урок начал обжигать ему пальцы. — Расфилософствовался, а сигарета тем временем горит впустую. И добро бы какая-нибудь дрянь, а то ведь самая лучшая, «Мемфис». Он жадно сделал последнюю затяжку и с сожалением расстался с бычком, обжегшим губу. «Это не сигареты, а нектар, запомни, безмозглый мальчишка», — говаривал когда-то пан Турза, бакалейщик, посылая его в табачную лавку за пачкой «Мемфиса»; кроме этого изречения, Штефан получал за труды длинную пеструю карамельку. «Когда вырастешь, ничего другого не кури», — наставлял его пан Турза. А когда Штефан дома спросил отца, почему он курит плохонькую «Зорьку», тот сухо ответил: «Потому что они стоят крону за десять штук, ты, умник. Или, может, думаешь, «Мемфис» плохо смотрелся бы у меня в зубах?» Пришлось Штефану согласиться, что с «Мемфисом» папа выглядел бы не хуже, чем сам пан Турза. А когда сам начал зарабатывать себе на жизнь и отчислять из своего бюджета деньги на курево, понял, что дело тут не во вкусе, не в аромате — его нос и язык распознавали их не менее верно, чем органы обоняния и вкуса пана Турзы, — а в чем-то более существенном, определяющем, как и чем человек удовлетворяет свои потребности. «Нектар, — тихо повторил он про себя, задумчиво глядя на догорающий окурок. — В самом деле, аромат совершенно обалденный». Со вздохом он потрогал кармашек гимнастерки. В помятой пачке остались еще три сигареты «Мемфис» — последние из подаренных аптекарем в Леготе в придачу к лекарствам.
— Слушай, Ян, — громко обрадовался он. — А ты знаешь, что жизнь у нас не такая уж и плохая?
— В каком смысле?
— Еды у нас на десять дней. И сигарет тоже.
Ян невольно улыбнулся этому множественному числу.
— Так сколько их у нас, сигарет?
— Угадай.
— Двадцать?
— Двадцать! — Юрда приподнялся на локтях. — Чудак, да ты знаешь, когда у меня в последний раз была целая пачка? — Он порылся в памяти. — Это было так давно, что я уже и не вспомню.
— Ну, говори: сколько? — Ян заинтересовался.
— Три.
— Хотел бы я знать, как это их тебе хватит на десять дней.
— Во-первых, теперь уже не десять, а только девять, — поправил его Юрда. — Сегодняшнюю я уже выкурил. Если каждый день буду выкуривать по одной трети сигареты, мне хватит как раз на девять дней, ясно?
— Мне-то да, и вообще мне это до лампочки. Главное, чтобы тебе было ясно. Хотя чего тут понимать. Или ты их высмолишь все подряд, или как-нибудь разделишь. Если хочешь, я их возьму себе и буду выдавать тебе дневную норму.
— Не надо, я умею держать себя в узде, если понадобится. — Штефан посмотрел на часы. — Как ты насчет легкого обеда?
— Обед, обед. — Стоило Яну подумать об этом, как он почувствовал, что проголодался. — Так ты предлагаешь на сегодня остаться здесь?
— Нет, наоборот. Перекусим и пойдем. Похоже, здесь безопасно, и мы можем рискнуть идти днем, до наступления темноты. А с завтрашнего дня придется в основном использовать утренние и вечерние сумерки. Днем нужно быть все время начеку… не рисковать, а ночью здесь тоже не больно-то разойдешься.
— Значит, вот как у тебя все продумано. — До сих пор Ян не задумывался над тем, как они будут передвигаться, настолько он доверял Штефану и подсознательно подчинялся ему.
— Именно так, — произнес Юрда свою излюбленную присказку. Из рюкзака майора он достал хлеб, копченое сало и отрезал каждому по куску. Укладывая еду в полотняный мешочек, он вдруг остановился.
— Что случилось? — Ян заметил, как руки Штефана вдруг замерли.
