— Костя, никуда не отходи один! — прикрикнул на него подполковник. — Вместе будем ходить.
— Слушаюся, — весело отвечал Костя.
— Где ты их взял?
— На чердаке. Я пробрался туда незаметно, они заняты были упаковкой какого-то хлама. Тот, что не захотел спускаться вниз, так и остался наверху.
— Вы что, оставили его на чердаке? — с упреком проговорил Ющенко.
— Не бойтесь, товарищ старший лейтенант, этот уже никогда больше стрелять не будет.
Из танка снова выскочил радист и взволнованно проговорил на бегу:
— Товарищ старший лейтенант…
— В чем дело, новый приказ, что ли, какой? — И Ющенко встряхнул радиста за плечо.
— Нет, командир полка погиб… — пробормотал солдат.
Ющенко остолбенело смотрел на радиста, не в состоянии произнести ни слова.
Все стояли потрясенные. Вдруг до них донесся пронзительный женский крик:
— Помогите! Помогите!
Ющенко стремительно выбежал на мостовую, за ним Костя. Остановившись возле танка, прислушались: откуда же кричат? Костя указал на многоэтажный дом, бросились к тяжелым входным дверям, толкнув, открыли дубовую створку и оказались в темном коридоре. Наверху раздался выстрел и затем женский плач.
Следом за ними в подъезде показался и радист.
— Вернись, — приказал ему Ющенко, — и передай, чтоб без меня не хоронили, я хочу с ним проститься.
Радист поспешил назад к танку.
Ющенко с Костей потихоньку поднимались по старой узкой лестнице, прислушиваясь у дверей, но везде было тихо. В правой руке у Ющенко был пистолет, левой он прижимал медали, чтоб не звенели. Наконец они дошли до четвертого этажа. За дверью послышался какой-то шум. Ющенко налег на запертую дверь.
— Помогите! Помогите! — раздалось оттуда.
Хлопнул выстрел, и в квартире опять все стихло. Ющенко с Костей разом двинули плечами в дверь и очутились в квартире. Никто не отзывался, лишь дверцы шкафа легонько скрипнули.
— Сдавайтесь! — крикнул Ющенко по-немецки.
Из шкафа вылез эсэсовец с поднятыми руками. Ющенко, не спуская с него глаз, показал, чтоб тот шел к двери. Немец стал обходить лежавшую на полу убитую женщину, и тут качнулась штора между шкафом и окном. Костя, не раздумывая, выстрелил, в это же время прозвучал и второй выстрел, за шторой кто-то тяжело сполз вниз по стене. У Ющенко же из руки выпал пистолет.
Косте показалось, что он опускается на колени возле убитой женщины и, видимо, ее мужа, но Ющенко, опершись было на стол, вдруг рухнул на пол, и тихо звякнули медали.
— Твоя работа? — Костя указал немцу на женщину.
— Нет, нет, это он, — дрожащим голосом произнес эсэсовец, кивнув головой на штору.
Костя приказал ему откинуть штору. В углу лежал офицер, наполовину одетый в гражданское. На перевернутом столе валялась мужская одежда. На живом эсэсовце штаны тоже были уже штатские. Ясно, что эсэсовцы, обстреливавшие с крыши дома площадь, решили бежать, переодевшись в гражданское, взятое здесь, у убитого чеха.
Эсэсовец, улучив момент, когда Костя посмотрел на Ющенко, хотел было выхватить пистолет у убитого немца, но Костя выстрелил, опередив его, тот повалился на офицера, держа пистолет перед собой, однако выстрелить уже не смог. Костя еще раз нажал на спуск, и немец выпустил оружие, теперь уже навсегда.
Подняв старшего лейтенанта, Костя потащил его по лестнице вниз, под галерею на Староместской площади, откуда стрелял Полевой по укрывшимся на крыше немцам.
Было девятое мая, когда за освобождение Праги геройски пали три верных друга: майор Валягин, Герой Советского Союза, старший лейтенант Ющенко и лейтенант Юничкин. Проститься с ними пришли их славные сотоварищи, боевые друзья, которые покрыли их красным знаменем. Благодарные пражане с болью в сердце тоже пришли проститься с ними и возложили букеты распустившейся сирени.
Солнце стояло еще высоко над Градчанами, и лучи его касались глади кровавой Влтавы, когда майор Донской получил приказ прибыть на площадь Мира.
На площади пусто, лишь изредка промелькнет какой-нибудь смельчак, пробежит несколько шагов — и прильнет к земле. В яме на площади — трупы расстрелянных разъяренными фашистами. Танки выстраиваются боевым порядком перед Виноградским театром. Костел св. Людмилы, с колокольни которого немцы держат под прицелом танки, окружен. Но с танками тут не развернешься, и Донской принимает решение непосредственно в здании атаковать танковыми экипажами, которые поведет он сам.
Янко тоже здесь. Ведет наблюдение за колокольней и крышей, откуда тоже время от времени раздаются выстрелы. Стоит кому-то показаться на площади, тут же откликается пулемет. Янко смотрит на костел, а мысли его далеко отсюда, там, в далеких партизанских лесах, в доме, где жила Люба. И вот уже нет ее…
От воспоминаний его отвлекли выстрелы — пули зазвенели по броне прямо над его головой, он машинально отпрянул и схватился за орудие. Как просто было бы заставить замолкнуть пулемет, не потеряв ни человека, подумал Янко. Но в Праге запрещено применять артиллерию, так звучит приказ. С какой радостью он выскочил бы из танка и побежал к костелу. А что? Недолго думая, он открывает люк и выскакивает на мостовую.
