Однажды утром, в конце мая, когда я сидел в канцелярии, вошла пани Топинкова.
— Пан Зинковский, — обратилась она ко мне, — инженер Марко подарил нашему отделу форель — вот такую. — Она показала руками, какую именно. — Если хотите полюбоваться, приходите, она в ванне.
Пани Топинкова рассмеялась и вышла из комнаты.
Кровь бросилась мне в голову. Карандаш выпал из рук. Меня охватили страшная зависть и злость.
С минуту я сидел неподвижно, а потом со мною произошло что-то необъяснимое: какая-то сила подхватила меня и понесла в ванную комнату; там я склонился над ванной и обомлел: в воде плавала огромная прекрасная форель.
Наступило лето. Каждую субботу я стал выбираться в горы — бродил по их зеленым склонам, собирал в рощах грибы и ягоды. Я вставал еще затемно, натягивал сапоги и потихоньку исчезал из дома. Когда солнце еще только-только окрашивало воздух у горизонта, я уже сидел на корточках за гумном и слушал пение петухов.
Во время прогулок путь мой лежал то через плоскогорья, то через овраги, то через луга; повидал самые прекрасные уголки, и все же душе моей чего-то не хватало… Я ловил себя на мысли, что все это я делаю из-за Марко: просто не желаю встретиться с ним на реке в какой-нибудь голубой излучине, где над водой шелестят сухие ольховые шишки. Эти мысли совсем лишали меня покоя. Я стал нервным. Даже со стариком Гамачеком не мог спокойно разговаривать.
— Ну что? Погуляли? — спрашивал он.
— Погулял, — хмуро отвечал я.
— Грибов уже нет. Холодно. Не растут, — говорил он.
— И не надо. Я хожу просто так.
— Просто так? Гм… гм. А у Воина вы были?
— Какого воина?
— Разве вы не видели памятник советскому воину?
— Откуда мне его видеть, если я о нем ничего не знаю? Никто мне ничего не говорил.
Пан Гамачек покачал головой.
— Там, наверху, у Трех холмов, похоронен русский капитан. Я думал, что вы туда ходите.
— Нет, у Трех холмов я еще не был.
— Ну что вы! О чем вы его спрашиваете? — вмешалась моя жена. — Разве вы не знаете, что он с детства боится мертвых?
— Помолчи! — прикрикнул я на жену. — Не каждый может быть таким героем, как ты.
Я натянул сапоги, хлопнул дверью и ушел в горы. Шел я без остановки, наверное, час, уже задыхаясь от напряжения и проклиная весь белый свет. Я сердился на жену, на пана Гамачека, на инженера Марко и на самого себя…
Я вышел на лесную дорогу. Справа был овраг с крутыми скалистыми скатами; по нему тек ручей, такой маленький, что в нем не могли бы жить даже головастики. Местами дорога прижималась к горе, местами отходила от нее. Подымались вверх двадцатилетние буки. Их корни выступали из земли и дробили аспидный сланец.
Я прошел еще не более пятнадцати метров и вдруг от удивления остановился как вкопанный. Метрах в сорока передо мной шел человек в зеленой куртке лесника с каким-то странным чемоданом в руке. Я вгляделся: это был инженер Марко.
Инстинктивно я спрятался за дерево. Когда затем через минуту высунул голову, чтобы посмотреть, где он, то увидел, что инженер спокойно продолжает свой путь.
На лбу у меня выступил пот. Несомненно, я был близок к разгадке тайны инженера Марко. Сейчас самое главное — не упустить его из виду. Я должен преследовать его до тех пор, пока он не откроет свой таинственный чемодан. Тогда все сразу станет ясно. Чемодан не казался тяжелым. Что лежало в нем? Деньги?
Приблизительно с четверть часа я следовал за Марко. Чем дальше, тем труднее становилось идти: дорога все круче поднималась в гору. Трава здесь была сырой, земля повсюду изрыта копытами кабанов. Тут, на болоте, они лежали в жаркие летние дни.
Я посмотрел вверх и увидел гребень горы — ровный как линейка. Отсюда к нему вела крутая тропинка. Марко был уже почти в конце ее.
Я начал карабкаться в гору, временами останавливаясь и прячась за деревья. Вскоре я потерял Марко из виду. Боясь неожиданно столкнуться с ним там, наверху, я решил сделать небольшой обход, метров в десять. Ну, вот и конец!
Передо мной раскинули ветви старые сосны. Под их сенью я увидел какой-то цветник. Марко стоял перед ним, все еще держа чемодан в руке. Потом он наклонился, положил чемодан на листья, присел и поднял крышку. И не успел я опомниться, как он выпрямился, держа в руках скрипку.
Я снова перевел взгляд на цветник и только тогда заметил белую плиту. Боже мой! Не на Трех ли я холмах? Не здесь ли могила того советского воина? Ведь Гамачек говорил мне, что где-то тут похоронен русский капитан. Неужели здесь?
…И вот в тиши деревьев неуверенно зазвучала скрипка. Это была тихая, грустная мелодия. Казалось, что она рассказывает о раннем летнем вечере, когда стада возвращаются с пастбищ домой, в избах пахнет топленым молоком и кошки, встав на задние лапы, точат о дерево свои когти… Вот в одном из окон появляется бледное женское лицо. Оно обращено к небу, на котором рождаются звезды. Кто-то зажигает лампу. С улицы доносится тихий звон колокольчиков. Роса ложится на луга, горы еще розовеют, и над ними склоняется синее небо. Кто это там топочет во дворе? Это жеребята резвятся в предчувствии первого радостного галопа…
Я подошел к Марко. Он отнял скрипку от подбородка и, не глядя на меня, спросил:
— Я кажусь вам странным, да? Вы, наверное, думаете, что я сумасшедший?
