— Скажи, — спросила она, — а когда ты смотрел на меня вчера на скачках, во время награждения, ты как раз об этом и думал?
— Ну да, что-то в этом духе. А что, было так заметно?
— Это просто бросалось в глаза!
— Я тоже испугался, что все заметят…
После этого мы почти не разговаривали. Некоторое время мы стояли, а потом легли и, лежа на жестком полу, застеленном мешковиной, узнали друг о друге все. Мы наслаждались и дарили наслаждение, дразнили и отступали, шептали что-то друг другу на ухо и наконец слились в объятиях с первобытным, захватывающим дух пылом.
Солнечный свет медленно угасал. В небе еще горел закат, и ее глаза и зубы блестели в поздних отсветах, но в ее волосах уже сгущалась тьма.
Мы долго лежали рядом и отдыхали. Наконец Даниэль прозаично спросила:
— Я так понимаю, что горячей воды в доме нет?
— Должна быть, — лениво ответил я. — Раз отопление работает, значит, и горячая вода быть должна. Все работает: и свет, и водопровод.
Мы встали, пошли в ванную, включили воду, а свет включать не стали. В ванной было темнее, и мы двигались в полумраке, словно тени, почти не видя друг друга, лишь угадывая присутствие другого.
Я включил горячий душ. Даниэль вместе со мной шагнула в ванну, и мы снова занялись любовью под упругими струями воды, лаская друг друга нежно и страстно. Она обвила руками мою шею, ее живот прижимался к моему… Мне еще никогда в жизни не приходилось до такой степени сливаться с женщиной. Наконец я выключил воду.
— Полотенца нет, — сообщил я. — Ничего, мешки сгодятся.
Мы разобрали свое ложе, вытерлись, оделись и поцеловались еще раз, целомудренно, чувствуя себя свежими и чистыми. Было уже почти темно, когда мы снова расстелили мешки в гостиной, выключили отопление, вышли из дома и заперли дверь.
Перед тем как сесть в машину, Даниэль еще раз оглянулась на дом.
— Интересно, что он думает?
— Он думает: «Вот так так!»
— Ты знаешь, на самом деле и я тоже.
Мы вернулись в Лондон не по шоссе; а по старым дорогам, петляя по улицам многочисленных городков, пустынным в этот воскресный вечер, останавливаясь у светофоров, короче, растягивая путешествие. В конце концов, я припарковал машину в центре Лондона, и мы немного побродили по городу, читая меню ресторанчиков. Мы пообедали в шумном французском бистро. Там были красные клетчатые скатерти и гитарист неопределенного пола. Мы сидели в уголке и держались за руки. Потом нам подали счет, написанный мелом на грифельной доске.
— Тетя Касилия вчера вечером сказала, в числе прочего, что приличия — дело святое, а воздержание — вовсе нет, — сообщила Даниэль позднее, когда подали кофе. Глаза ее лукаво блестели.
Я удивился, рассмеялся, поцеловал Даниэль и через некоторое время отвез ее на Итон-сквер, как того и требовали приличия. На следующий день у меня были скачки в Виндзоре. Я оставил машину на железнодорожной станции и доехал до жокейских ворот ипподрома, рядом с которыми была расположена весовая, на такси.
Принцессы в тот день не ожидали: ее лошади в скачках не участвовали. У меня было две лошади Уайкема и две лошади тренера из Ламборна, и мне во всех четырех скачках удалось занять первое или второе место. Владельцы были рады, конюхи довольно ухмылялись. Сияющий Банти Айрленд сообщил, что у меня, видать, пошла счастливая полоса, самая большая за всю мою жизнь. Я прикинул, каковы шансы, что в четверг я упаду и что-нибудь себе сломаю, и понадеялся, что этого не случится и что Банти таки прав.
Помощник пообещал отвезти меня на станцию на своем фургончике. В моей просьбе не было ничего необычного. Он читал вслух заметки из «Знамени», не скрывая своего неодобрения.
— Если им верить, жизнь — это потные подмышки, грязный секс и наркоманы, умирающие в общественных туалетах! — Он швырнул газету на скамейку.
— А на самом деле жизнь — это оплатить счет за газ, не забыть про день рождения жены, выпить пива с приятелями, и все такое. Садитесь в машину. Кит, она у самой весовой. Я сейчас.
«Жизнь, — подумал я, выходя на улицу, — это стремительные прыжки через препятствия, состязание в учтивости, любовь под душем… Каждому свое».
Я без приключений вернулся в гостиницу и позвонил Уайкему.
— Где тебя носит? — проворчал он. — Тут тебя спрашивают.
— Кто? — поинтересовался я.
— Не сказали. По крайней мере, человека четыре. Целый день звонят. Где ты?
— У знакомых.
— А-а.
Он не стал расспрашивать. Ему было все равно. Мы поговорили о его лошадях, занявших первое и второе места, и обсудили тех, которых мне предстояло тренировать завтра утром.
— Один из тех мужиков, которые звонили, приглашал тебя на какой-то ленч в Лондоне, — сообщил Уайкем, словно только что вспомнил. — Они и меня приглашали. Спонсоры той скачки, в которой участвовал Ледлэм, — помнишь, в субботу. Там будет принцесса, и они хотели пригласить нас тоже. Они сказали, это замечательная возможность, потому что завтра ни у тебя, ни у меня скачек не будет. Они это узнали из программы скачек.
— Вы поедете?
— Нет-нет! Я сказал, что не могу. А ты приезжай пораньше, чтобы успеть управиться с лошадьми.