— Что? — задумчиво повторил Юрда. — А то, что майорову жратву я буду держать у себя.
— Почему?
— Чтобы он не соблазнился на какую-нибудь глупость. Например, чтобы не вздумал сбежать, запасшись едой на пару дней.
Ян недоверчиво посмотрел на него, но в душе не мог не оценить основательность и предусмотрительность Штефана, который ничего не оставлял на волю случая; в этом он убедился сразу после еды, когда Юрда достал из кармана ремешок и привязал правое запястье майора к своей левой руке.
— Ну, Штефан, ты голова, — уважительно сказал Ян. — А мне ты его не доверяешь?
— Почему же? Мы будем сменяться. Уверяю тебя, ничего приятного в этом нет. Правда, майорчик?
Ганс Вайнер ответил презрительной усмешкой.
— Вопрос только в том, кто из нас кого сторожит, — рассмеялся Юрда.
— Во всяком случае, со стороны можно подумать, что я конвоирую вас обоих, — сказал Ян, шедший в двух шагах сзади, и невольно усмехнулся.
Ему вспомнилась картинка не такой уж давней поры, когда он был с дядей-лесничим на обходе и они застали врасплох двух завзятых браконьеров, потрошивших серну. По указанию дяди, державшего их на мушке своей двустволки, Ян отобрал ружья, связал тех двоих за руки (левая рука одного к правой другого, точно так же, как теперь связаны Штефан с майором). Повели их на жандармский пост. Когда после часа ходьбы темным лесом они добрались к часовенке над деревней, дядя подтолкнул браконьеров прикладом в спины и сердито сказал: «А теперь проваливайте, и чтоб я вас больше не видел в лесу!» — «А наши пушки ты нам, Венца, не отдашь?» — осмелел один из них, Ганачек. «Не валяй дурака, — осерчал дядя, — не то я еще передумаю». А когда оба браконьера исчезли во тьме, а они возвращались к сторожке, дядя сказал как бы извиняясь: «Кабы не их малышня, я бы их как пить дать доставил в жандармерию. — И добавил: — А ты помалкивай, иначе мне несдобровать».
«Я молчал и до сих пор нем как могила, — подумал Ян, — я даже не решился спросить дядю, что он сделал с отнятыми у браконьеров ружьями, хотя меня это очень интересовало. Умение молчать — одно из моих преимуществ. Забавно, я никогда не испытывал потребности выдать хоть малость из того, что несло на себе малейшую печать тайны». Благодаря своей молчаливости Ян еще в школе пользовался безмерным доверием друзей, они знали, что он ни за что их не выдаст, и не раз рассказывали ему о своих проделках, только чтобы похвастаться, хотя Яну не хотелось их слушать, потому что в результате он становился как бы соучастником и укрывателем. «Ладно, в конце концов это были невинные забавы, над которыми сегодня посмеялись бы и пострадавшие тогда, — говорил себе Ян, перебирая события прошлого, — но есть тайны, которые человек хранит в глубине души всю свою жизнь и никому не может рассказать, иначе будет невыносимо стыдно перед самим собой и потеряешь последнюю каплю самоуважения». Ян не смог отгородиться от мучительного воспоминания далекого детства и вздрогнул — как всегда, когда оно приходило к нему.
«…прошу тебя, нет, нет, ради бога, нет, что ты делаешь… ох, беда будет, он же меня убьет, если узнает…»
Ян до сих пор не может понять, почему так неизгладимо запечатлелись в его памяти эти обрывки фраз, вздохи, шепот, слова, в которых животная страсть и желание сплавились со страхом и тревогой.
Он проснулся и с затаенным дыханием прислушивался к прерывистым стонам матери. В первый момент он хотел бежать ей на помощь, но тут же замер, чувствуя, как стекает по шее горячий пот. Он понял какой-то недетской интуицией. Вечером к ним зашел Богуш Мартан, отцов двоюродный брат, работавший где-то в Брно, привез бутылку сливовицы, налил себе и матери и выпил за здоровье отца, который, как рассказала ему мать, с весны устроился каменщиком в Вене и должен был вернуться лишь в конце сентября.
