— Это кто тебе сказал?! — вскричал Ваганов. — Кто тебе такую чушь внушил?! Тебе об этом кто-нибудь говорил?..
— Нет, я сам чувствую. А что, я ошибаюсь? — Василий посмотрел в ярко освещенное лицо генерал-майора.
Ваганов недовольно мотал головой и хмурился, то ли от ветра, то ли от праведного гнева.
— Конечно, ошибаешься, дорогой мой! Дикие, глупые фантазии! Как только я буду у власти, неужели я забуду о тебе? Неужели я не выполню своего обещания?! Я все прекрасно помню, ты сразу же будешь назначен генеральным конструктором коломенского КБ, как договаривались, как я обещал! Зачем мне губить талантливые мозги собственной страны, ну подумай? Ты что, мне не веришь?
— Верю… Пожалуй… — нехотя ответил Найденов.
— Ну вот и отлично. Значит, договорились, через два дня…
— Через три!
— Хорошо, через три дня, решай сам, что будет: либо испытания пройдут успешно, либо голова с плеч. Надеюсь, ты меня правильно понял? Я не угрожаю тебе. Я пытаюсь тебя спасти…
— Спасибо за заботу, — криво усмехнулся Найденов, зябко кутаясь в телогрейку и пряча подбородок в воротник.
4. Окончание расследования
Федя Полетаев никак не мог пробраться к Турецкому.
С появлением генерала, да еще приезжавшего среди ночи, контролеры, видимо, вообще не собирались ложиться. Они резались в карты у себя в комнате, дверь в коридор была открыта, и пробраться незамеченным в отделение, где находился Турецкий, Федор Полетаев не мог. Обязательно возникнут недоуменные вопросы, что ему понадобилось в отделении Вани Кошкина в такой поздний час…
И эти вопросы сейчас, когда в кармане у Федора был пистолет, ему совсем не хотелось услышать.
В другом конце коридора, во второй контролерской комнате с открытыми дверями, тоже не спали.
Федор Полетаев все же решил рискнуть. Он осторожно подкрался ко второй открытой двери и, увидев, что один из контролеров читает газету, а другой занят разгадыванием кроссворда, решил: была — не была — он незамеченным проскользнет в другой конец коридора, где находится камера полковника Васина, а обратно как-нибудь уж выйдет, Бог даст, тоже незамеченным.
Ключ к камере Васина подошел.
«Хорошо, еще замки не успели поменять, — с радостью подумал Полетаев. — Теперь наверняка каждый день будут в зоне шмон наводить, может, не только к окнам, но и к дверям сигнализацию проведут. А может быть, этот генерал придумает еще что-нибудь похлеще…»
Когда Полетаев вошел в камеру Васина, тот лежал, укрывшись с головой дырявым одеялом. Полетаев тихонько затворил за собой дверь и прошептал:
— Эй, полковник, ты спишь?
Васин зашевелился под одеялом, потом сел на постели. Он испуганно оглядывался, но, поняв, что Полетаев у него в камере один, немного успокоился.
— Я сплю. Чего надо?
— Не узнаешь меня? — спросил Полетаев, подходя к постели.
— Узнаю, кажется… — протянул полковник Васин.
— На, держи. — И Полетаев, вынув из кармана перочинный нож, протянул его Васину. — А нашему следователю я достал кое-что посерьезнее. Заточки дома не нашел, завалялась где-то, но, думаю, это тебе тоже может сгодиться.
Васин раскрыл перочинный нож, лезвие было острым и довольно длинным.
— Ладно. Спасибо, коль не шутишь.
— В том-то и дело, что не шучу, — сказал Полетаев, присаживаясь на краешек кровати. — Генерал Ваганов приехал. Ты с ним еще не встречался?
— Нет, но надеюсь, скоро встречусь, — усмехнулся Васин и подкинул нож на ладони. — Спасибо тебе еще раз…
— Ты только будь осторожен, не делай ничего раньше времени. Скоро здесь будут следователи из Москвы, милиция понаедет. Завтра из райцентра я свяжусь с Московской прокуратурой. Понял? А это тебе так, на всякий случай…
— Как Юрка Королев? — спросил Васин.
— С ним уже все кончено. Завтра хоронить будем… Ладно, не могу долго задерживаться. — Полетаев встал и, подойдя к двери, повернувшись, улыбнулся: — Постарайся не поддаваться Кузьмину, смотри, чтобы не сделал из тебя дурака до приезда следователей.
— Постараюсь.
Федя Полетаев осторожно вышел из камеры, неслышно закрыл ее на ключ и отправился восвояси.
Мимо комнаты контролеров он прошел снова незамеченным, они по-прежнему занимались кроссвордом и изучением «Смоленских новостей».
К Турецкому Федя Полетаев так и не сумел пробраться. Решил подождать завтрашнего утра.
Всю ночь Турецкого преследовали кошмары с сюжетами из истории. Он просыпался, вспоминал, что и раньше ему снился Наполеон, с которым он разговаривал. А сон с Наполеоном ведь оказался вещим!..
