— Ну как, не жмет? — спросил он, надевая ей ботинок.
— Когда сижу, не жмет.
— Ну, пройдись.
Она сделала несколько шагов, но тут на нее налетела собачонка, и Любка снова вскочила Семену на колени.
— Дядя Семен, а почему у вас есть усы, а у других солдат нету?
— Они все моложе меня.
— А как это моложе?
— Им меньше лет, чем мне.
— А сколько вам лет?
— Много, не сосчитать.
Любка гладит Семена по щеке и закручивает ему кончик уса.
Семен приглядывается к девочке. «Да, она уже не такая бледная, как была, и глаза смотрят веселее, и волосенки чистые, мягкие, блестят».
Прибежал Степка с собакой и тоже полез на колени к Семену.
Из-за «виллиса» вышел старшина Степан Иванович, остановился, скрестил руки на груди, усмехнулся:
— Ну, Семен, ты прямо как дома на завалинке с семейством расположился.
Дети прижались к Семену.
Старшина достал из кармана кусок сахара и протянул его ребятишкам.
— Если надо чего будет, обращайся прямо ко мне. Не знаю только, что начальство скажет, если узнает, что мы ребят с собой возим.
Ребята принялись собирать в траве мелкие цветочки и плести из них венки, однако короткие стебли рвались, но Семен нашелся — достал из кармана обрывок шпагата, и вот на голове у Любки уже красовался веночек.
— Семен Степанович, — услышал он знакомый голос.
Он оглянулся — по траве к ним торопливо шла Янкова Люба.
Приблизившись к девочке, она наклонилась и поцеловала ее.
— Ох, плохи у вас дела, — проговорила она.
Семен непонимающе уставился на Любу.
У сквера остановился легковой автомобиль, из него вышел Борис Полевой, корреспондент «Правды», и окликнул расстроенную Любу:
— В чем дело, партизанская семья, с Янко что-нибудь случилось?
— Нет.
— Что же тогда?
— Да вот у них, — она кивнула на ребят, — в Праге немцы бесчинствуют, убивают людей, когда уже ясен исход войны, товарищ подполковник.
— Не плачь, я понимаю, что душа у тебя чехословацкая, ничего, скоро узнаешь большую новость.
— Какую же? — Люба подошла ближе.
— Тебя вызывают в штаб… А ребята твои, что ли?
Люба молча отвернулась, и вместо нее ответил Семен, встав «смирно»:
— Мои, товарищ подполковник.
— Откуда же тебе их прислали?
— В лесу нашел.
Полевой потрепал девочку по щеке, и она спряталась за Семена, украдкой оттуда выглядывая.
— А ну покажись, что ты за солдат! — И он поправил Степке пилотку. — Откуда ты?
— Из Чехословакии! — смело, как учил его Семен, отвечал Степка.
— Соскучились мы по детям, — задумчиво проговорил Полевой. — Поиграть бы с ними, а танки отправить на переплавку и наделать бы из них тракторов!
— Так-то оно так, да видите, что творится в Праге, — вздохнул Семен.
— Интересно, какой приказ везет нам командир? — проговорил Попов, стоя с ветошью в руке — он только что кончил протирать танк и глядел на подъехавшего командира.
Улыбающийся майор подхватил детей и понес их к Семену:
— Ну, Семен Степанович, думаю, что скоро вы повезете их в Прагу.
Раннее утро. Суббота. Пятое мая. Над Берлином все еще клубятся тучи дыма и пыли. Танки, преодолевая развалины, стягиваются с разных улиц к скверу. С гусениц осыпаются обломки кирпичей, комки земли с травой.
В расположение батальона Донского въезжает пыльный танк, из него вылезают трое, прогибаются в поясе, разводят руки, приседают и даже подпрыгивают, делая затем глубокие вдохи.
— Мы уж забыли, как свет божий выглядит, — сказал другу Янко, потягиваясь. — Больше двух недель смотрю на него через прицел, все вижу разделенное на клеточки. И солнце что-то нам не показывается.
— Нужен дождик, — замечает Янков друг, поднимая глаза к небу, а затем глядя на землю. — Май на дворе. Не мешало бы и пыль смыть с танков. А на деревья посмотри — все в копоти, трава почернела, будто осенью.
Янко сорвал цветок, сдул с него пыль и скоро набрал маленький букетик.
— Для кого собираешь цветы, Янко? — кричит ему майор Донской, добродушно улыбаясь.
Янко, смутившись, прячет руку с цветами за спину.
— Ну вот, ты же мужчина, к тому же партизан и танкист, воевать можешь, а преподнести девушке букетик цветов смелости не хватает? — говорит майор.
— Я хотел сказать, что через три дня у Любы знаменательная дата…
— Какая же? — поинтересовался Донской.
В замешательстве Янко сует цветы в карман.
— Ну ладно, Янко, пошли вместе, я вижу, ты совсем оробел. — И, взяв Янко под руку, он показал на Любу, как раз выходившую из автомашины связи.
Янко радостно улыбнулся: прошло больше недели после последней их встречи.
— И ничто ее не берет, все так же хороша, — подмигнул майор, — хоть не прикорнула, как и все мы.
Девушка торопливо поправила волосы, выбившиеся из-под пилотки, собираясь отдать честь, как положено, выпрямилась, вскинула руку.
— Отставить, — улыбнулся майор. — В данном случае я пришел не как командир батальона, Янко меня посылает сватом к невесте.
