Молча, настороженно (это уже было у них в крови) они продолжали свой путь: первым идет Штефан Юрда в качестве передового дозора, на расстоянии зрительной связи с ним идет Ян, посредине Горан, затем Борис, цепочку замыкает Павел Рис. Такой растянутый походный строй они считают наиболее безопасным, на случай любой неожиданности у них точно распределены все задачи. Прежде чем приступить к крутому подъему к вершине хребта, под которой укрылись семь землянок базового лагеря, им нужно пересечь неподалеку от седловины еще один проселок, проложенный вдоль речки в тесном ущелье. Штефан дает им знак остановиться, затем машет рукой. Ян и Горан приближаются к нему. Штефан распластался на небольшой скале, обросшей мхом и брусничником, и рассматривает дорогу.
— Порядок, можно идти.
Уже готовые соскользнуть со скалы, они вдруг замирают, переглядываются. В легкий шелест леса и всплески реки вмешивается новый звук. В самом нижнем из видимых изгибов дороги появляется коляска, запряженная парой лошадей. Юрда с Гораном, как по команде, берутся за бинокли и тут же переглядываются, словно не могут поверить своим глазам. В самом деле, то, что они увидели, кажется неправдоподобным. В легкой открытой бричке расположились за спиной кучера три немецких офицера. Кони идут спокойным шагом, возчик их не подгоняет, голова его покачивается, кажется, он задремал, а те трое уютно устроились в плетеном кузове, словно выехали на загородную прогулку. Похоже, немцы и в самом деле вздумали прогуляться.
— Который слева — майор, — сообщает Штефан.
— А рядом с ним лейтенант, — дополняет его Горан, не отрывая глаз от окуляров бинокля.
Знаки различия третьего, сидящего к ним спиной, пока разобрать невозможно.
— Старший лейтенант, — деловито докладывает Юрда, когда коляска поворачивается к ним боком.
— Ложись, ребята, — командует Горан, заметив, что Ян высунул голову больше, чем рекомендуется в таких случаях. Ему все еще не верится, что немецкие офицеры способны путешествовать так запросто, без прикрытия. И не в машине, а в коляске. Правда, в удобном, ухоженном, по-старомодному изысканном ландо, но все же это средство передвижения по нынешним временам считается ленивым, малоподвижным, а значит, и опасным. Или, может, эта немчура все еще так самоуверенна, что с олимпийским спокойствием выставляет себя напоказ всюду, где ей только вздумается? И эта дерзость, вопиющая к небу или скорее требующая достойного ответа, заставила Горана принять решение. Подавив приступ гнева, он начал размышлять расчетливо и трезво. Пятеро против троих, момент неожиданности, место удобное, риск практически равен нулю. Не использовать такой шанс было бы преступлением.
Знак Павлу и Борису, несколько слов — и всем всё ясно.
Горан с Яном перебегают дорогу, на этой стороне остаются Павел с Борисом, а наверху, на скале, с автоматом, направленным на дорогу, лежит Штефан Юрда и довольно усмехается. «Горан распорядился именно так, как распорядился бы и я, он все сделал на мой вкус. А эти-то, ведь они прут прямо в руки! — И когда упряжка показалась из-за ближнего поворота и выехала на прямую, Штефан пробормотал про себя: — Ну-ну, давайте, голубчики, давайте, сейчас будет вам музыка. Вы у меня попляшете!»
Между тем внизу Горан напоминает своим:
— Стрелять только в воздух! Будем брать живыми.
Его соблазняют эти чины, особенно майор, такой улов уже имеет свою цену: хотя бы даже как урон, нанесенный неприятелю; или как материал для обмена — за майора ведь можно немало запросить; и наконец, заполучить «языка» в таком звании… если только это не канцелярская крыса, которая по знакомству устроилась в тылу, чтобы переждать здесь войну. «Ну и то ладно, — рассуждает Горан, — мы тебе хотя бы покажем, что даже тыл для вашего брата небезопасен. Если кто-то нарывается на хорошую взбучку, почему не уважить?»
В просвет между ракитой и огромным валуном Горан наблюдает за белой полоской дороги. Головы обоих коней выглянули из-за последнего поворота, они равномерно кивают и светят белыми звездочками. Оба рысака идут легко, без напряжения везут коляску по прямой дороге, ведущей вверх, к седловине. Они приближаются, и Горан явственно видит, как над коляской поднимаются две ленточки дыма. Двое на заднем сиденье спокойно покуривают. «Дадим им подъехать вплотную вот к этой елочке». Он поднимает руку, чтобы Павел на той стороне дороги приготовился.
Пора. Горан резко опустил руку и выскочил на дорогу.
— Хенде хох!
Три автомата нацелены на коляску: спереди, сзади, сбоку.
Павел вскочил на облучок, выхватил у кучера вожжи и стал успокаивать коней.
Двое на заднем сиденье медленно, оторопело поднимают руки, забыв выкинуть сигареты, в то время как рука старшего лейтенанта тянется к правому боку, но повторное «хенде хох!» и взгляд наверх, на скалу, откуда Юрда держит его под прицелом, убеждают и его, что сопротивление было бы чистым самоубийством.
Обошлось без стрельбы, без лишнего шума.
— А теперь вниз! Слезайте, шнель, шнель!