«Сумасшедшие люди живут в сумасшедшей стране, — размышлял Турецкий, глядя на тусклую лампочку, горящую под потолком круглые сутки. — Сумасшедшие хотят править этой сумасшедшей страной, этой странной Россией. Действительно, не Европа и не Азия; многоязычная, рабски покорная, безмерно богатая и нищая страна… Страна сумасшедших парадоксов! Я бы посчитал, что все, что со мной происходит, это лишь дурной, страшный сон… Если бы не знал нашей истории, ни за что не поверил бы, что подобное может произойти, да еще с кем — со мной, со старшим следователем Турецким! Если бы Костя Меркулов не занимался гэкачепистами, я бы счел все то, о чем говорил Ваганов, бредом сумасшедшего. А заседание будущих диктаторов страны расценил бы как сборище больных людей, одержимых манией величия. Но, увы, Таня Холод и Гусев взорваны в „мерседесе“, дело о взрыве передано комитетчикам… Меркулов буксует сейчас со своими гэкачепистами… И все это — как ни фантастично звучит — наша сегодняшняя безумная реальность, в которую я погрузился по самые уши!.. Полетаев, что с ним?.. Но будем дожидаться утра, главное сейчас, чтобы никто ничего не заподозрил. Главное — продержаться день-два и доиграть свою роль до конца, без сучка без задоринки…»
Рано утром пришла медсестра, которая сегодня была на удивление мила и словоохотлива. С нею были два контролера.
Крашеная блондинка Клава щебетала, спрашивая, не нужно ли мне чего. Может быть, я хочу принять ванну? Для этого можно съездить домой к самому главврачу Кузьмину. Клава сообщила также, что умеет стричь и может слегка укоротить мои отросшие волосы и подровнять виски.
Я понял, что уже почти не считаюсь больным, вот только два контролера не разделяли это мнение — они смотрели на меня с явным неудовольствием.
Я спросил, может быть, не стоит закрывать мою камеру, ведь я все равно никуда не убегу. Медсестра сказала, что узнает у главврача, как быть с этим вопросом.
Спрашивала, что я хочу на обед, для меня могут специально приготовить блинчики с мясом, или голубцы, или что-нибудь еще по моему желанию.
Но я сказал, что ничего не надо, я уже привык к здешней отраве. Потерплю еще немного, пока… Пока меня не выпишут.
Клава подтвердила, что действительно дело к тому и идет, к моей выписке, так как я считаюсь выздоравливающим. Она говорила, что у меня наступила стойкая ремиссия. Слово «ремиссия» мне не понравилось, но то, что она была «стойкая», — вот с этим согласился, сказав Клаве, что я действительно стойкий мужик.
Она улыбнулась и сказала, что я могу погулять по больничным коридорам до завтрака, если, конечно, не сбегу.
Этой маленькой свободе в душе я страшно обрадовался, но виду не подал.
Однако один из контролеров хмуро сказал, что я могу прохаживаться только по своему отделению, выходить на улицу мне пока рано. Почему рано, не пояснил.
Вместе с медсестрой и контролерами я вышел в длинный коридор отделения, в котором почти никого не было, если не считать двух больных, которые мыли полы, и одного контролера, наблюдавшего за ними.
Двери, ведущие в палаты-камеры, были закрыты, из многоместных палат доносились приглушенные голоса. Больные-заключенные просыпались.
Я остановился у небольшого квадратного окна, в котором был виден пейзаж за монастырской стеной.
Вдалеке темнела маленькими домиками деревня Ильинское, перед деревней протекала сейчас замерзшая и покрытая снегом река Десва. Далеко, черной точкой, к реке приближалась женщина с коромыслом. Она взошла на деревянный мостик и наполнила ведра из проруби в реке.
К своему удивлению, я вдруг увидел под самым берегом психзоны еще одну полынью, а в ней — плещущегося мужика. Он вылез из воды и стал быстро растираться полотенцем. Потом начал делать физзарядку.
Через несколько минут мужик подхватил тулуп и побежал по направлению к психзоне, по узкой, едва заметной в снегу тропинке. Я решил, что это кто-то из контролеров или солдат-охранников занимается утренним моржеванием…
Я надеялся, что, может быть, сейчас, с утра пораньше, мне удастся увидеть Полетаева. Я дошел до конца коридора и уперся в решетчатую дверь, которая, видимо, отделяла второе отделение от третьего. И эта решетка, перегораживающая коридор, была почему-то закрыта, чего раньше, я помню прекрасно, не было.
Минут десять я стоял возле решетки в надежде, что увижу в коридоре третьего отделения хотя бы медсестру, спрошу у нее про Полетаева, но коридор был пуст.
На завтраке в общей столовой я наконец-то увидел Федю. У него был рассеянный и заспанный вид, мне подумалось, что он просто проспал. Подходить ко мне Федя не решился.
А я теперь сидел за отдельным маленьким столиком в углу у окна. И раз я был в столовой в своем цивильном костюме, то, видимо, уже считался не психом. На меня многие с удивлением поглядывали, так как помнили, что еще совсем недавно я был в такой же серой робе, как и остальные.
После завтрака контролер Рябой сказал мне, что я могу пройти в свою обитель или же могу прогуляться по улице. Я сказал, что, конечно, прогуляюсь во дворе, подышу морозным воздухом.
Федя догнал меня, когда я спускался по лестнице. Поравнявшись со мной, он сунул мне в руку пистолет, который я быстро спрятал под рубашку, за пояс брюк. Федя Полетаев на ходу шепнул:
— Сегодня после обеда поеду в райцентр. Где ты был?
— У Ваганова, — также негромко ответил я.
— Что-нибудь серьезное?