— Вы не знаете цены деньгам. Попробуйте понять, что это не просто цифры на бумаге, что есть разница между сытостью и голодом. Попробуйте как-нибудь уехать из дому только с деньгами на обед. Поставьте их на какую-нибудь лошадь и, когда проиграете, подумайте, стоит ли игра свеч.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — серьезно сказал Хью. — Но вдруг я все-таки выиграю?
Интересно, можно ли вообще исправить игрока, привыкшего к безответственности, будь он богачом; бедняком или наследным принцем «Глашатая». Я вернулся в Лондон, отправил кассету с Хью Вонли к прочим, хранившимся в отеле, поднялся к себе в номер и некоторое время тупо сидел, глядя в стену. Потом позвонил Холли. К телефону подошел Бобби.
— Как дела? — спросил я.
— Все по-прежнему. Холли лежит. Она тебе нужна?
— Да нет, я могу и с тобой поговорить.
— Я получил еще несколько чеков от владельцев. Почти все заплатили.
— Классно!
— Да что, это же капля в море! — голос у Бобби был усталый. — Попроси своего помощника снова обменять их на наличные, ладно?
— Ну конечно!
— Все равно мы в тупике.
— А из «Знамени» ничего не слышно? — спросил я. — Ни писем, ни денег?
— Ничего.
Я вздохнул про себя и сказал:
— Бобби, я хочу поговорить с твоим отцом.
— Без толку. Ты же видел, какой он был тогда. Он упрямый и скупой, и он нас ненавидит.
— Он ненавидит меня и Холли, — возразил я. — А не тебя.
— Не знаю, не знаю… — с горечью ответил он.
— Во вторник у меня нет скачек, — сказал я. — Уговори его приехать к тебе во вторник днем. Утром я буду тренировать лошадей у Уайкема.
— Это невозможно. Он сюда не приедет.
— Если ты ему скажешь, что он был прав, может и приехать. Если ты скажешь, что все Филдинги действительно твои враги и ты просишь помочь тебе навсегда избавиться от меня.
— Кит! — Бобби был вне себя от возмущения. — Я не могу этого сделать. Я же этого совсем не хочу!
— И, если сможешь себя заставить, скажи еще, что хочешь избавиться и от Холли тоже.
— Нет! Я не смогу… Я ведь так люблю ее! Он поймет, что я говорю не правду.
— Бобби, иначе он просто не приедет. Ты можешь предложить что-то лучшее? Я сам об этом думал несколько часов. Если ты сможешь заманить его к себе под другим предлогом, мы сделаем по-твоему.
Бобби помолчал.
— Он приедет ко мне только из ненависти. Ужасно… Он ведь мой отец.
— Да. Мне очень жаль…
— А о чем ты собираешься с ним говорить?
— Хочу сделать одно предложение. Он поможет тебе, а я за это отдам ему одну вещь. Но ты ему этого не говори. Вообще не говори, что я приеду. Просто зазови его к себе, если получится.
— Он никогда не поможет нам, — неуверенно сказал Бобби. — Никогда.
— Ладно, посмотрим. По крайней мере, попробовать стоит.
— Ну хорошо. Но, Кит, ради всего святого…
— Что?
— Мне не хочется об этом говорить, но… для тебя он может быть просто опасен.
— Я буду осторожен.
— Это началось слишком давно… Когда я был маленьким, он учил меня бить по всяким вещам — кулаками, палкой, чем угодно… и приказывают представлять себе, что я бью Кита Филдинга.
Мне сперло дыхание. Я перевел дух.
— Как тогда, в саду?
— Господи, Кит… Мне так стыдно…
— Я же тебе говорил. Все в порядке. Я серьезно.
— Я тут думал о тебе и вспомнил многое, о чем уже забыл. Когда я плохо себя вел, он мне говорил, что придут Филдинги и съедят меня. Мне тогда было года три или четыре. Я пугался до обморока.
— Когда тебе было четыре, мне было только два.
— Он пугал меня твоим отцом и дедом. А когда ты подрос, он говорил мне, чтобы я бил Кита Филдинга, он учил меня драться, он говорил, что в один прекрасный день нам с тобой придется драться… Я обо всем этом забыл… но теперь вспоминаю.
Я вздохнул.
— Мой дедушка дал мне боксерскую грушу и научил меня бить по ней. «Это Бобби Аллардек, — говорил он. — Врежь ему как следует!»
— Ты что, серьезно?
— Спроси у Холли. Она знает.
— Какие же сволочи!
— Ничего, теперь с этим покончено, — сказал я. Мы расстались, и я позвонил Даниэль и спросил, как насчет ленча, чая и обеда.
— Ты что, собираешься все это съесть? — удивилась она.
— Ну либо все, либо хотя бы что-то…
— Тогда все!
— Сейчас приеду.
Она открыла дверь особняка на Итон-сквер, как только я затормозил у кромки тротуара. Она подошла к машине танцующей походкой. Жакет с цветочным узором напоминал о лете, пушистые волосы были подвязаны ситцевым платком.
Она села в машину рядом со мной и поцеловала меня, уже привычно.
— Тетя Касилия передает тебе привет и надеется, что мы приятно проведем время.
— И вернемся к полуночи?
— Наверно, да. А ты как думал?
— Она знает, когда ты возвращаешься?
— Конечно! Я иду к себе мимо их комнат — они с дядей Роланом спят отдельно, — а полы скрипят. Вчера она окликнула меня и спросила, хорошо ли я провела время. Она сидела в постели, читала и, как всегда, выглядела сногсшибательно. Я рассказала ей, где мы были, показала шкатулку… мы довольно долго разговаривали.
