильного авианалета в прошлом году; помните, они бомбили Ландунгсбрюке и пансион за статуей Бисмарка. Фрау Беккер и я — фрау Беккер и есть та самая соседка — пошли посмотреть на причиненный урон. И тут я отпустила замечание, которое так расстроило бедного герра Билерта, хотя откуда я могла знать, если все говорили это изо дня в день? «При дорогом кайзере было лучше, — сказала я. — По крайней мере они не летали на своих самолетах, сбрасывая бомбы на нас. И в любом случае, что может такой человек, как Адольф Гитлер, знать об управлении страной? Я уверена, он старается изо всех сил, но он родился в бедности и ничего не знает о жизни». — Она строго посмотрела на нас.
Мы таращились на нее в потрясенном, недоверчивом молчании. Барселона, сглотнув дважды, спросил:
— И вы… и вы повторили все это герру Билерту?
— Конечно, — ответила фрау Дрейер, гордо вскинув голову. — Он захотел узнать мое мнение, я высказала его. Надеюсь, я еще не настолько дряхлая, чтобы не иметь свои взгляды.
— Нет, но вам… не следовало… никак не следовало…
Барселона не находил слов. И беспомощно оглядел нас, широко раскрыв глаза.
Порта равнодушно пожал плечами.
— Давайте посмотрим, что скажут кости — грозит ей это или не грозит.
Он провел пальцем по горлу и мерзко подмигнул.
Мы сели за стол, каждый прижал к его краю большой палец левой руки. Хайде встряхнул кости.
— Что на кону?
— Птичка на ограде парка, — предложил Малыш.
— Идет.
— Единица, — сказал Шнайдер.
— Единица против шестерки, — сказал Порта.
— Единица против шестерки, — проскандировали мы хором.
Кости покатились по столу.
Восемь солдат играли в кости в подвалах гестапо, почти как римские солдаты некогда у подножья холма возле Иерусалима.
— Это постыдно, — неожиданно произнес Старик. — Уберите их, ради бога.
Он повернулся вместе со стулом к фрау Дрейер и оживленно заговорил бог весть о чем; годилось все, чтобы отвлечь ее внимание от зловещей игры.
Кости лежали на столе: четыре единицы, две шестерки…
— Ее песенка спета, — сказал Барселона. — Кости не лгут.
— Единица против шестерки, все согласны? — спросил Хайде.
Порта кивнул.
— Шестерка жизнь, единица смерть…
Мы поглядели на фрау Дрейер. Она серьезным тоном рассказывала Старику о своем муже.
— Он погиб под Верденом, услышали мы. — Он служил в третьем драгунском полку в Штенале. Там было хорошо, мы жили очень весело. Мой муж служил в драгунах с девятьсот восьмого года до самой смерти — он пал двадцать третьего декабря семнадцатого года. Пошел за елкой к Рождеству и на обратном пути был убит шальной пулей. Он был хорошим солдатом и очень смелым мужчиной. Был с гауптманом Хауптом и обер-лейтенантом Йендичем, когда они взяли форт Дуамон…
— Дуамон! — воскликнул Малыш, лицо его расплылось в улыбке. — Я про него все знаю! Пруссаки там пробыли всего пять минут, потом лягушатники вышвырнули их так, что они кубарем катились за Рейн… а ты отвали! — гневно добавил он, обращаясь к Хайде. — Чего пинаешь меня? Убери свою ножищу.