— Нет… Почему же? Я вас вполне понимаю, — ответил я торопливо.
— Ничего вы не понимаете. Это я уже давно заметил. Что вам неясно? Скажите прямо.
Я вытер пот со лба.
— Ну… да… Я… Вы правы… Я… не знаю, что у вас было общего с тем человеком… который похоронен здесь… Именно у вас. И вообще… почему вы такой… Почему именно вы…
— Хорошо. Подождите, я только уберу скрипку. Здесь неподалеку есть охотничий домик. Там, думаю, нам будет лучше беседовать.
Мы подошли к домику, почерневшему от времени, Марко толкнул заскрипевшую дверь и жестом предложил мне сесть за стол. Он сел сам, сразу же достал сигареты и закурил.
— Вы спрашиваете, что у меня было общего с тем человеком? — сказал он хрипловато и выпустил дым. — Почему именно я… Да… Каждый год, и всегда двадцать пятого октября, я прихожу сюда. Каждый год. Всегда вот так, один и со скрипкой… Вы спрашиваете, что общего у меня с этим человеком… Ну так слушайте!
…Небольшой отряд разведчиков капитана Воронова вошел в деревню Брезники двадцать пятого октября утром. Низкие домики с соломенными крышами выглядели покинутыми, лишенными жизни. Дома стояли целые, война никак не коснулась их, и казалось, что жители деревеньки отлучились куда-то ненадолго все сразу и могут вернуться каждую минуту. Но во дворах не квохтали куры, не мычали коровы, и лишь поэтому, пожалуй, можно было догадаться, что война дотянула свою страшную руку и сюда.
Когда отряд остановился в верхней части улицы, капитану Воронову вдруг показалось, что откуда-то доносятся звуки скрипки. Мелодия была настолько странной и необъяснимо грустной, что капитан повернулся к коренастому сержанту, осторожно шедшему в нескольких метрах от него, и подозвал его взмахом руки. Сержант бесшумно приблизился к командиру, прислушался и с минуту молчал. Да, теперь Воронов слышал явственно: из дома неслись звуки скрипки.
— По-моему, кто-то играет на скрипке, товарищ капитан, — неуверенно сказал сержант.
— Ждите здесь. Я пойду посмотрю, — сказал Воронов.
— Не ходите, товарищ капитан! А вдруг это ловушка?
— Да нет, не похоже…
— Товарищ капитан… разрешите на всякий случай бросить гранату?
— Вы что, с ума сошли?!
— Товарищ капитан! А если и вправду немцы? Если они только и ждут, что мы клюнем и откроем дверь?..
— Оставьте! И суньте-ка свои гранаты за пояс.
— Слушаюсь!
Грустная мелодия звучала то сильнее, то слабее, она неслась над покинутыми крышами и пела о радости, боли и печали. «Скрипичная соната! — пронеслось в голове удивленного капитана. — Кто же это может играть? В такой забытой богом и людьми деревушке — и вдруг скрипичная соната Бетховена?!»
— Загляну внутрь, — сказал он. — А вы будьте наготове. И прошу: никаких глупостей!
Капитан Воронов дернул дверь, и на него пахнуло запахом словацкой хаты. Главным здесь был аромат мореного дерева, пропитанного дегтем, приготовленным по-крестьянски: из древесного угля, уксуса и сосновой смолы. Капитан оказался в низких сенях и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте; потом он различил голубоватую печь с отбитой штукатуркой, допотопную лавку и ведро — все то, что беженцы не смогли унести с собой.
Звуки скрипки, спокойные и мелодичные, были теперь совсем рядом. Кто на ней играет? Может быть, музыкант, который не пожелал покинуть свой дом? Или какой-нибудь местный учитель?
Капитан Воронов решительно толкнул дверь в комнату — на лавке у окна сидел мальчик лет двенадцати в рваненькой одежонке; на табурете перед ним лежали ноты. Увидев капитана, мальчик замер: подбородок прижимал скрипку, смычок лежал на струнах, и только взгляд выдавал его испуг. Мальчик встал, опустив скрипку вдоль бедра, и сразу стал похож на провинившегося школьника.
— Как тебя зовут? — спросил капитан.
Мальчик молчал.
— Не бойся, я тебя не обижу. Как твое имя?
— Йозеф, — тихо ответил мальчик, опуская голову.
— Йозеф, — повторил капитан. — Йозеф. Очень хорошо! А где твои родители?
Мальчик в ответ только всхлипнул.
— Они живы?
Мальчик по-прежнему молчал.
— Послушай, Йозеф. Ты давно не ел? Ам-ам… Понимаешь?
Мальчик вытащил из кармана огрызок сырой свеклы и послушно протянул его капитану. Воронов горько усмехнулся.
— Нет, мальчик, — сказал он, с жалостью глядя на него. — Ты неправильно меня понял… Ты понимаешь, что я говорю? Мы, советские солдаты, Йозеф, и хотим вам только хорошего. Но почему же ты все-таки один, без матери? Не скажешь?
Мальчик снова потупился. Тогда капитан крикнул в сени:
— Эй, сержант! Принесите-ка сюда банку-другую консервов! И хлеб!