Я посмотрел ей в глаза. Она ответила мне серьезным взглядом.
— Что она сказала? — спросил я.
— А, так для тебя важно, что она скажет?
— Да.
— Я думаю, она будет рада.
— Так что же она сказала?
— Не сейчас. Потом расскажу, — она улыбнулась лукавой, таинственной улыбкой. — Так как насчет ленча?
Мы отправились в ресторан на башне, откуда открывался вид на весь Лондон.
— Консоме и клубника… Ну, с тобой не растолстеешь! — сказала она.
— Возьми сахару и сливок.
— Если ты не будешь, я тоже не буду.
— Ты и так достаточно стройная.
— Тебе не надоело?
— Жить впроголодь? Конечно, надоело.
— Но ты не сдаешься?
— Лишний фунт веса в седле, — кисло объяснил я, — может означать отставание на корпус у финишного столба.
— Вопрос снимается.
За кофе я спросил у нее, куда ей хотелось бы поехать, но предупредил, что по воскресеньям в Лондоне почти все закрыто, тем более сейчас, в ноябре.
— Я хотела бы посмотреть тот дом, где ты живешь, — сказала Даниэль.
— Я хотела бы побывать в Ламборне.
— Ладно, — сказал я и повез ее по шоссе М-4 на запад, в сторону Девона. На этот раз я добросовестно соблюдал все ограничения скорости. Вскоре мы въехали в Ламборн — нечто среднее между большой деревней и маленьким городком, где на главном перекрестке возвышалась церковь, а в конюшнях стояло не меньше тысячи чистокровок.
— Как тихо! — сказала она.
— Воскресенье.
— А где твой дом?
— Мы проедем мимо, — сказал я. — Но внутрь заходить не станем.
Даниэль была озадачена и, похоже, разочарована. Она искоса взглянула на меня.
— А почему нет?
Я объяснил, что ко мне вламывались, и в полиции сказали, что мой дом обыскали.
— Взломщики не нашли ничего, что им было нужно, и ничего не взяли. Но даю руку на отсечение, что они кое-что оставили.
— Что ты имеешь в виду?
— Таракашек.
— «Жучков»?
— Угу, — сказал я. — Вон он!
Мы медленно проехали мимо. Никаких признаков жизни в доме не наблюдалось. Никаких мордоворотов с острыми ножами в кустах. Да откуда бы им и взяться, три дня ведь прошло! Холодно, скучно… Но наверняка они где-то сидят и подслушивают, либо те же двое, либо другие.
Мой коттедж был кирпичный, довольно обыкновенный. Он гораздо лучше смотрелся в июне, обвитый розами.
— Внутри там неплохо, — сказал я.
— Да? — голос ее звучал уныло. — Ну, о'кей. Нельзя так нельзя.
Я развернулся, въехал на холм и подвез к своему новому дому.
— Ой, а это чей? — спросила она. — Классный какой!
— Это мой. — Я вылез из машины и выудил из кармана ключи. — Он сейчас пустой. Пошли посмотрим.
Ясный день уже клонился к вечеру, но косые солнечные лучи били прямо в окна, освещая большие пустынные комнаты. В доме было холодно, но я включит центральное отопление — оно работало безупречно. В некоторых комнатах уже висели лампочки, но без абажуров. Ни занавесок. Ни ковров. Паркетные полы, выметенные, но еще не натертые. И повсюду — следы строительных работ.
— Только начали красить, — сказал я, отворяя двустворчатую дверь, ведущую из прихожей в гостиную. — Им придется поторопиться, иначе я перееду в недоделанный дом.
В гостиной стояли козлы — там красили потолок. Возле козел красовался неровный строй банок с краской, а пол был застелен старыми мешками, чтобы не запачкать паркет.
— Какой здоровый! — сказала Даниэль. — Просто невероятно!
— Здесь классная кухня. Кабинет. Уйма всего. — И я рассказал ей про бывшего хозяина, который обанкротился. — Он его для себя строил.
Мы обошли весь дом и под конец очутились в комнате, расположенной сразу за гостиной. Здесь я собирался устроить спальню. Похоже, маляры начали именно с нее: комната была полностью отделанной, пустой и чистой. Ванная покрашена и выложена плиткой, свеженатертый паркет слабо блестит, и на белых стенах — квадраты света от заходящего солнца.
Даниэль подошла к окну и выглянула во двор. Сейчас там было грязно и мокро, но летом там будет терраса, герани в вазонах… Та женщина, которая мне нужна… в нужном месте, в нужное время…
— Займемся любовью в моей спальне? — спросил я.
Она обернулась. Заходящее солнце обрисовывало ее силуэт, волосы светились насквозь, словно ореол, а лицо оставайтесь в тени, и я не мог понять, что она думает. Казалось, она все еще прислушивается к тому, что я только что сказал, желая понять, не ослышалась ли она.
— Что, прямо на голом полу? — ее голос звучал ровно, дружески и беспечно.
— Н-ну… можно мешки принести…
Она поразмыслила и сказала:
— О'кей.
Мы принесли из гостиной несколько мешков и выложили из них прямоугольник с подушками.
— Мне случалось видеть брачные ложа получше этого, — заметила Даниэль.
Мы не спеша разделись донага и бросили одежду на пол как попало. Ничего нового мы не увидели. Она оказалось такой, как я и думал: стройная, с округлостями везде, где надо. Сейчас ее кожа мягко светилась на солнце. Она протянула руку, коснулась пальцами швов, подживающих синяков, всего, что было ей уже знакомо.