мораль? Прожила двадцать шесть лет с мужем, который меня предал! Пролгала всю жизнь!
Минут через сорок мы доехали. Институт Сербского. Знаю, много раз проходила мимо, хотя никогда не обращала внимания. Входим через какую-то заднюю дверь вроде проходной. Сидит страшная бабища, людоед в косынке. Ян ей называет фамилию, и нас пропускают. Специально пишу подробно, боюсь перепутать! Заходим в маленькую приемную. Я начинаю дрожать, мне холодно. Нюра держит меня под руку. Белая вся, волосы распущены. Девочка, как мы с тобой здесь оказались? Пожалей маму! Не пожалеет, наверное. Плоть и кровь моя… Но я ведь не знаю главного! Главного-то я не знаю! Чья душа в тебе, плоть моя? Кто в тебя вселился, доченька?
У меня паника, я чувствую, что схожу с ума, у меня путаница, паутина, не помню, почему мы здесь, кто это рядом с Нюрой…
Я взяла себя в руки и заставила – я заставила – себя успокоиться. Вошел длинный, смуглый, сутулый, с острой черной бородой. Черт в халате. Поздоровался со мной за руку. Имени я не запомнила. Начали беседовать. Я уже не дрожу, мне не холодно, мне почти не страшно. Он хотел побеседовать наедине, Нюра и Ян вышли, мы остались. Он какой-то странный, как загримированный, как из оперы. А вдруг он и не врач? А кто же? Он спросил, чувствую ли я подавленность? Чувствую, но тебе не скажу. Что такое – «подавленность»? Если у человека отняли одного ребенка, и непонятно, что завтра случится с другим ребенком, и мужа нет, и работы нет, что прикажете чувствовать? Вдохновение? Я ему сказала, что у меня климакс. Он кивнул головой и поставил вопрос иначе: чувствую ли я себя хуже и беспокойнее, чем раньше, скажем, полгода назад? Мне опять страшно: а вдруг он меня не выпустит отсюда? Зачем они закрыли дверь? Почему он прогнал Нюру с Яном? А если – это… Мне страшно, страшно, но я не должна кричать, я ничего не покажу, потому что тогда они меня точно не выпустят! Если бы только голова не болела так сильно! Он похлопал меня по руке. Поймал мою дрожь. Я стиснула зубы, чтобы не закричать.
– Давайте успокоимся, – сказал он, – я хочу вам только добра, у вас сильное нервное истощение… Скажите, вы читаете книги? Газеты? Ходите в гости? В театры?
Я поняла, что надо быстро и решительно лгать. Только это меня спасет! Какая пытка!
– Я очень много читаю, – сказала я, – я много смотрю телевизор. У меня много друзей, и я очень люблю театр.
– Я вам задам личный вопрос, но меня вы не должны стесняться, – сказал он. – Вы ведь расстались с мужем, как я слышал? Как давно прервались ваши интимные отношения?
– Не помню, – сказала я, стуча зубами (ничего не могу поделать!).
– Ну, примерно? – спросил он.
– Год, – наврала я, – может быть, чуть-чуть меньше.
– Кто был инициатором, можно вас спросить? – сказал он.
– Я, – наврала я.
– Почему? – спросил он.
– Я перестала любить своего мужа, – наврала я.
– Вы увлеклись кем-то другим? – спросил он.
– Нет, – сказала я.
– Тогда почему вы? – спросил он. – Вы не были удовлетворены своим мужем?
– Да, – наврала я. – Не была.
Он сверлил меня круглыми черными глазами. Страшно мне. Когда выпустят? Я сейчас закричу. Но они не выпустят меня, если я закричу. Терпи, терпи, Наталья.
– Бывают ли у вас, – он сделал паузу, – бывают ли у вас сексуальные фантазии?
– Нет, – сказала я.
– А вообще фантазии? Сны? Представления?
– Нет, – наврала я, – сплю как убитая.
– Как вам живется в семье?
– Я что, обязана отвечать на этот вопрос? – спросила я.
– Нет, – сказал он спокойно, – но я думал, что вам самой хочется поговорить об этом.
– Я не очень люблю разговаривать с незнакомыми людьми на подобные темы.
– Понимаю вас, – кивнул он, – конечно, конечно. Но если вы не хотите о семье, давайте…
– Давайте не будем, – попросила я.
– Давайте, – согласился он, – я могу предложить вам попринимать кое-что… Но на один вопрос я все же попрошу вас ответить…
– Хорошо, – сказала я.
– Думаете ли вы о смерти, и если думаете – то кажется ли вам, что смерть была бы для вас…
Он на секунду запнулся, словно подыскивая слово.
– Выходом? – спросила я.
– Ну, если хотите, то да, выходом.
И тут я поняла, что нельзя говорить правду – совсем нельзя!
– Нет, – сказала я, – никаких таких глупостей я не думаю. Никогда.
Он облегченно усмехнулся. Достал из кармашка рецепт, что-то на нем нацарапал, приоткрыл дверь в коридор, и тут же появились Нюра с Яном. Он протянул Яну рецепт, а Нюре сказал:
– Побеседовали мы с вашей матушкой. Ей нужна спокойная домашняя обстановка.
Она вспыхнула и разозлилась.
– Советую ей несколько дней побыть дома, не волноваться, не выезжать никуда и ни с кем посторонним не встречаться.
У меня было ощущение, что он чего-то недоговаривает, но вот – чего? Он пожал нам руки, нахмурился и быстро ушел. Вернулись домой на сиамце. Я прошла в свою комнату и сразу легла. Тролль завилял хвостом, но не поднялся мне навстречу. Что с ним? Нюра принесла мне таблетку и стакан воды. Ну уж дудки! Откуда я знаю, что это за таблетка? Все что угодно может быть! Нюра стояла надо мной в ожидании, брови сведены. Я положила таблетку под язык.