Пленники выбираются из коляски один за другим, неохотно, озадаченно, уныло; их тут же обезоруживают, у каждого было только по пистолету, а Борис выудил из-за сиденья автомат.
В то время как партизаны, подталкивая, уводят офицеров с дороги в лес, Павел передает обалделому кучеру вожжи, соскакивает на землю и кричит: «Н-но!» Разгруженная коляска, покачиваясь на рессорах и поскрипывая, трогается вверх по дороге. Павел смотрит ей вслед и невольно заливается смехом: кучер сидит на облучке скованно, втянув голову в плечи, неподвижный, как чучело. Затем Павел бежит в лес догонять своих. Тем временем партизаны связали пленным руки и выстроили их. Опять метрах в двадцати впереди идет Штефан Юрда, за ним Ян, Горан и Борис (перед каждым идет е г о пленный), а на подходящей дистанции следует Павел Рис с двумя автоматами: свой он держит в руке, трофейный заброшен за спину.
Яну достался лейтенант, худой и бледный юнец с соломенными волосами. «Отличный нордический экземпляр», — думает Ян. Борису Горан поручил присматривать за щеголеватым малорослым старшим лейтенантом, а себе взял майора, удивительно молодого для такого звания — лет тридцати, не больше. Тот попытался было протестовать, но Горан решительно и красноречиво провел дулом автомата по его груди.
Меньше чем через три часа группа была в лагере. На подходе они завязали немцам глаза.
Горан, не обращая внимания на любопытные взгляды и вопросы, направляется прямо к капитанской землянке.
— Пленных пока отведите в мою землянку, — говорит он Павлу, но тут же спохватывается: — Вообще-то нет, разместите их порознь, так вернее будет. Потом увидим.
У входа в землянку сидит на чурбаке дежурный и греется на солнышке.
— Капитан спит, — предупреждает он Горана.
— Не беда.
Горан наклоняет голову, отдергивает полог из брезента и спускается вниз по ступенькам. Подождав, чтобы глаза привыкли к темноте, он чиркает спичкой, зажигает керосиновую лампу на столе. Подходит к нарам и трогает капитана за плечо.
— Йожко, Йожко!
Капитан открывает глаза, смотрит на Горана, садится.
— Это ты? — Он откидывает одеяло, садится на нарах. — Ну что?
Горан садится рядом и описывает ему события вчерашнего вечера и сегодняшнего дня.
Капитан внимательно слушает, его усталое лицо оживляется.
— Дружище, вот это новости!
— С лесопилкой покончено, это дело ясное. А вот какой прок будет от этой троицы, особенно от майора, — это еще нужно посмотреть.
— Посмотрим, что за птица. Веди его сюда.
Горан вышел, а капитан Йозеф Кепка надел мундир и нахлобучил пилотку. Он вывернул побольше фитиль лампы, но тут же погасил ее, вспомнив, что на дворе уже день; откинул дверной полог, открыл ставень. В землянке сразу стало светло, солнечные лучи упали на узкую, грубо сколоченную столешницу, посаженную на четыре кола, вколоченных в землю, на нары по обе стороны от стола. Капитан сел на те из них, на которых недавно спал, и стал ждать. Вскоре вход потемнел, вошел вначале Горан, за ним дежурный втолкнул в землянку майора.
— Садитесь, — не вставая, предложил капитан Кепка майору и показал на противоположную лежанку. Он отлично говорил по-немецки, так как четыре года прослужил в Либерце и за это время перезнакомился не с одной девушкой-немкой.
Майор не стал садиться, но ему пришлось слегка согнуться в коленях — он был довольно высокого роста, и фуражка задевала жерди настила.
— Я протестую! — Он энергично поднял правую руку.
Капитан улыбнулся: в этом своем полуприседе немец выглядел довольно комично.
— Садитесь, так будет удобнее, — повторил он, продолжая улыбаться, — побеседуем.
Майор понял, чему улыбается Кепка, и сел, подавляя в себе злость.
— Я протестую самым решительным образом!
— Позвольте узнать: против чего?
— Против всего, — взорвался майор, — против нападения на коляску, против нашего похищения, против того, что нас так постыдно притащили в эти… в эти норы. Я категорически требую, чтобы нас немедленно отпустили!
Кепка глядел на него все с той же веселой улыбкой.
— Ты тоже садись, — сказал он Горану и подвинулся.
— Господин майор, вам следовало бы знать, что военнопленных или обменивают, или освобождают только по окончании войны, — обратился капитан к своему визави.
Немец нахмурил брови и наклонил голову, словно он плохо слышал.
— Я вас не понимаю, ведь мы не находимся в состоянии войны с вашей страной. Наоборот, мы с вами сотрудничаем. Доказательством может служить хотя бы то, что мы здесь находимся на лечении на вашем курорте. Я действительно вас не понимаю.
Капитан все еще улыбался. Вообще он охотно улыбался, как бы по привычке. Разобраться в шкале его улыбок умели лишь те, кто хорошо его знал.
— Ну-ну, вы же понимаете, я думаю, вы отлично понимаете, если же нет, то я постараюсь, чтобы вы поняли как можно быстрее. Вы находитесь на территории Чехословацкой республики, а это государство находится в состоянии войны с вами, как и наши союзники. Наши солдаты сражаются с вашей армией на востоке и на западе, а мы начали борьбу с вами и здесь, у себя дома. Ясно?