Люба в недоумении посмотрела на майора, но, видя его улыбку, осмелела:
— Выходит, и я могу говорить неофициально?
— Конечно, ведь и я выступаю в новой роли; к сожалению, пирогов у нас нет, да и водки тоже.
— Ой, что-то, дорогой сват, глаза у вас обоих такие, словно водку эту вы уже выпили.
— Попрошу без оскорблений, впрочем, у вас глазки не лучше наших, и тоже не от водки, честное слово! Ну, Янко, давай же цветы, не стой столбом!
Янко неловко протянул Любе букетик.
— Что празднуем? Конец войны? — воскликнула Люба.
— Пока что нет, но, думаю, и этот праздник не за горами. А вот Янко сказал, что у вас через три дня какая-то знаменательная дата, только не признался какая.
— Ой, Янко, ты не забыл!
Люба порывисто обняла Янко за шею и поцеловала, покраснев от радости.
— Ну, вижу, тут я лишний. Ухожу. — И майор повернулся.
— Нет, нет, не уходите, товарищ майор, или, как вы говорите, сват.
— Все, роль моя кончилась. Теперь спрашиваю как командир — что за дата у вас?
— Пускай Янко расскажет, товарищ майор, — проговорила Люба и перестала улыбаться.
Янко отвел глаза и, вздохнув, сказал:
— История не из веселых.
— Ладно, слушайте, — перебила его Люба, но, начав говорить, опустила глаза: — Это было еще весной сорок второго года. Я помогала партизанам, действовавшим в округе. В наш городок прибыла воинская часть. Как мы вскоре узнали, это были словаки, их расселили по домам, но наш дом стоял на краю, вблизи леса, и я очень была рада, что к нам никого из них не определили на постой! Я ненавидела их так же, как и немцев. Какая между ними была разница? Все они прибывали с одной целью.
Тем не менее солдаты приходили и к нам то за картошкой, то за яйцами, а другой раз утром мы обнаруживали, что недостает курицы. Но в остальном они вели себя дружелюбно, и народ тоже относился к ним хорошо. Когда стало ясно, что солдаты задержатся в городе, я получила от партизан задание. Погода благоприятствовала их боевым действиям, и мне поручили достать патроны и взрывчатку. Откуда — не сказали, но это и так было ясно. В городе вражеские солдаты, вот у них и бери. Подруга мне сказала, что словацкие солдаты продают и меняют на продукты мыло и табак. Я организовала девчат, и мы решили за яйца и масло достать, что нужно было партизанам. Все, что мы выменивали у солдат, прятали у нас в сарае, а уж отсюда дорожка к партизанам нашим ребятам была знакома. Продолжалось это довольно долго, но потом об этом пронюхала полиция. Немцы начали шастать по домам, искали мыло и другие вещи, но ничего не обнаружили. Тогда они послали своих людей выследить, кто из местных покупает мыло, ну, и их люди, переодетые в словацкую форму, продавали в городе кто что, предлагали и тол и понемногу втерлись в нашу организацию.
Люба помолчала.
Янко стоял, уставясь в землю, и ковырял носком сапога ямку.
— И тут к нам зачастил Янко. Куры у нас перестали пропадать, но я не хотела с ним разговаривать, хотя он помогал нам по дому. Рубил дрова, иногда и из лесу приносил дерево-другое, воду из колодца таскал, и мама очень его полюбила. Но я не верила ему, а мать корила меня, что я, дескать, должна быть ему благодарна, лучше относиться, и еще невесть что говорила. Матери всегда знают больше дочерей.
— А вы так и не догадывались, чего он к вам ходит? — пошутил майор.
— Нет, товарищ майор, я была уверена, что Янко шпионит, ни о чем другом я и думать не смела.
Люба вздохнула, посмотрела на Янко и продолжала:
— Но вот пришли и те, кого со страхом я ждала все время. Я только позднее узнала обо всем. В доверие к нашим ребятам из подпольной организации втерся один полицай по приказу немцев. Он даже и полицаем-то не был, черт его поймет, кто это был, никто его не знал. И вот этот подлец продал моей подружке тол, а сам два дня следил за ней, куда она его денет. Следы привели к нам. Дом наш окружили так быстро, что я не успела убежать. Пришли полицаи и немцы. Двое угрозами принуждали сознаться, задержав нас в кухне, остальные переворачивали дом вверх ногами. Искали долго и все же нашли в погребе килограммов пять тола. Когда его принесли в дом, тот самый, который выследил нас — он был теперь уже в форме эсэсовца, — схватил шашку тола и ударил меня по голове. — И Люба показала шрам, откинув назад волосы. — А сам при этом смеялся: «Что, больно? С чего бы? Ведь мыло мягкое!» Мать подскочила было ко мне, но этот дьявол оттолкнул ее в угол. Шашки взрывчатки мне сунули в руки, но я выпустила их, и они посыпались на пол. Меня начали хлестать ремнями, велели поднять тол и выгнали на улицу.
Когда мы оказались во дворе, я увидела Янко, он шел нам навстречу. Я не опустила глаза, а сама подумала: «Если любишь — стреляй, освободи меня!» Мы прошли мимо него, он то бледнел, то краснел, но не выстрелил и ни слова не сказал. «Трус!» — подумала я, и хорошо еще, что так презрительно на него смотрела…