Я согласился и пожелал ему спокойной ночи. — Спокойной ночи, Кит, сказал он. Я позвонил домой. На автоответчике среди прочих сообщений был и звонок от спонсоров скачки, в которой участвовал Ледник. Они действительно приглашали меня завтра на ленч. Сообщали, что будут очень рады, если я смогу вместе с ними и принцессой отпраздновать нашу победу в их скачке, и просили перезвонить по оставленному номеру.
Я перезвонил. Мне ответил автоответчик, который переадресовал меня по другому телефону, и там я наконец нашел главного спонсора.
— Вы можете приехать? Это просто замечательно! — сказал он. — В двенадцать тридцать в ресторане «Гинеи» на Керзон-стрит. До встречи. Будем очень рады.
Скачки делают спонсорам хорошую рекламу, поэтому спонсоры не скупятся на расходы. Между теми, кто имеет отношение к скачкам, существует негласное соглашение о том, что спонсоров следует ценить и уважать, и поэтому жокеи по возможности стараются принимать подобные приглашения. А кроме того, я хотел побывать там, чтобы поговорить с принцессой.
Я ответил на прочие звонки — ничего важного, — потом позвонил Холли.
— Бобби говорил с отцом, — сообщила она. — Эта скотина заявила, что он приедет, но только при условии, что здесь будешь ты. Бобби это не понравилось.
— А Бобби сказал, что я и так буду?
— Нет. Он решил спросить у тебя, стоит ли об этом говорить. Он обещал перезвонить отцу. Мне это понравилось не больше, чем Бобби.
— Зачем это я понадобился Мейнарду? — спросил я. — Я вообще думал, что он нипочем не явится, если узнает, что я буду.
— Он сказал, что поможет Бобби избавиться от тебя раз и навсегда, но для этого нужно, чтобы ты был там.
«Опаньки! — подумал я. — А я-то хотел застать его врасплох!»
— Ладно, — сказал я. — Пусть Бобби ему скажет, что я приеду. Где-нибудь часа в четыре. Мне еще надо побывать на ленче со спонсорами в Лондоне.
— Кит! Что ты задумал? Пожалуйста, не делай этого!
— Надо.
— У меня такое предчувствие…
— К черту предчувствие. Как там малыш?
— Ой, и не спрашивай! Никогда не заводи ребенка! Это такой ужас!
Я забрал из камеры хранения все четыре кассеты, взял еще шесть чистых и поехал в Чизик. Даниэль сидела на своем обычном месте. Я оглянулся по сторонам и поцеловал ее.
— Привет! — сказала она, улыбаясь мне одними глазами.
— И тебе привет.
— Ну как дела?
— Две победы, два вторых места.
— И ни одного падения?
— И ни одного падения.
Она заметно расслабилась.
— Ну я очень рада, что с тобой все о'кей.
Из коридора, ведущего к монтажной, появился Джо, сказал, что уже изгрыз все ногти от безделья, и спросил, не привез ли я случаем свои кассеты, которые надо было смонтировать. Я дал ему четыре кассеты, которые перед тем положил на стол Даниэль, он схватил их и уволок к себе в логово.
Я пришел туда вслед за ним с чистыми кассетами. Джо просмотрел все интервью одно за другим и был явно потрясен.
— Вы можете сшить их вместе? — спросил я, когда последнее интервью закончилось.
— Конечно, — угрюмо ответил он. — Только здесь не хватает связок между сюжетами. У вас есть еще какие-нибудь записи? Что-то типа пейзажей и тому подобного?
Я покачал головой.
— Я об этом не подумал.
— Потому что нехорошо пускать голос под пустой экран, — объяснил Джо. — Нужно что-то показывать, чтобы зрители не отвлекались. Ну ничего, поищем в библиотеке что-нибудь подходящее.
В дверях появилась Даниэль.
— Ну как дела?
— Ты хоть знаешь, что там на этих кассетах? — осведомился Джо.
— Нет. Кит не сказал.
— Тем лучше, — сказал Джо. — Когда я управлюсь, испытаем фильм на тебе. Проверим, какая будет реакция.
— О'кей, — согласилась Даниэль. — Сегодня, слава богу, ночь спокойная, новостей нет.
Она ушла, а Джо усадил меня перед микрофоном и заставил рассказать, кто такие Перрисайды, и где живет Джордж Таркер, и кто такой Хью Вонли. Я попросил его расположить интервью именно в этом порядке.
— Ну вот, — сказал наконец Джо. — Теперь идите поболтайте пока с Даниэль, я тут сам управлюсь. Если вам не понравится то, что выйдет, можно будет запросто переделать.
— Вот чистые кассеты, — сказал я. — Когда фильм будет готов, сделайте, пожалуйста, копии.
Джо взял одну из кассет, содрал целлофановую обертку и сунул кассету в магнитофон.
— Раз плюнуть, — сказал он. Он провел в монтажной часа два-три. Пару раз он, насвистывая, выходил оттуда проверить, не нужно ли чего от него шефу — шефу ничего не нужно было, — говорил мне, что сам Спилберг не смог бы снять лучше, наливал себе кофе из кофеварки и, все так же насвистывая, удалялся обратно.
Даниэль время от времени занималась сюжетом о сексуальном маньяке, который подкарауливал свои жертвы на автобусных остановках и только что был пойман. Она говорила, что, возможно, эта новость и не пойдет, но надо же людям чем-то заниматься. В тот вечер не было ни Девил-Боя, ни пожаров на нефтехранилищах.