Под прикрытием танков он бежит, пригнувшись, вдоль домов.
Вдруг из соседнего дома на тротуар выбежал ребенок и с любопытством стал осматриваться. Следом из подъезда выскочила женщина и в отчаянии позвала мальчика. Раздалась пулеметная очередь, женщина пошатнулась и упала. Ребенок с плачем кинулся к ней. Пулемет продолжал строчить. Мальчик с рыданиями нагибался к маме, и плач его и крики слышны были, наверное, на другом конце площади.
Янко в это мгновение добежал до них, схватил в охапку ребенка, прикрывая его собой, правой поднял женщину и потащил. Костел был у них за спиной. Ему было тяжело тащить женщину, а ребенок к тому же вырывался с плачем.
Водитель Янкова танка, видя, что пули так и звенят возле командира, отскакивая от брусчатки, принялся маневрировать танком, чтобы прикрыть их. Пулеметчик понял замысел водителя и усилил стрельбу. До танка оставался буквально один шаг, когда Янко склонился совсем низко и вдруг повалился, выпустив женщину, но судорожно продолжал прижимать к себе ребенка.
Около семи часов вечера танкисты и автоматчики заставили замолчать последнего стрелка на крыше костела.
Янко умер еще до захода солнца.
Тяжело раненный майор Донской узнал позже, что Янко спас какого-то мальчика, но мать спасти не смог.
В Праге были очищены все улицы и шоссе.
С северо-востока в город вступали новые колонны танков.
Впервые за последние семь лет пражские дети спали спокойно. Их сон охраняли красноармейцы, которые принесли им прекраснейшую в их жизни весну. И самый прекрасный подарок — Свободу, крещенную геройской кровью еще под Сталинградом, а потом под Берлином и сейчас вот на пути к Праге под Дрезденом, Альтенбергом, в Рудных горах, под Циновцем и в самой Праге. Мальчик с площади Мира наверняка никогда не забудет об этом.
Семен Степанович на другой же день попросил разрешения посетить раненого майора Донского. О бое на площади Мира он узнал сегодня утром и поспешил вместе с детьми в госпиталь.
Степка то и дело приветствовал встречных солдат и глазел на высокие дома, иногда останавливаясь и с удивлением рассматривая пирамиды брусчатки в виде памятников, на которых лежали цветы, положенные благодарными пражанами.
— Дядя, что это? — спросила Любка, наклоняясь к сирени, лежащей на одной из таких пирамид возле железного парапета позади Национального музея, где еще свежи были следы крови на тротуаре.
Семен присел на корточки перед надписью, прикрытой ветками сирени.
— Дядя, что там написано? — приставала к нему любопытная Любка.
Семен пристально изучал табличку, с трудом разбирая буквы. Не может же он сказать, что не умеет читать по-чешски. Что бы подумали о нем дети? И наконец, с грехом пополам прочитав, говорит: «Тут погиб неизвестный русский солдат вместе с чешским защитником Праги».
Пока Семен разбирал надпись, Любка подровняла цветы и смахнула рукой пыль с камня.
Прохожие, встречая Семена с детьми в военной форме, останавливались и провожали их удивленными взглядами. Дети гордо вышагивали, вызывая добродушные улыбки окружающих. Завидев их издали, пожилая женщина выждала, пока они поравнялись с ней.
— Какие у вас славные дети, милый наш брат! Как же тебя зовут? — обратилась она к Любке и погладила ее по щеке.
— Меня зовут Люба, — ответила девочка, прижимаясь к Семену.
— Ах, — воскликнула удивленная женщина, — ты умеешь говорить по-чешски?
— А я чешка, — с достоинством произнесла Любка.
Женщина посмотрела на Семена, тот улыбнулся:
— Да, да, это чешские ребята!
И, взяв детей за руки, поспешил дальше.
Женщина с изумлением долго смотрела им вслед, покачивая головой и приговаривая:
— Чешские дети, говорит…
На перекрестках людно. Население разбирает баррикады и укладывает камни на место, на мостовые и тротуары. Лица их покрыты потом и пылью, но веселы. Когда мимо одной из таких работающих групп проходил Семен с детьми, люди перестали укладывать камни и уставились на Семена. Дети, чьи матери работали тут же, подбежали к Степке и Любке, стали рассматривать их форменную одежду.
— И я хочу пойти с вами! И мне дайте военную форму! — требовательно заявил один из наиболее решительных малышей.
Семен, остановившись, оперся на низкую каменную ограду палисадника с выломанными железными решетками. Любка и Степка были уже без пилоток, их примеряли ребята и с восторгом демонстрировали своим матерям.
— Дядя, а почему тут все умеют говорить по-чешски? — шепнул Степка Семену.
— Потому что это все чехи, твои чехи, — ответил ему Семен.
— А они не ваши?
— Наши тоже, но мы русские, а вы чехи, — объяснил Семен. — Понимаешь, это так дело обстоит: вы из Чехословакии, у вас тут наверняка где-то есть отец с мамкой, может, и сестры с братьями. А я из России, у меня там тоже… родители… Ладно, пошли дальше.