И еще один случай вынырнул из памяти. Бог его знает за что он получил от Ондрея изрядную взбучку и с ревом прибежал домой. Дед Матей мрачно его выслушал. «Плачем делу не поможешь, — сказал он и всадил топор в колоду. — Понимаешь, чтобы не быть битым, нужно уметь драться. Смотри. — Дед несильно ударил Штефана в живот, тот охнул, а дед скрутил ему руки за спину и подсек ноги. — Так, а когда он будет на земле и не сдастся, двинь ему еще разочек в нос. А теперь попробуй на мне». Они повторяли эти захваты до тех пор, пока Штефан не овладел ими в совершенстве. «Вот теперь можешь с ним сквитаться», — с довольным видом сказал ему дед. Он сквитался с Ондреем на другой же день. А так как тот не хотел сдаваться, он двинул ему и в нос, памятуя дедов совет. С тех пор они с Ондреем стали закадычными друзьями.
Дед Матей. Когда ему было семьдесят два, его принесли в феврале от заводи, куда он ходил рыбачить. Замерзшего. Сказали, что он напился и заснул на морозе. Он сидел, прислонившись к вербе, и глядел на реку. Как сказал им доктор, это не был несчастный случай. У деда был рак, и он это знал.
Человек встречает массу людей, встречаются и расходятся, как на гулянье, добрый день, привет, как поживаешь, для одного сделает что-нибудь, тот сделает что-то для него, этому ты нужен, а он, опять же, нужен тебе, но вот таких, которые западают тебе в душу, не так уж много. Дед Матей, Гайдошик, Кепка. «…Кепка? — задумался Штефан. — Ну конечно, Кепка отличный мужик, порядочный до мозга костей, я его уважаю, но Горан мне как-то ближе, у него что-то общее с дедом Матеем. И видит бог, я ему эту сторожку построю. А потом уже остается, пожалуй, только Ян. — Штефан повернул голову туда, где раздавалось в темноте его спокойное, глубокое дыхание. — Даже странно, до чего мне полюбился этот моравский паренек. Что за особые сигналы оживают где-то в мозгу, но скорее всего в сердце, и вдруг связывают с кем-то другим, и мы безошибочно чувствуем, что настроены на одну и ту же волну, хотя с иным свои сигналы не согласуешь, хоть в лепешку расшибись».
Он услышал, как Ян рассмеялся во сне. Может, встретился во сне со Стасей? Хотя бы во сне, потому что в жизни это ему вряд ли удастся. Разве что в самом невероятном случае… хотя почему бы и нет, в жизни и не такое случается. Наверное, это головокружительно сильное чувство, если ради него человек готов отказаться от всего и совершенно забыть о себе.
«Вот странно, — подумалось Штефану, — а я в свои двадцать семь все еще не повстречал девушку, без которой, как говорится, не мог бы жить. Была Данка, первая моя любовь, которая оборвалась не по моей вине, не оставив на душе ни малейшего шрама. И была пара придорожных цветочков, сорванных мимоходом. А все равно хотелось бы прожить что-нибудь головокружительное, безрассудно прекрасное, вроде той лихорадки, которая постигла Гайдошика и его белокурую фею».
— Ложись! — крикнул он Яну и втащил майора под корни вывороченной ели.
На полоску леса, изувеченную весенней бурей, обрушился град выстрелов. Они трещали слева и справа, одиночные сухие винтовочные выстрелы и лающие автоматные очереди. Слышен был свист пуль и глухой стук, когда какая-нибудь из них врезалась в одно из деревьев, местами стоявших над буреломом.
После первых же выстрелов Юрда понял, что стрельба относилась не к ним.
— Мы влипли в перестрелку, — ответил он на невысказанный вопрос Яна. Судя по направлению стрельбы, через бурелом, оказавшийся на их пути, отступал какой-то отряд, снизу преследуемый противником.
С наибольшей вероятностью можно было предполагать, что отступали наши, но могло быть и наоборот.
Они лежали в углублении под комлем вывороченного дерева, а над ними виднелся кусочек неба. Штефан лихорадочно думал, что делать. До сих пор он всю дорогу придумывал самые невероятные н е о ж и д а н н о с т и, которые могли их встретить и которых он стремился избежать, но ситуация, в которую они вдруг попали, ни разу не приходила ему в голову. Ждать! Ждать и надеяться, что никто из отступающих или преследователей не обнаружит их в этой яме. Ждать, когда утихнет перестрелка, когда все перекатятся через них… А если кто-нибудь заметит их, тут же безжалостно стрелять — в этом пекле никто не обратит внимания на лишний выстрел.
— Ян, держи на прицеле пространство перед собой. Увидишь глаза — стреляй! — сказал Штефан. Подталкивая впереди себя майора, он проскользнул под комлем на противоположную сторону, чтобы их не застал врасплох кто-нибудь из поднимающихся по склону.