– Запей, – сказала она.
Я сделала вид, что глотнула. Она мне поверила и ушла. Кончаю записывать, голова.
4 июля. Боюсь, что мне что-то подмешивают в еду. Все время хочется спать. Вчера Нюра была целый день дома и сторожила меня. Сделала мне бутерброд и сварила манную кашу. Каша подгорела, готовить она не умеет. Я виновата – не научила. Я сказала, что хочу позвонить Адочке. Она сказала: «Звони», но осталась стоять в столовой, где у нас телефон.
Никому я не собиралась звонить! Какие теперь подруги, зачем и откуда? Пришлось сделать вид, что набираю, а там занято. И вдруг мне пришла в голову другая мысль. Я позвонила в мастерскую. Подошла женщина. Я знала почему-то, что подойдет эта женщина, хотя раньше Феликс терпеть не мог, чтобы посторонние торчали в мастерской. На всякий случай изменила голос, это я умею.
– Будьте добры Феликса Алексеевича, – сказала я.
– Он занят, – сказала она.
– Занят? – удивилась я.
Нюра подскочила и хотела нажать на рычаг, я не дала.
– Пожалуйста, передайте ему, что звонила жена, – сказала я уже своим голосом и бросила трубку.
– Зачем тебе отец? – прошипела Нюра. – Мало тебе нас с Яном?
– Когда-то, – сказала я, – мы с твоим отцом составили завещание. Я хочу внести в него кое-какие изменения.
Она странно посмотрела на меня. Поверила! Я, кажется, додумалась до чего-то стоящего! Это отличный ход! Деньги! Заманить Феликса деньгами! Добром все равно ничего не получится, можно только силой или хитростью. Или страхом. Сделаю все, что смогу. Вечером опять обманула Нюру с таблеткой. Выбросила в уборную, спустила воду. В девять она ушла, сказала, что ненадолго, и закрыла дверь на ключ. Я не могу выйти, моего ключа нигде нет. Терпи, Наталья, терпи! Они с тобой не справятся. Завтра я покажу ей, как меня запирать!
Мне, кстати, вот что приходит в голову: для того чтобы добиваться своего, нужно быть хорошо одетой и хорошо выглядеть, а у меня ничего нет. Все сносилось. И сама вся – в морщинах. По телевизору недавно показали, что морщины можно убрать с помощью лазера. Это очень дорого, но есть места, где это делают. Если бы мне вернуть мою молодость и мое лицо! Денег нет, это страшно. И носить нечего. Пересмотрела свой гардероб – ужасно. Раньше я не обращала на это такого внимания. Почему сейчас? Неужели эта история со старухой Антониной и мальчишкой?
Ян пришел вечером, Нюры еще не было. Я лежала с Троллем у себя. Ян заглянул и спросил, где Нюра. Мне захотелось сказать ему что-то очень насмешливое, но я испугалась. Я боюсь их всех, и Нюру боюсь, которая меня заперла. Надо сделать вид, что я ничего не заметила, или высмеять ее. Терпи, Наталья.
5 июля. Феликс позвонил и спросил, что случилось. Значит, эта его дамочка ему передала. Я сказала, что решила продать дачу. Он почти взвизгнул. Нервишки, старенький уже!
– Как дачу? – удивился он. – Ты же не собиралась?
– Я передумала, – сказала я, – но если ты хочешь, ты можешь мне помочь в этом. И тогда я, конечно, отдам тебе часть денег. Процент отдам, как агенту.
– Наташа, – сказал он гневно, – я не ожидал от тебя… Это твоя дача и твои деньги! Но мне, конечно, было бы легче знать, что ты подстрахована, потому что тянуть две семьи…
О, мерзавец, мерзавец! Он говорит мне про две семьи! С каким удовольствием я убила бы его, если б могла! На кусочки бы разрезала!
– Да, – сказала я, – если бы у меня были эти деньги, я была бы подстрахована. Ты уже стар, Феликс, тебе трудно.
Он разозлился.
– Дело не в возрасте, – сказал он, – дело в обстоятельствах. Я не ворую и не торгую.
И тут я сказала то, что придумала.
– Феликс, – сказала я. – Дача принадлежала моему отцу. Его нет в живых, но это неважно. Мне будет уютнее (я так и сказала: «уютнее»!), если мы встретимся с тобой на его могиле, и я передам тебе все бумаги.
– Что за бред, – прошептал он. – При чем тут могила!
– При том, – сказала я. – Я уже давно чувствую, что мертвые мне ближе, чем живые. Мертвые меня не предают.
Почувствовала, как он испугался там, на том конце провода.
– Наташа, – сказал он, – все это так странно. Ты слышишь себя?
– Это мое право, – сказала я, – пусть тебе оно и покажется странным, но иначе я не согласна. Я буду знать, что отец присутствует при нашем разговоре, что я делаю этот шаг с его согласия… Ты ведь помнишь, как он любил дачу.
Я знала, что Феликс пойдет на любое условие, каким бы диким оно ему ни показалось! Он хочет, чтобы я продала дом и обеспечила себя! Он мечтает, чтобы у меня появились деньги и я оставила бы его в покое! Но это не все. Я знаю, что совесть его царапается, и ему стыдно, что он бросил меня на старости лет, больную и нищую, со старой собакой! А тут деньги, и я останусь с деньгами, и он поможет мне получить эти деньги, и можно будет спокойно наслаждаться семейным счастьем с молоденькой. («Две семьи»! Никогда не забуду!)