Мартана он с той поры ненавидел всей душой и старался избегать его, когда бы он у них ни появился. К матери Ян какое-то время относился с настороженной сдержанностью, хотел бы презирать, но не мог, слишком ее любил. Лишь не хотел ей простить, что она недооценила чуткость восьмилетнего ребенка. Если бы она поднялась с Мартаном в каморку на чердаке, ее прегрешение осталось бы без свидетеля. «Свидетель, который никогда не заговорит», — подумал он. Свидетель, который тем временем сам стал мужчиной.
И тут же в памяти возникло чистое, бледное лицо Стаси, сияющие бесхитростные глаза, полные доброты и нежности. Эти глаза, они с ним повсюду… Тоска накатила с такой силой, что он невольно, бездумно оперся рукой о ближайшее дерево. Змеино-гладкая кора бука холодила ладонь.
— Что с тобой?
Чуткое ухо Штефана уловило остановку Яна.
— Ничего. — Ян откачнулся от дерева. — Просто я вскинул рюкзак поудобнее.
Юрда окинул его испытующим взглядом. «Неужели выдохся?» — встревожился он. По сравнению с расстояниями, к которым они привыкли, это была легкая прогулка. Но Ян уже топал как ни в чем не бывало. Штефан повел левой рукой, приглашая майора вновь двинуться в путь.
«Разве можно это сравнивать с Магуркой?» — в который раз за последние недели сказал себе Штефан. И всякий раз это заклинание помогало ему справиться с любой проблемой. Магурка — это была школа. Суровая, чудесная, полезная. Те два года останутся лучшими в его жизни, вряд ли ему удастся прожить что-нибудь более прекрасное. «Так ты хочешь ко мне в носильщики?» — снова звучит в его памяти грубый, охрипший голос Гайдошика, снова он чувствует на себе колючий взгляд маленьких, хитрых глазок, беззастенчиво и со знанием дела меривших его с головы до ног. Штефан ожидал, что Гайдошик вот-вот начнет ощупывать его мускулы, как это делают на базаре перекупщики коней. «С виду ты парень крепкий, ничего не скажешь, — произнес он наконец-то спасительные слова, и его крупные белые зубы сверкнули в широкой улыбке. — Но тебе придется вкалывать, заранее предупреждаю. Даром я никого не кормлю».
И он вкалывал. Особенно трудно пришлось вначале. Когда Штефан впервые нес пятидесятикилограммовый рюкзак с продуктами, ему показалось, что путь из деревни наверх соответствует не просто перепаду высот в 1100 метров, а по меньшей мере высоте Памира или Гималаев. Расстояние, которое он позже играючи проходил за три с половиной — четыре часа, в тот день он чуть ли не ползком преодолевал от зари до зари. А последний, самый крутой участок под горной хижиной, так называемую лесенку, он брал с таким напряжением воли, что прокусил себе нижнюю губу. Если б на веранде не стоял Гайдошик, Штефан плюхнулся бы вместе с рюкзаком на пол из шпунтованных досок, но на глазах у того заставил себя сбросить чертов мешок на лавку, облегчив душу ругательством. Он ожидал, что хозяин хижины начнет ехидно подкалывать его, но Гайдошик лишь сочувственно посмотрел и сказал: «Для первого раза неплохо. Нацеди себе пива, а когда очухаешься — перекуси». Это сдержанное признание для Штефана Юрды было дороже всех слов похвалы, которые ему случилось услышать в своей предыдущей жизни. Через месяц-другой он поднимался с грузом в полцентнера таким шагом, словно за плечами у него была бухта альпинистской веревки. А когда он выходил в горы с веревкой, ему казалось, что он витает на крыльях.