Скорчившись, Ян втиснулся в корни и застыл, выставив перед собой автомат. Теперь стрельба раздавалась отовсюду. В ушах его все еще звучали слова Штефана: «Увидишь глаза…» Он понял. Любой из преследователей или преследуемых опасен, лишь если обнаружит их. Опасны только глаза… Впервые ему пришлось бы стрелять почти в упор, на этом расстоянии он, пожалуй, различил бы даже цвет глаз того, другого. Если только другой не среагирует быстрее. Ян чувствовал, как стекает по позвоночнику холодная капля пота. «Нет, первым буду я, — настойчиво уговаривал он себя. — Если дело дойдет до этого, мне нельзя заколебаться, нельзя дать осечку. Ради Стаси, ради ее глаз. Ради Штефана». Он отогнал мысли, отвлекавшие его, сосредоточил все внимание на поле зрения перед собой. Оно было невелико: в полукруге, ограниченном сверху буреломом, а снизу — соседним лежащим стволом, покачивался на фоне неба желтый цветок пижмы. Между стеблем и околоцветником развевалась на слабом ветру паутинка бабьего лета. В этом малом пространстве могли появиться чужие глаза, туда было направлено дуло его автомата.
Ян не был уверен, не случилось ли это в ту долю секунды, в которую он моргнул. Паутинка исчезла, а вместо цветка торчал лишь расщепленный стволик пижмы. Где-то захлебывался пулемет. Ян стиснул автомат и ждал. Спокойно, хладнокровно.
Но в его поле зрения ничего больше не менялось.
Стрельба удалялась вверх по склону, слабела, редела и наконец утихла совсем. Наступившая тишина закладывала уши. Наконец Ян шевельнулся. Хруст в онемевшем колене прозвучал как выстрел. Он переменил положение, но все еще был начеку. Прошло немало времени, прежде чем он осмелился выглянуть из укрытия. И то сначала он выставил на дуле автомата шапку и лишь потом выбрался наружу. Когда он разглядывал изувеченный лес, ему показалось, что сокрушительная буря пронеслась над ним только что. Стрельба, которая еще звучала в его ушах, лишь усиливала это впечатление.
— Штефан, — тихо позвал он, а когда Юрда не ответил, он повторил еще настойчивее: — Штефан!
Ответное молчание заставило его снова припасть к земле; чуть ли не ползком он пробрался на другую сторону, обогнув огромный ком вывороченных корней.
— Штефан, все уже кончилось, — свистящим шепотом произнес он.
Юрда, скорчившийся, никак не реагировал на его слова. Рядом с ним понуро сидел майор.
— Нет, — бросился Ян к Штефану. — Не может быть!
Он взялся за голову Юрды, поникшую к левому плечу, потом медленно отпустил ее.
— Мертвый, — тихо произнес он, глядя на растопыренные пальцы своей правой руки, мокрые от крови.
— Шальная пуля, — сказал майор сдавленным голосом.
— Шальная пуля, — тупо повторил за ним Ян и повалился рядом с Юрдой.
С наступлением дня утренний туман стал рассеиваться. В лесу показалось несмелое осеннее солнце. Его косые худосочные лучи упали и на дорогу, по которой шли рядом два человека, сгорбившиеся под тяжелыми рюкзаками. Ян недовольно поднял глаза к небу, просвечивающему между вершинами деревьев, потом принялся разглядывать лес. На склоне с правой стороны он увидел груду валунов и направился к ней. Майор Вайнер, привязанный за правую руку к левой руке Яна, молча зашагал за ним. Между огромными камнями и скалой, от которой те когда-то откололись, Ян нашел укромное место.
— Есть хочешь? — спросил он майора и, не дожидаясь ответа, отрезал ему по ломтю хлеба и копченого сала. Теперь можно было есть вволю, еды было больше, чем требуется до конца пути. Конец пути!.. Судя по карте, идти оставалось всего четыре-пять дней. Но с учетом того, что уже произошло и что еще может случиться, это страшно долгий срок.
Они сидели друг против друга, почти соприкасаясь вытянутыми ногами, и время от времени бросали изучающие, но внешне равнодушные взгляды, хотя оба знали, что в этом взгляде есть что угодно, только не равнодушие. Были моменты, когда они ненавидели друг друга так неистово, что с трудом сдерживали желание кинуться друг на друга, а были минуты, когда они видели в себе двух потерпевших кораблекрушение, заброшенных и забытых всем миром.
Уже второй день они шли вдвоем.
Бессмысленная, невероятная смерть Юрды неожиданно и полностью изменила все. «Изменение, — размышлял Ян, — не только в том, что ранее у нас было двое против одного и нам нетрудно было настоять на своем. С уходом Штефана изменилось не только то, что можно назвать соотношением сил». Как ни пытался Ян, он не мог этого выразить, но явственно чувствовал, что рядом не просто какой-то пленный, на которого ему наплевать, какой-то немецкий майор, которого нужно доставить на предназначенное место. «Майорчик», как они насмешливо называли его, вдруг стал даже слишком живым человеком; наедине, в такой тесной близости, Яну было от этого жутко.
Ян резал еду ломтями над развернутой картой. Какое счастье, что Кепка навязал ее Штефану. Ян представить себе не мог, что бы он теперь без нее делал. Из всего, что имел с собой Штефан, ничто не имело такой цены, как карта. Прежде чем они с майором уложили его в яму от корней вывороченной ели, прикрыли хвоей и засыпали землей, нанесенной в горстях, Ян взял у него только карту и документы, все остальное, включая автомат, оставил покойнику; разумеется, кроме продуктов, одеяла и брезентового полотнища от палатки.
«Если от этого паршивого времени я сохраню память о самой вопиющей, жестокой несправедливости, то это будет воспоминание о последней минуте Юрды», — подумал Ян. Подняв глаза, он наткнулся на взгляд майора.